Меж тем примчался и третий посланец от Репнина. И потому, что на сей раз Аникита Иванович слал за сикурсом свое родное чадо, сына Ивана, Борис Петрович понял по-своему, по-старомосковски, что дела в третьей дивизии и впрямь плохи и что сикурс им необходим уже не для победы, а для спасения. В ту минуту, когда Шереметов, нарушая Определенную царем субординацию, отдал приказ кавалерийскому генералу Ренне спуститься с двумя полками по идущей вдоль реки дороге и оказать всю потребную помощь третьей дивизии, из редеющего тумана вынеслась блестящая кавалькада всадников во главе с командующим всей кавалерией российской армии Александром Даниловичем Меншиковым.

Аникита Иванович Репнин вернулся в свою дивизию с военного совета у фельдмаршала запоздно и в штабе застал одного бригадного генерал-майора фон Швейдена. Последний впоследствии на военном суде утверждал, что Репнин по возвращении с совета «никакой диспозиции не учредил», но Аниките Ивановичу в этом не было и потребности, поскольку общую диспозицию его дивизии учредили, с одной стороны, сама природа, с другой же — начальник штаба дивизии генерал-поручик Чамберс. Природа отделила позицию дивизии Репнина от центра и тыла русской армии густым лесом шириной в две версты и глубоким ручьем, шедшим по южной опушке того леса, а от крайнего левого фланга отрезала оврагом.

Начальник же штаба определил опоясать стоявшую в центре дивизионной позиции возвышенность длинным и сплошным окопом-ретраншементом. Уже позже, когда началось сражение, выяснилось, что не только пули, но даже пушечная картечь из этого окопа, удаленного на добрые полверсты от реки Бабич, отделявшей шведов от русских, попросту не долетала, и, чтобы остановить шведов на Бабиче, надобно было вывести полки из ретраншемента. Другим слабым пунктом позиции оказались три моста у правого фланга дивизии. То были мост через реку Бабич, на дороге, шедшей от Новоселья, и два моста через южный ручей на местных дорогах, передней и тыльной, шедших от Репнина к позициям Шереметева.

— Здесь мы и возьмем русских за горло! — указал Карл Рёншильду и Гилленкроку с высокой колокольни новоселицкой церкви на эти три сошедшихся близко друг к другу-моста у правого фланга русской позиции,— Поначалу ночью захватим мост через Бабич, затем передний и тыльный мосты через ручей и тем рассекаем коммуникацию русских с главными силами. А вслед за тем ваша кавалерия, Рёншильд, опрокидывает полки этого барана Репнина в овраг, а я выхожу в тыл к Шереметеву!

— Блестящая диспозиция, мой король! К ней нельзя ничего добавить, и у меня только одна просьба! Позвольте мне самому повести рейтар в атаку! — Рёншильд просиял при милостивом кивке короля.

«Эта старая лисица не уступит иным придворным лизоблюдам по части комплиментов!» — насмешливо отметил про себя Гилленкрок.

— Глазомер, быстрота, натиск — вот спутники успеха! — Карл стремительно повернулся к своему начальнику штаба: — Пишите диспозицию, Гилленкрок! —

И здесь же, на колокольне новоселицкой церкви, Карл указал, где стоять батареям, куда подвести понтоны, куда направить первую атаку, где и каким стоять полкам.

И Аксель Гилленкрок еще раз поразился, насколько король точен и разумен в тактике, и еще раз задумался, от чего этого разума и точности так не хватает его королю и политике и стратегии.

Драгунский караульный пост Ивана Зекзюлина был выставлен в кустах у самой реки, в том месте, где в нее впадал ручей, не распоряжением начальника штаба дивизии и Репнина генерал-поручика Чамберса, а по приказу скромного драгунского капитана Маврина, который со своим эскадроном невцев охранял броды через Бабич. Вечером после грозы зарядил мелкий и нудный, совсем мелкий дождь, и солдаты по распоряжению Кирилыча быстренько соорудили шалаш для своего эскадронного командира, совсем недавно сменившего Романа, отозванного ныне к штабу принца Гессен-Дармштадтского.

— Эх, Ромка, Ромка! Как знать, доведется ль снова свидется! — бормотал Кирилыч при расставании со (поим любимцем и, отвернувшись, украдкой смахнул слезу. По служба шла, и Кирилыч столь же исправно заботился о новом своем эскадронном, как и о прежнем, хотя чистенько вспоминал Романа.

Под долгий и нудный дождь капитан Маврин и прапорщик Боярышников, сидя в устроенном солдатами шалаше, пили, дабы не уснуть, матросскую романею, когда прискакал посыльный из караула Зекзюлина. Капрал докладывал, что, услышав на другом берегу реки непонятный шум, он вплавь переправился вместе с солдатом Шахмановым через реку и самолично увидел, как шведы спускали с откоса пушки и устанавливали батарею против моста через Бабич.

А не померещилась ли сия батарея твоему капралу? Может, он тоже хватил добрый стакан романеи от сырости! — рассмеялся молоденький прапорщик, которому выпитый ром явно бросился в голову.

Никак нет! — с полной серьезностью ответил посланец Зекзюлина.— Я ведь и есть тот самый рядовой Шакманов, что ходил с Иваном Петровичем через реку в поиск!

Тут присутствовавший при разговоре Кирилыч поднял фонарь, и офицеры увидели, что рядовой Шахманов промок не только от дождя, но и от невольного купанья в реке.

— Иван Петрович — старый солдат и зря тревогу бить не будет! — Кирилыч сердито посмотрел на смущенного прапорщика.

— Ну -будет, Кирилыч, будет! — прервал излияния вахмистра Маврин и тут же распорядился: — Ты, Боярышников, с солдатом поезжай, пожалуй, к Зекзюлину и проверь, не ложная ли то тревога, а ты, Кирилыч, скачи в штаб к пехоте и доложи о вражеской батарее!

Так стараниями простого капрала Зекзюлина первые точные сведения о неприятельских приготовлениях к ночной атаке и переправе достигли русского лагеря.

Сила шведской армии состояла не только в способности ее солдат сражаться в любую, самую тяжелую непогоду, но и в строжайшей дисциплине и организованности. Вот и сейчас на ночном марше по раскисшей дороге под проливным дождем отборные полки шведов не только не перепутали строй, но вышли к переправе в строжайшем порядке. Гвардия, остготский, делакарлийский, упландский и вестманландский полки подходили один за другим и выстраивались в темноте под дождем на опушке новоселицкой рощи. Здесь же была устроена батарея из двадцати двух тяжелых орудий, направленных на мост через Бабич, охраняемый караулом русских гренадер. Другая батарея из шести полевых пушек, спущенных солдатами на руках с откоса (эти-то пушки и видел Иван Зекзюлин), была установлена прямо на берегу. Лошади-тяжеловозы доставили к берегу и понтонный парк, который так пугал воображение генерала Алларта в Климовичах. Все это совершалось быстро, точно и незаметно для русских, все еще уверенных, что главные силы шведов стоят в лагере у Головчина. Солдаты шли молча, без огоньков, закутав ружья в плащи, дабы не бренчали. Заранее выделенные офицеры-колонновожатые точно вывели полки к Новоселью и выстроили для атаки.

— Все готово к атаке, ваше величество! Осталось только понтоны спустить с откоса! — доложил королю Гилленкрок.

— Оставьте ваши безделки, генерал! Мои гренадеры не барышни и не побоятся промочить ноги! Не медлить ни минуты! Распорядитесь начинать! — приказал Карл.

И вот, нарушая сырую мглистую тишину, взревели шестнадцатифунтовые шведские гаубицы. Вслед за залпом звонко пропели полковые горны, и семь тысяч шведов, уставя штыки, мерно и грозно двинулись на новоселицкий мост, охраняемый отрядом в пятьдесят русских гренадеров.

Какая еще батарея? Какие шведы? Да кто ты таков есть, чтобы мне советы давать?

Генерал-поручик Чамберс, кавалер ордена святого Андрея Первозванного, был, как тогда говорилось, «иноземец старого выезда». Он служил еще при генерале Горшие и за долгие годы русской службы отлично освоил матерный лай. Другой привычкой, которую заимел сей британец в России, было пристрастие к доброй чарке водки, с, которой для него обычно начиналось утро и которой заканчивался вечер. Кирилыч, сочувственно разгля-Iм ним алый нос генерал-поручика, светивший, яко другой Фонарь, еще раз спокойно повторил рассказ о поиске капрала Зекзюлина, обнаружившего шведскую батарею, установленную на вражеском берегу.