Николай Иванович не заметил, как пришел на квартиру к Акимовне.

Лешка, Шубин и Стас провожали призывника. У сборного пункта в толпе слышались песни, Лешка старательно и добросовестно играл на чьей-то гармони. Похожая на кубышку веселая молодка платочком обтерла пот на его лице, пошла плясать.

— Фаинка? Шпарь! — вскидывался какой-то дядька, видимо, хозяин гармони, а Фаинка плясала и правда очень красиво и от души, с песнями:

Поиграй повеселей Частые переборчики, Тяжело переносить Пустые разговорчики!

Стас в сопровождении молчаливого Шубина ходил от компании к компании — всюду у него оказывались знакомые. Фаинка плясала с дядькой, который, вероятно, провожал в армию сына. Фаинка плясала, пела и плакала на ходу:

Неужели, моя матушка, Тебе меня не жаль, Посадила на машинушку, Сказала — поезжай.

И Лешка играл на совесть, он знал толк в хорошей пляске и старался, как и Фаинка, которая знала толк в хорошей игре. Но дядька устал, и Фаинка, отдышавшись около Лешки, запела длинную:

Стас хлопал кого-то по плечу, призывники стояли около родных и знакомых, слышались говор и напутствия. Вдруг сержант Демьянчук поправил старую, видимо, выданную в комендатуре пилотку, встал по стойке «смирно»:

— В шеренгу по одному становись!

Никто не остановился, новобранцы разговаривали с родными.

— Становись!

Музыка и песни смолкли. Когда призывники построились, сержант скомандовал:

— По порядку номеров рассчитайсь!

— Первый, второй, третий… — послышалось в шеренге.

Одного новобранца недоставало. Вчерашний призывник стоял с девушкой далеко у забора и не торопился в строй. Сержант подскочил к Лешке:

— Встать! Как фамилия?

— Да я… — Лешка еле стоял на ногах.

— В чем дело, Демьянчук? — спросил подошедший

офицер.

— Как фамилия? — горячился сержант. Лешка же только улыбался.

— Фамилия?

— Да я…

— Отставить разговоры! — Сержант был взбешен. — Фамилия?

— Да он же не наш, — послышалась реплика из строя. — Чужой!

Настоящий призывник уже догонял строй.

— Идите, еще наслужитесь, — смеясь, сказал Лешке лейтенант. — Ведите строй, Демьянчук!

— Нале…фо!

Строй двинулся на вокзал.

Площадка около сборного пункта опустела, Лешка уселся на бровку. Фаинка попыталась поднять его на ноги, но он снова уселся и даже приноровился лечь. Сердобольная Фаинка, которой так понравилась Лешкина игра, опять попыталась привести его в чувство:

— Тебе куда надо-то? Ведь тебя заберут, Леша! Лешей тебя зовут-то? Ой, господи! Ну-ко вставай, вставай!

Лешка только улыбался, мычал и мотал головой.

— Приезжий ты, что ли? Лешка мотал головой, улыбался.

— Что делать-то мне с тобой? Где живешь-то? Ну-ко давай вставай! Пошто напился-то эдак? И дружки у тебя хороши, бросили одного. Ну-ко давай вставай!

Теперь Лешка перестал даже улыбаться, он засыпал у забора, и Фаинка остановила подвернувшееся такси. Она привезла Лешку к дому Акимовны, где снимала крохотную комнатушку. Дом был на замке, старухи ушли в церковь. Фаинка отпустила шофера и заволокла Лешку в сарай:

— Ой ты, дурачок! Ну, миленький, полежи маленько, полежи… Да я приду к тебе после, приду, — шептала Фаинка, когда Лешка сделал слабую попытку обнять ее. — Полежи тут, поспи. Ой, какой дурачок…

Она подождала, пока он не уснул на топчане. Потом, вздохнув, встала, подумала и на замок заперла сарайку. Оглянувшись, начала охорашиваться.

Самое занятное было то, что я и сам не поверил Егоровичу, когда он рассказывал о своих последующих приключениях. Но Егорович божился, что все было именно так.

Потеряв Николая Ивановича, он сделал еще одну попытку узнать адрес дочери через справочное. Но то ли фамилию зятя он знал неточно, то ли плохо старались, но адрес опять не сказали.

Город шумел. Егорович не знал, куда податься. Вдруг он бросился бежать: по улице шли новобранцы, и вчерашний сержант командовал строем. Егорович побежал прямо к сержанту. Машина затормозила, регулировщик засвистел, движение застопорилось.

— Левое плечо вперед!

Егорович подскакивал к сержанту то справа, то слева, но тот, оберегая авторитет, не признавался. Из строя послышались голоса: «Вот еще командир», «Давай, батя, смени начальство!»

— Раз-говорчики! — Сержант не обращал на Егоровича внимания.

— Товарищ, товарищ, как тебя… я, значит, фуражку-то… фуражку на пароходе оставил, где у тебя моя-то? Отдай мою-то, там у меня адрес. Зять Станислав…

— Демьянчук! — обернулся лейтенант.

__ Так и так, значит, фуражка евонная. — Егорович показал фуражку лейтенанту.

— Что за чушь! Ваша? — спросил лейтенант сержанта.

— Так точно! То есть никак нет, товарищ лейтенант! Нет необходимости… — Сержант не хотел больше шуму из-за фуражки.

Бестолково объясняя лейтенанту все дело, Егорович шел за строем, но лейтенант так и не смог ничего понять.

— Идите, отец, идите! — улыбнулся лейтенант.

— Отделение… Стой! Нале…фо! Равняйсь! Смирно! — скомандовал сержант, когда подошли к вокзалу.

Егорович тоже встал по стойке «смирно», одернул рубаху. Лейтенант инструктировал призывников перед посадкой в вагоны.

Вскоре началась посадка. Егорович махнул рукой, отступился. Он зашел в вокзал, пристроился было в зале ожидания, но его оттуда прогнали: началась уборка. Перешел в другой зал — погнали и оттуда. Затужил, перешел обратно. Плохое настроение не мешало ему с любопытством наблюдать, как работает автомат с газированной водой. Вдруг по радио громко объявили: «Товарища Воробьева из колхоза „Передовой“ просят срочно пройти в комнату дежурного по вокзалу». Егорович подумал, что его ищет милиция из-за вчерашнего случая в ресторане. Засуетился, пересел на другое место. Объявление повторили. Егорович, озираясь, пятился, хотел скрыться, но одна из дверей вдруг открылась перед самым его носом. Егорович замер. Перед ним, лоб в лоб, стоял мужчина в черном дорогом костюме.

— Вы товарищ Воробьев?

— Так точно… — Егорович испуганно одернул рубаху.

— Пройдемте, пожалуйста, машина нас ждет.

— Это… я ведь, голубок, вроде ни при чем. Меня чего, надолго? Кабы я знал, я разве пошел бы в этот лесторан!

— Ничего, товарищ Воробьев, ничего. Пообедали?

— Уж хуже некуда, лучше не говори.

— Так, хорошо. А как общее самочувствие?

— Да что, какое уж тут самочувствие. Ни за что ни про что… Отпустил бы меня, голубчик…

— Нельзя, товарищ Воробьев, нельзя. Порядок есть порядок.

— Оно конешно… Только отпустил бы…

— Заседание уже началось, опаздываем.

— Прямо и на заседание? Вроде бы следствие сперва должно быть… Это… Значит, зять Станислав ничего не знает…

— Сообщим, сообщим, товарищ Воробьев, и зятю сообщим. Есть у него телефон? С ночлегом, значит, все ясно?

— Так точно ясно. Отпустил бы ты меня…

— Ничего, ничего. Вас уже в президиуме спрашивали. Где, говорят, у нас товарищ Воробьев? Ждут, ждут.

— Дак ведь хоть бы провинился в чем…

— Никто никого не винит. Опоздали немного, ничего

— Сроду на казенной скамье не бывал…

— Ничего, смелее, товарищ Воробьев, смелее.

— Смелее… Я бы и рад смелее-то, кабы виноват был.

— Сюда, пожалуйста!

Егорович ни жив ни мертв залез в машину — он думал, что его повезут прямо в суд за вчерашнюю драку.

— За мной идите, за мной, — говорил сопровождающий, когда подъехали к большому украшенному зданию. — Сюда, пожалуйста, сюда, товарищ Воробьев.

Егоровича через служебный проход привели куда-то наверх. Здесь виднелись часть президиума, зал и трибуна с выступающими. Сопровождающий провел растерявшегося Егоровича в президиум, усадил на свободный стул, шепнул что-то председательствующему и бесшумно ушел. Егорович совсем потерялся. Громадный светлый зал был полон, всюду был бархат и яркий свет. Председательствующий жестом остановил оратора, встал: