И Карл, и его начальник штаба очень рассчитывали, что русские перестанут вести скифскую войну и разорять все, отступая в пределы России. Но вот перешли пограничный- рубеж и увидели первую сожженную уже не белорусскую, а русскую деревню Стариши, причем драбанты короля, ворвавшись в деревню, поймали двух поджигателей. К удивлению короля и его штаба, то были не солдаты, а мужики из той самой деревни Стариши, которые, отправив своих баб и ребятишек в лес, подожгли собственные избы, дабы не достались неприятелю. Когда же после ожесточенного авангардного боя у Раевки шведы вошли в небольшое местечко Татарск, что на Смоленской дороге, то с крутого холма король и его свита увидели, по словам очевидца, что «вся местность кругом стояла в огне; горизонт окаймлялся горящими селами, воздух был так полон дымом, что едва можно было видеть солнце; опустошение распространилось уже до Смоленска». А за небольшой речкой Городней виднелись русские драгуны, готовые дать новый отпор шведскому авангарду.

Более сомнений у Карла XII после этой рекогносцировки не было: царь приказал жечь в собственной стране! Тем же вечером Гилленкрок вновь доложил королю, что в иных полках уже три дня солдаты вообще не видели хлеба и питаются сырым зерном, перемолотым ручными мельницами.

— Это еще ничего! — встретил мрачное сообщение король.— У меня есть для вас гораздо худшая новость! У моих драбантов совсем нет фуража для коней!

По своему обыкновению, король больше думал о лошадях, чем о людях, поскольку без лошадей дальнейший поход был невозможен, и это обстоятельство не могла преодолеть даже его железная королевская воля. Впервые за многие годы, проведенные с Карлом после того, как они восемь лет назад покинули Швецию, Гилленкрок увидел своего короля беспомощным и растерянным. И уже не как король и великий полководец, а как обычный смертный, Карл поднял на своего начальника штаба голубые тоскливые глаза и потерянно спросил:

— Куда мы пойдем дальше, Гилленкрок?

Многое пронеслось, должно быть, за ту минуту, пока он обдумывал свой ответ, в голове Гилленкрока. Ведь сколько раз железный король отвергал до того его мудрые советы. И тогда в Саксонии, когда он предлагал Карлу XII заключить скорый мир с Россией, и недавно в Польше, когда он и Пипер предлагали перейти в Прибалтику, поближе к морю, к коммуникациям со Швецией... Все эти предложения были отвергнуты королем во имя сумасбродного плана похода на Москву, плана, по которому даже ему, Гилленкроку, король не дал подробного разъяснения. И теперь он требует совета, куда идти.

Гилленкрок пожал плечами и ответил холодно:

— Я не могу дать вам совета, сир, пока не буду знать подробностей вашего общего плана.

И здесь Карл поистине ошеломил своего начальника штаба. По-прежнему честно глядя ему в глаза, король прошептал:

— У меня вообще нет никакого плана, Гилленкрок...

— Ваше величество изволите шутить!— Гилленкрок ответил языком придворного, хотя по тону короля уже понял, что Карлу не до шуток.

— Нет, я не шучу!— Карл встал с походного барабана, заменявшего ему кресло.— У меня действительно пет плана, Гилленкрок. Потому идите, подумайте и дайте мне совет!

Ошеломленный начальник штаба шведской армии, ныйдя из королевской палатки, опрометью понесся к фельдмаршалу Рёншильду с неслыханным известием: «У короля нет плана дальнейшей кампании!»

Фельдмаршал встретил, однако, Гилленкрока с олимпийским спокойствием:

— У короля никогда и не было никакого плана. Его величество привык воевать как король, а не как генерал. Война для него музыка пуль и приятное королевское развлечение. Всей армии ведомо, что победные планы короля па деле разработаны мной, Рёншильдом. Кто, как не я, предложил королю план, по которому сломили хребет Дании; разве не по моему плану разгромили русских под Нарвой? Не кто иной, как я, своей викторией при Фрауштадте расчистил королю путь в Саксонию! Да, именно я предложил королю и этот поход — поход на Москву! Вы в своем главном штабе, Гилленкрок, выполняете в сущности мои, а не королевские предначертания!— Рёншильд горделиво вскинул голову.

— Хорош же ваш план, фельдмаршал, коль он завел нас в такой тупик под Смоленском! — желчно ответил Гилленкрок.

— Скажите на милость, завел в тупик! Это у вас в голове туман и тупик, Гилленкрок! На деле тупика нет и в помине! Смотрите...

Фельдмаршал насильно схватил Гилленкрока за руку и буквально подволок его к карте, уже расчерченной им красными и синими линиями.

— Смотрите! Царь Петр своей скифской войной преградил нам путь на Москву по Смоленской дороге. Прекрасно! Пока царь стоит у Смоленска и думает, что он поймал нас в ловушку, мы внезапно поворачиваем с севера на юг, маршируем к Почепу и, опережая русских, выходим от этого городка на Калужскую дорогу к Москве. Теперь мы идем впереди русских, а те плетутся у нас в хвосте, теперь мы первыми входим в богатую и неразо-ренную местность и оставляем позади себя пепелище для русских, теперь они сами будут пожинать плоды скифской войны! Вот моя стратагема!— Рёншильд нахмурился.

Проклиная в душе самоуверенного тупицу Рёншильда и, страшно подумать, самого короля, Гилленкрок бросился к шатру первого министра графа Пипера.

У Пипера был самый богатый шатер в шведском лагере — подарок персидского шаха! Как человек штатский и к тому же пожилой, граф Пипер не отказывал себе в тех удобствах, которых лишал себя король. Граф единственный в шведском лагере ездил в богатой карете, а не верхом, в его походном погребке всегда имелись превосходные коньяки и вина, и Гилленкрок совершенно не удивился, когда Пипер угостил его ароматным турецким кофе. Граф Пипер многое мог себе позволить не только потому, что был первым министром, но и потому, что в его руках была вся королевская походная казна. А за большие деньги даже в голодном шведском лагере у маркитантов можно было достать самые недоступные товары.

Первый министр выслушал Гилленкрока совершенно спокойно.

— Я всегда говорил,— граф Пипер задумчиво размешивал в своей чашечке кофейную гущу,— что настанет день, когда перед королем встанет вопрос: куда идти дальше? Ведь перед началом кампании он так и не составил себе никакого определенного плана, а просто пошел по ближайшей дороге на Москву. А этот выживший из ума сумасброд, коего вы именуете фельдмаршалом, уже задним числом объявил сей королевский поход своей гениальной стратегией! Ох, Рёншильд, Рёншильд!— И Пипер поморщился словно от зубной боли, так что Гилленкрок подумал, что Пипера, наверное, и сейчас занимает не столько судьба армии и королевства, сколько новая интрига против фельдмаршала.

На военном совете, созванном через день в палатке короля, мнения сразу разделились: Гилленкрок предложил дождаться подхода корпуса Левенгаупта, вслед за чем двинуться через Дорогобуж к Новгороду и Пскову; Пипер же предложил отступить за Днепр и соединиться не только с Левенгауптом, но и с польским королем Станиславом Лещинским, а сам поход отложить до повой кампании.

— Ждать! Отступать! Откладывать кампанию!— вызывающе отхаркнулся Рёншильд.— И это после головчинской виктории?! Да над вами вся Европа будет смеяться, милостивые государи!

По тому, как радостно вспыхнули до того тусклые глаза Карла, Гилленкрок понял окончательно, чей план принял король. Рёншильд рассчитал верно, задев самое больное место короля — его понятие о воинской славе.

— Я еще никогда ни перед кем не отступал, господа!— Карл горделиво поднялся.

В эту минуту поворот армии на юг и поход на Украину был окончательно решен. Оставалось только рассудить, как быть с Левенгауптом. ,

— Я полагаю, что такой опытный генерал, как Левенгаупт, не даст русским поймать себя в ловушку! — решительно отмел король предостережения Гилленкрока о том, что с поворотом шведской армии на юг корпус Левенгаупта будет открыт для русской армии.

— Да, Левенгаупт и сам справится с русскими, как справился недавно с Шереметевым под Мур-Мызой! — услужливо поддакнул королю Рёншильд, втайне радующийся, что поставил своего соперника по воинской славе, второго после него генерала в шведской армии, в крайне затруднительное положение.