После 13 октября, когда демоны были изгнаны в последний раз, в монастыре воцарилось спокойствие, которое, однако, отнюдь не усыпило бдительности Юрбена: он слишком хорошо знал своих врагов, чтобы полагать, что они на этом остановятся, и когда бальи упомянул о наступившей передышке, Грандье ответил, что монахини зубрят новые роли, дабы с еще большим усердием продолжить спектакль. И действительно, 22 ноября Рене Манури, врач монастыря, пригласил одного из своих коллег по имени Гаспар Жубер вместе с другими городскими медиками посетить двух монахинь, которых опять стали одолевать злые духи. Но оказалось, что Манури обратился не по адресу: доктор Жубер, человек искренний и честный и враг всяческих мошенничеств, не захотел участвовать в этом деле без ведома судебных властей и отправился к бальи, чтобы выяснить, не по его ли распоряжению он был приглашен. Бальи ответил отрицательно и, вызвав Манури, поинтересовался, с какой стати тот позвал Жубера; Манури заявил, что привратница монастыря в испуге прибежала к нему домой и сообщила, что двум одержимым еще хуже, чем обычно, и что Миньон, их исповедник, просит его и других врачей города поспешить в монастырь.

Узрев в этой затее очередные козни против Грандье, бальи тотчас же вызвал его и предупредил, что накануне из Шинона вновь прибыл Барре, дабы опять заняться изгнанием дьяволов. К тому же, добавил он, по городу прошел слух, что в сестру Клару и настоятельницу снова вселились бесы. Ничуть не удивившись и не огорчившись, Грандье с обычной презрительной улыбкой ответил, что узнает в этом руку своих недругов и в случае необходимости вновь будет на них жаловаться, а зная о беспристрастности бальи, просит, чтобы тот вместе с врачами и судейскими тоже отправился в монастырь и присутствовал при изгнании дьяволов, дабы, если признаки одержимости будут налицо, монахини были помещены в разные комнаты и допрошены по отдельности, но не Миньоном и Барре, против которых он питает столь обоснованное подозрение. Бальи вызвал королевского прокурора, и тот при всей своей нелюбви к Грандье был вынужден высказать свое мнение, о котором мы еще расскажем, после чего немедленно послал в монастырь письмоводителя с приказом выяснить у Миньона и Барре, одержима ли еще настоятельница дьяволом. В случае положительного ответа чиновнику было велено объявить священникам, что производить изгнание бесов тайно им запрещено и что они должны, когда соберутся приступить к экзорцизму, предупредить бальи, чтобы он мог присутствовать вместе с чиновниками и врачами по своему усмотрению; кроме того, им следует выполнить требование Грандье относительно разделения одержимых и предоставить возможность допросить их другим, не вызывающим подозрений лицам. В противном случае священники будут наказаны. Выслушав приказ, Миньон и Барре ответили, что не признают за бальи права вмешиваться в это дело: вызванные вновь заболевшими настоятельницей и сестрой Кларой, недуг которых заключается в одержимости злыми духами, они до сего дня занимались изгнанием последних по поручению епископа Пуатье, а поскольку срок, данный им на выполнение этого поручения, еще не истек, они будут продолжать свое дело, сколько и когда сочтут нужным; впрочем, продолжали Миньон и Барре, они сообщили этому достойнейшему прелату, что он может приехать сам или послать кого-либо, дабы официально подтвердить факт одержимости, которую люди светские и недоверчивые склонны считать обманом и иллюзией, принижая тем самым славу католической веры и самого Господа. Тем не менее они не могут помешать бальи и другим чиновникам, равно как врачам, посетить монахинь, пока не пришел ответ от епископа, которого они ждут завтра; монахини впустят их, если захотят, но сами они выражают свой протест, не признавая за бальи права быть судьей в вопросах, являющихся предметом ведения духовного суда, и запрещать им выполнять распоряжения вышестоящих иерархов.

Письмоводитель передал этот ответ бальи, и тот решил дождаться либо приезда епископа, либо новых его распоряжений и отложил посещение монастыря до следующего дня. И вот наступило утро, но ни о самом епископе, ни о его посланце ничего не было слышно.

Бальи отправился в монастырь, однако внутрь его не пустили; он терпеливо подождал до полудня и, видя, что из Диссе никто так и не появился, дал ход второй жалобе Грандье, в которой тот просил, чтобы Барре и Миньону было запрещено допрашивать настоятельницу и прочих монахинь в целях очернить Грандье или кого-либо еще. В тот же день этот приказ был доведен до сведения Барре и одной из монахинь, которой было поручено передать его остальным. Барре, ничуть не смутившись, продолжал твердить, что бальи не имеет права запретить ему выполнять волю своего епископа, и заявил, что отныне станет изгонять дьявола лишь в присутствии духовных особ, не прибегая к помощи невежд, которые своим неверием и нетерпеливостью постоянно нарушают торжественность, необходимую для процедуры такого рода.

День близился к концу; в Луден не приехал ни епископ, ни его посланец, и вечером Грандье обратился к бальи с новым прошением. Тот немедленно вызвал своих подчиненных, а также королевских чиновников, чтобы ознакомить их с прошением, однако последние прийти отказались, заявив, что ни в чем Грандье не обвиняют, однако считают монахинь действительно одержимыми: их убедили в этом свидетельства благочестивых священнослужителей, присутствовавших при изгнании бесов. Но это был лишь повод для отказа, причина же его крылась в том, что адвокат был родственником Миньона, а прокурор — зятем и наследником Тренкана. Таким образом, Грандье, уже настроивший против себя судей духовных, мог считать себя наполовину осужденным судьями королевскими, которым после признания факта одержимости оставалось сделать один шаг, чтобы счесть его колдуном.

Между тем, получив письменные заявления адвоката и прокурора, бальи приказал отделить настоятельницу от сестры-белицы и разместить их в домах горожан; при каждой из них должна находиться одна монахиня, а посещать их могут как священники, так и честные и достойные женщины, равно как врачи и другие лица, которых он назначит для присмотра за ними, всех же прочих было велено не пускать без разрешения.

Письмоводитель отправился в монастырь, чтобы сообщить приказ монахиням, но настоятельница выслушав его, ответила за себя и за свою общину, что не признает власти бальи, поскольку имеет распоряжение епископа Пуатье от 18 ноября, в котором тот выразил желание, чтобы дело изгнания дьявола было продолжено, и она готова вручить бальи копию этого распоряжения, чтобы он потом не ссылался на свое неведение. Что же касается ее перевода в другой дом, то она возражает, поскольку это противоречит обету вечного заточения в монастыре, который она дала и разрешить от которого ее может только епископ. Все это настоятельница высказала в присутствии г-жи де Шарнизе, тетки по материнской линии двух монахинь, и доктора Манури, родственника еще одной монахини, которые присоединились к ее протесту и пригрозили, что, если бальи зайдет слишком далеко, они сами на него пожалуются. Тут же об этом был составлен соответствующий документ, и письмоводитель отнес его бальи, который приказал, чтобы монахинь отделили друг от друга, и объявил, что завтра, 24 ноября, он отправится в монастырь и будет присутствовать при изгнании дьяволов.

На следующий день бальи пригласил к назначенному часу врачей Даниэля Роже, Венсана де Фо, Гаспара Жубера и Матье Фансона и, объяснив им цель вызова, велел внимательно понаблюдать за двумя монахинями, которых он укажет, дабы беспристрастно определить, являются ли причины их недуга мнимыми, естественными или же сверхъестественными. С этим они и отправились в монастырь.

Их провели в церковь и разместили подле алтаря; сбоку, за решеткой, стоял хор монахинь, и через несколько минут туда же внесли настоятельницу на небольшой кровати. После этого Барре начал службу, и все время, пока она длилась, настоятельница корчилась в страшных судорогах. Ее руки со скрюченными пальцами не знали ни секунды покоя, щеки раздувались, глаза то и дело закатывались, так что были видны одни белки.