В воротах Штольпена растерянный фон Витцум не рискнул задержать огромный конвой шведского короля. Все знали, что обычно Карла XII в разъездах сопровождает десяток конвойцев, а тут явился целый полк головорезов-драбантов.

— Я привел к вам, кузен, самых веселых гостей — лучших солдат моей армии! — Карл стремительно взбежал на высокое крыльцо и заключил Августа в объятия.

— Теперь я в плену в собственной крепости! И к черту летит вся государственная стратагема!— Август зажал Карла в столь же мощных объятиях, в коих зажимал когда-то царя Петра. Но если Петр отвечал на эти объятия объятиями еще более открытыми, то этот мальчишка выскользнул из его рук балтийским угрем и в мгновение ока очутился за спиной своего хозяина. А на крыльцо уже лезла ватага драбантов — белобрысых, загорелых и так же коротко подстриженных, как их король.'

— Мы, шведы, так долго воюем, кузен, что все стали немного сумасшедшие...— прошептал ему на ухо Карл, и Август невольно вздрогнул: «А вдруг и впрям^? В династии Ваза то был бы не первый случай!»

Выход из положения нашла княгиня Козель:

— Лучшие солдаты вашей армии, сир, мои лучшие гости! За стол, господа! В подвалах Штольпена запасено водки, вина и пороха на сто лет!

— Вот это женщина!— восторженно завопили драбанты.

И праздник, задуманный придворным поэтом Бессером как сельская пастораль, превратился в шумную солдатскую пирушку.

Правда, за верхним столом по-прежнему царили благопристойность и чинность. Карл XII, как истый пуританин, почти не пил, шведские генералы и министры невольно подражали своему королю. Один лишь Август не уступал, пожалуй, по силе своей доброй чарки драбантам, столы для которых устроили в исполинском рыцарском зале замка.

Речь шла о недавних битвах, потрясших Европу.

— Расскажите нам о Рамильи, сэр Джон, — попросила Аврора Кенигсмарк, ловко усаженная стараниями Джефриса между шведским королем и прославленным английским полководцем.

— Ну что же, Рамильи так Рамильи, графиня,— со своей обычной невозмутимой любезностью начал Мальборо.

«У него в кармане десяток таких Рамильи,—с невольной завистью подумал Карл,— а у меня, в сущности, ни одной порядочной виктории, кроме побед над этим дураком и пьяницей Августом. Нарва не в счет. Всей армии известно, что там командовал не я, а Рёншильд!»

— Итак, господа,— продолжал меж тем англичанин,— я бросаю гвардию на правое крыло маршала Виллеруа, французы там бегут, и мне ничего не остается, как обойти их центр. Виллеруа теряет пятнадцать тысяч убитыми, весь свой парижский гардероб и артиллерию, и линия реки Шельды, Брюссель, Антверпен и Брюгге в наших руках!

«И красавица Аврора в руках этого щеголя-англичанина. Стоит взглянуть, как темнеют ее глаза, встречаясь взглядом с Мальборо. А она еще хороша! Тогда, в Стокгольме, я был рядом с ней желторотым щенком, а теперь, как знать, все было бы иначе! Но как умеет молоть вздор этот англичанин!»

Впрочем, Мальборо раздражал не одного только короля Карла. Не менее он раздражал и фельдмаршала Рёншильда.

«Они там, на западе, одержат одну победу — и трубят словно Цезари, а здесь выиграешь войну, а о тебе ни слова! Просто ставят в королевскую конюшню до следующей кампании!» — закипал старый вояка, слушая самоуверенного британца. И вот, воспользовавшись паузой в речи Мальборо и обращаясь только к нему (потому как Карл Густав Рёншильд, ученик прославленного фельдмаршала Ашенберга, никого за равных здесь по военным талантам не почитал), он сухо и надменно процедил:

— Что ж Рамильи?! Позволю заметить, дорогой сэр, что ни Рамильи, ни Бленхейм, хотя и славные баталии, войны, однако, не закончили! Меж тем мой Фрау-штадт — классический пример из римской истории: удар но флангам — и маленькие Канны — сломил Саксонию и принес нам счастливый мир в Альтранштадте.— Рёншильд победоносно оглядел стол.

«Смотри-ка, и мой старый осел метит в великие полководцы!— подумал Карл.— Меж тем за одним столом не может быть трех великих полководцев!» Карл буквально наливался бешенством и не мог скрыть своего гнева от проницательного взгляда Авроры.

«О, он уже теребит салфетку, мой жеребеночек!» — цинично усмехнулась Аврора. Она-то помнила те жалкие ночи в Стокгольме, когда ей пришлось залезать в постель этого мальчишки.

Один Август, попивая добрый токай, пунцовел и оставался совершенно равнодушен к славе знаменитых полководцев. И только когда сидевшая рядом княгиня Козель, давно с тревогой наблюдавшая за налившимся кровью лицом своего повелителя, приказала лакею обнести его вином, Август решил, что сейчас самое удобное время под предлогом острой дипломатической необходимости пригласить короля Карла в боковую комнату, подготовленную фон Витцумом. Там Карла XII поджидает этот наглец Сонцев со своими мирными пропозициями, а его ждет заветная бутылочка недурной мадеры! С тем счастливым соображением он поднялся во весь свой могучий рост и пригласил своего кузена удалиться на-несколько минут от общего застолья ввиду неожиданных государственных обстоятельств.

Несколько удивленный, Карл, однако, охотно последовал за своим кузеном, который избавил его от необходимости далее созерцать самодовольные физиономии двух «великих полководцев», не желающих признать, что в мире есть один великий полководец — он, Карл XII!

— Итак, царь Петр не возвращает мне ни Ингрии, ни Петербурга! И это вы именуете мирными пропозициями?!

— Но Ижорская земля, сир, это древняя Водская пятина Господина Великого Новгорода, земля отчич и дедич! Мой спутник, сир,— Сонцев кивнул на Никиту,— новгородец. Он может вам сказать, что в Новгороде о том сызмальства все ведают.

— Ах, новгородец?-— Карл с действительным любопытством смерил саженные плечи Никиты.— Шведы уже брали как-то Новгород! Не так ли? Ну что же, я возьму его еще раз, и думаю — навсегда! А коли там водятся такие рослые парни, как этот драгун, кузен, то я буду набирать из них полки солдат-великанов!

Август поперхнулся мадерой от злобной усмешки, звучавшей в голосе шведского короля. О! Он по себе знал, что эта насмешка не сулит ничего доброго. Такая же насмешка звучала в голосе Карла, когда он потребовал выдать ему голову Рейнгольда Иоганна Паткуля. И Август тогда вынужден был уступить и отдать несчастного Паткуля на четвертование. Неужели и сейчас... Конечно, наглеца Сонцева давно следовало проучить, но все же он вестник мира...

— Однако, сир,— невозмутимо продолжал Сонцев,— мой государь возвращает вам Восточную Лифляндию и Эстляндию, Дерпт и Нарву, готов выплатить разумное вознаграждение за ваши потери! Мы оставляем себе только то, что принадлежит нам по международному, государственному и историческому праву...

— Право юридическое, право историческое! Все это бред, пустые выдумки законников! Мой великий предок, король Густав Адольф, взял ваши земли по праву завоевателя! И я верну их обратно но нраву меча! Так и передайте царю Петру, князь! Мир я заключу с ним в Москве!

Король Карл резко щелкнул ботфортами и хотел уже выйти, как вдруг у Никиты, навытяжку стоявшего у дверей, непроизвольно вырвалась та фраза, которая всем новогородцам ведома сызмальства:

— Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет!

— Что он сказал?— резко повернулся к Никите Карл.

Сонцев бросился было спасать своего драгуна, но Никита, в упор глядя в глаза короля, упрямо повторил уже по-немецки:

— Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет!— И, простодушно улыбаясь, пояснил:— У нас в Новгороде в былые времена великий князь так говаривал, именем Александр Невский!

— Вот как! — зло прищурился Карл, в голубых глазах которого словно заблистали две льдинки.— Ты смелый солдат! И потому отныне ты мой пленный! Ни к чему оставлять царю Петру храброго воина!— И тоном приказа Карл небрежно бросил Августу: — Кузен, русского князя отпустите! Пусть он отвезет царю Петру мой устный ответ! Этого же драгуна немедленно выдайте мне! Я его сошлю на галеры. Адмирал де Пру жалуется мне в последнем письме, что у него как раз не хватает сильных гребцов.