Погибли собаки, ушла под лед нарта, брошены кымгыты, с таким трудом добытые в канун зимы, но человек жив!

Дорога пошла вверх. Это был последний подъем перед ярангами.

Вот уже можно различить колеблющийся огонек. Каждый раз, когда мужчина уходит в море или отправляется в путь, те, кто остается в яранге, к ожидаемому часу возвращения ставят перед отворенной дверью или, если нет ветра, прямо снаружи огонь в каменной плошке. Светлое пятнышко ведет усталого путника к дому, обещая тепло и горячую еду.

Кагот направил упряжку прямо к жилищу Амтына. Остававшиеся в селении собаки встретили путников тревожным лаем, а женщина, ожидавшая возле яранги Амтына, молча смотрела на Кагота и лежащий на его нарте необычный груз. Она уже поняла, что случилось несчастье, потому что второй нарты не было. Еще неизвестно, мертвое это тело или человек еще жив.

Чейвынэ с непокрытой головой, с распущенными волосами, в кэркэре[12] медленно подошла к остановившейся нарте и услышала от Кагота:

— Он жив… Провалился под лед в Пилыыне. Собаки, нарта пропала, а вот он спасся.

Амтыт открыл глаза, посмотрел мутным взглядом на жену и прохрипел, выплевывая сьшавшийся в его рот мокрый снег:

— Он меня спас… Он меня вытащил из воды… Он меня спас…

Кагот с Чейвынэ бережно подхватили Амтына и внесли в ярангу, прямо к меховому пологу.

— Раздень его донага, — распорядился Кагот, — дай ему горячего чаю. Как можно больше горячего чаю, оленьего бульону… Я сейчас вернусь.

Кагот отвел упряжку, распряг собак и, наказав Каляне покормить их, вернулся в ярангу Амтына.

Раздетый и раскрасневшийся от выпитого чая Амтыи лежал на ойленьей шкуре и медленно повествовал о случившемся:

— Тьма накрыла меня вместе с холодом… И я тогда подумал: ну все, кончилась моя земная жизнь и сейчас я предстану в другой. Разум смирился с этим, а тело все не хотело умирать — руки и ноги бились изо всех сил, старались вытолкнуть меня на поверхность. Сразу я не почувствовал холода, потом только, когда вода хлынула мне в рот, в уши… Наверное, я уже был там, в других краях, когда Кагот вытянул меня из воды. Я поначалу и не поверил, что еще на земле. Грудь сильно болела и желудок… И-и-и, — простонал Амтын и закрыл глаза.

Кагот попросил всех выйти из полога. Они с Амтыном остались вдвоем. У задней меховой стенки полога ярко горел жирник, заполняя пространство желтым огнем и пахнущим горелым жиром теплом.

— Послушай, Амтын, — заговорил Кагот, — раз уж так получилось, что ты вернулся в мир живущих, нужно подумать о будущем.

— Ты так говоришь, будто жалеешь, что спас меня, — усмехнулся Амтын.

— Я не жалею, — спокойно ответил Кагот. — Наоборот, я все больше укрепляюсь в мысли, что поступил правильно. Пожалеть могут другие…

— Кто же? — тревожно спросил Амтын.

— Внешние силы. Те, кто звал тебя в другую жизнь… Разве ты не слышал зова?

— Не помню… — неуверенно ответил Амтын. — Может, и был зов…

— Был зов, — с уверенностью сказал Кагот, — и тот, кто пренебрег этим, может навлечь на себя гнев богов.

— Да? — в испуге спросил Амтын. — Что же делать? Не возвращаться же, в самом деле, в ту холодную полынью…

— Есть другой путь, — молвил Кагот.

Амтын в надежде посмотрел на него и даже приподнялся на локте на оленьей шкуре.

— Говори скорее — какой путь?

— Ты должен стать другим.

— Как это — стать другим? — с недоумением спросил Амтын.

— Ты должен сменить имя, — продолжал ровным голосом Кагот, — изменить свои привычки, одежду. Ты где ложишься, когда спишь?

— В пологе.

— Я спрашиваю, с какой стороны ложишься с женой — справа или слева?

— Обычно слева, — немного подумав, ответил Амтын. — Чейвывэ у самого полога. Она раньше меня встает.

— Ты должен спать на ее месте, а она — на твоем, — строго сказал Кагот.

Амтыну передалось тревожное состояние Кагота, но он, потрясенный своим спасением, еще плохо соображал и отвечал невпопад.

— А как все остальное?

— Что ты имеешь в виду? — не понял Кагот.

— Все-таки я мужчина, — с некоторой обидой в голосе напомнил Амтын.

— А, ты об этом?

Амтыну показалось, что Кагот усмехнулся, хотя сам он в этом не видел ничего смешного.

— Об этом сам думай… Делай иначе, не так, как привык, — посоветовал Кагот. — Не это главное. Главное сейчас, чтобы твои внешние признаки, поступки, известные людям, изменились.

— Ну как обо всем этом можно помнить? — жалобно простонал Амтын. — Уж лучше бы мне утонуть!

— Не говори так! Раз ты спасся, значит, и воля богов была на это. Те боги, которые хотели твоей смерти, уступили тем, кто помог спасти тебя. Но злые Внешние силы все помнят! Завтра с утра ты уже доджен носить другое имя, — напомнил Кагот.

— Где же мы возьмем новое имя? — беспомощно развел руками Амтын.

— Имя я сам тебе дам, — сказал Кагот, чувствуя, как в груди у него растет что-то большое, радостное, как ветер восторга. — Я тебя нарекаю Амосом! Ты слышишь меня, Амос?

— Слышу, — тихо ответил человек, в изнеможении закрывая глаза, словно обретение нового имени отняло у него последние силы.

Кагот выбрался из полога и сказал собравшимся в чоттагине:

— Здесь больше нет Амтына… Тот человек, который сейчас спит в пологе, носит имя Амос! Запомните, его зовут Амос!

Снег пошел еще гуще, и поднявшийся ветер закрыл все видимое пространство. То темное и тяжелое, что лежало на сердце Кагота с того ясного весеннего утра, когда он лишил жизни старого шамана, ушло, исчезло, унесенное ветром с мокрым снегом.

Слабый снегопад и слабый ветер сначала напоминали предзимье в Норвегии, особенно в окрестностях Буннефиорда. Лед, по всему видать, установился крепко, если и будут происходить подвижки и торошение, то до корабля ледовые сжатия вряд ли дойдут.

Однако с конца сентября стало ясно, что здешняя погода ничего общего с норвежской не имеет. С каждым днем усиливался мороз, а белизна, покрывшая окрестности, начинала действовать угнетающе.

Каждый день Амундсен начинал с того, что обходил корабль, проверяя, что на нем делалось, потом спускался на лед. Сундбек закончил сборку мареографа — прибора для регистрации колебаний уровня моря. Собачник был великолепен. В этом надежном и теплом убежище собакам не страшны ни ураганные пурги, ни жестокий мороз.

Работы по подготовке к зимовке подходили к концу.

Амундсен понимал, что научные результаты его экспедиции без точных сведений о коренных жителях этой земли будут неполными, поэтому пора было всерьез подумать об экспедиции Свердрупа в глубинные районы чукотской тундры. Вторая группа должна будет попытаться достичь Нижне-Колымска и отправить оттуда телеграммы на родину.

И хотя во время зимней стоянки можно обойтись меньшим числом людей, Амундсен вынашивал мысль нанять хотя бы одного человека для работы на борту корабля. Но пока среди тех, кто приходил на корабль в эти дни, не встретилось еще такого, кто подошел бы к постоянной жизни на борту экспедиционного судна.

Наладили паровую баню, и в один из вечеров все решили хорошенько вымыться.

В первую пару попали Амундсен и Свердруп, которому отдали предпочтение, справедливо полагая, что он по крайней мере полгода не будет иметь возможности как следует помыться.

— Практически народы этого края еще по-настоящему науке не известны, — говорил Свердруп, нежась в жаре, — ведь до нас здесь побывала только небольшая экспедиция Смитсонианского музея натуральной истории…