Впоследствии дальнейшие события восстановили по рассказу Федорыча, первую презентацию которого он устроил вечером того же дня для своих товарищей.

 Рассказал он следующее…

  Касимка продолжал таскать ящики, а гангстер стоял в отдалении и, жестикулируя, переговаривался с кем-то по телефону. В ухе – наушник, но не сразу заметишь; вследствие этого создавалось впечатление, что он разговаривал, как  ненормальный, сам с собой. Вскоре, получив, видимо, указания, проследовал он к грузовичку. Дождавшись, когда Касимка возвратился за очередной порцией товара, окликнул его.

  Федорыч находился в двух шагах и расслышал, как он назвал парня по трудно запоминаемому полному имени.

  — Ширази, Абулькасим, – произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно, и показал какую-то книжечку.

  Но вот какую, Федорыч рассмотреть не смог – ракурс был не тот.

  – Да, это я... – едва разобрал он ответ Касимки и заметил, что тот боится. Да и как не испугаться бедному парню в этом городе и в это хреновое время.

  – Паспорт у тебя имеется?

  – Имеется, гражданин начальник. Почему сразу – не имеется? Щас принесу. Он там в каптерка. Только у меня все в порядке, гражданин начальник.

  – Разберемся, ты не нервничай.

  – Я не нервничаю, – нервно ответил Касимка. – Документы в порядке.

  – Слышал-слышал, давай, показывай.

  В этот момент Федорыч понял – это не мент. Даром что ксиву предъявил, а не мент, и всё тут. Не сойти с места! Не ведут себя так менты и в джипах просто так по делам службы не ездят. Не мог объяснить, что еще, но что-то было не так – что-то неуловимое.

  А Касимка сгонял за паспортом и передает его – наивная душа – этому бандиту. Тот, не заглянув даже в документ, сует его в карман, и под локоток, вежливо так, Касимку:

  — Придется проехаться, – говорит и к джипу своему парня подталкивает. – Да ты не бойся, это ненадолго.

  Федорыч заметил, что Касимка испугался еще больше –  побледнел даже – и пошел как привязанный за гангстером к машине. Когда тяжелая дверь приоткрылась, чтобы пропустить Касимку, Федорыч успел заметить на заднем сидении еще двух типов в «коже».

  Потом двери захлопнулись, автомобиль взвизгнул шинами, взрявкнул всем табуном застоявшихся под необъятным капотом лошадей и, подняв легкий смерч из смеси благородных и неблагородных окурков, оберток из-под жевательной резинки, пластиковых пакетов, а также прочей городской дряни, перемешанной с пылью, грязью и трухой, нырнул в косяк тысяч себе подобных.

  Больше здешний народ никогда не видел Касимку.

  И еще Федорыч сказал, что готов поклясться – в том убиенном, выловленном из воды, он сразу же признал Касимку. Но следователю не открылся, потому что подумал – Касимке это вряд ли поможет. А вот жена... Он представил себе беременную Малику, которой показывают убитого мужа; горе ее представил. И подумал тогда, что пусть лучше считает, что сбежал от нее муж.

  А друзья ему не поверили, даже поорали, в смысле – поспорили, особенно Синяк. Он всегда начинает орать первым. Но воз-можно они правильно сделали, что не поверили, потому что мо¬жет статься, выдумал всё это Федорыч, или, скорее, ему пригрезилось под действием сивушных масел и ядовитых паров этилового спирта.

  Возвращаясь к случаю в заливе, остается добавить, что  один газетчик со звучным именем Эдуард Панфилов, осунувшийся от необременительной зарплаты и обременительных долгов, слил – разумеется, не за просто так – информацию о зловещей находке своему приятелю, тоже журналисту.

  Акция Эдика имела целью повышение уровня собственного благосостояния с очень низкого до низкого. «Хочешь жить –  умей продать копеечную информацию за миллион!» – подвыпивши, любил он поучать своих коллег.

  Была, правда, одна маленькая деталь, затрудняющая реализацию этого принципа, – информацию прежде надо было откуда-то получать. Причем, получать информацию  стоящую, свежую и во что бы то ни стало – первым.

  Чего он не мог слить, так это случай с Касимкой. С другой стороны не было доказано, что этот случай мог иметь связь с тем в заливе. Мало ли что может примерещиться алкашу.

  Поэтому оставим до поры до времени забавных алкоголиков с их предводителем Федорычем продолжать рассуждения о смысле жизни; оставим несчастного убиенного, кем бы он ни был, дожидаться на ледяном цинковом столе в морге, покуда сердобольное государство не погребет его за казенный счет; оставим также старшего лейтенанта Игнаточкина разгадывать замысловатый ребус; оставим и Эдика Панфилова ломать голову над немаловажным для него вопросом: к кому бы сегодня сесть на хвост, чтобы вечером задарма выпить-закусить в каком-нибудь второсортном ресторанчике (в первосортные Эдика давно уже никто не приглашал, а сам он не обладал достаточными финансовыми возможностями для осуществления такого мероприятия).

  Оставим всех и вся и с помощью волшебной силы воображения перенесемся...

    ...Перенесемся и приземлимся в самом сердце Москвы, в арбатских переулках, претерпевших за последние годы основательные изменения, но пытающихся из последних сил сохранить свой неподражаемый колорит и, главное, трудно передаваемый дух. Дух сей незабываем для любого, чей путь хоть когда-то, хоть ненадолго пролегал среди этих – таких прекрасных и одновременно таких уродливых, иногда трудно сочетаемых по стилю и даже полностью эклектичных, а порой гармоничных, но чаще, сознаемся, нелепых зданий.

    Самый короткий путь от метро «Кропоткинская» к дому №25 в  Староконюшенном пролегал по  Гоголевскому налево в Сивцев. Через пару сотен метров опять налево, и ты у цели.

    Дом необычной формы по фасаду имел выемку в форме трапеции. Своей тяжеловесной громадой он поджимал казавшееся по сравнению с ним крохотным желтое зданьице канадского посольства, с противоположной стороны которого другой такой же исполин давил стотысячетонным прессом на недвижимость «страны кленового листа», как бы напоминая: не забывай, где находишься!

    Вот уже вторые сутки, не переставая ни на минуту, лил дождь, размывая асфальт и крыши домов, оставляя похожие на тени от сосулек языки на стенах зданий, растворяя газоны и детскую площадку, в центре которой сквозь расплывчатую пелену маячила островком в безбрежном океане одинокая песочница. Дождь пропитал атмосферу влагой, и было непонятно, чего в ней больше – воздуха или воды. Не верилось, что когда-то были над планетой голубое небо и солнце. Возможно, их выдумали какие-то замечательные фантазеры и мечтатели.

    В этот отнюдь не ранний час в квартире на последнем, восьмом этаже у внушительных размеров окна старинной формы – еще из тех, что с деревянными переплетами, из-за которых окна становились похожими на клетки для птиц, – за безысходностью, казалось навсегда поселившейся в городе, наблюдала пара глаз.

    Глаза принадлежали некому Александру Максимову, или Алику, как его нежно называла мама, а потом пошло-поехало – вслед за ней и близкие, и друзья. Он смотрел в окно и вспоминал, как звонил Алёне в пасмурную, по-ноябрьски злую Москву:

   — Что тебе привезти из Нью-Йорка, душа моя?

   — Привези Леди Либерти, – отвечала она в неповторимой,  свойственной только ей одной, ироничной манере.

   — Прекрасная мысль, – отвечал он совершенно серьезно. – Я найду подрядчика, чтобы ее сняли с постамента, упаковали и отправили в Москву. В Америке можно все!

   — Где мы ее поставим?

   — Под окном, чтобы по утрам, за завтраком, ты могла любоваться ею, уничтожая свой любимый круассан с вишневым джемом.

   — Я поправлюсь.

   — Это idee fixe. Ты должна избавиться от нее, иначе это перерастет в устойчивый комплекс, а затем в болезнь под названием... э-ээ...