— Ничего не пойму, — пожал плечами Кагот. — Какие же они мудрейшие, если они до сих пор терпели власть богатых? Или они неожиданно прозрели?

— Вот именно так — прозрели, — кивнул Анемподист. — С помощью большевиков.

Кагот догадался, что Анемподист сам не больно много знает о новой власти и в особенности о большевиках, и подумал про себя: зачем этому анадырскому чуванцу вмешиваться в дела тангитанов? Наверное, они сами разберутся между собой, где у них власть бедных, а где сила богатых. Но вслух об этом не сказал. Он вышел из яранги и принес большой котел, куда налил свежей, натаянной из пресного льда воды, чтобы сварить в нем нерпичье мясо.

Но, как оказалось, Анемподист еще не все сказал про новые дела тангитанов. Он продолжал:

— Алексей Першин остается здесь не только представителем новой власти, а также учителем…

— Учителем? — Кагот с любопытством поглядел на русского. Покойный Амос, чье имя теперь носил сосед, был куда старше, когда его стали называть учителем.

— Не гляди, что он такой молодой, — заметив иронический взгляд Кагота, сказал Анемподист. — Все люди новой власти — люди молодые, потому что сама власть молодая.

— Ну понятно, — кивнул в знак согласия Кагот, — молодые всегда бедные, откуда им накопить за короткое время богатства? Но откуда у него мудрость, чтобы стать учителем?

— Он знает грамоту…

— Многие тангитаны знают грамоту, — заметил Кагот, который еще не так давно всерьез полагал, что умение наносить и различать следы человеческой речи на бумаге такая же природная и естественная особенность тангитана, как его белая кожа и обильная растительность на лице.

— Знание грамоты он хочет передать нашему народу, чтобы открыть путь к мудрости, — продолжал Анемподист.

— К какой мудрости? — спросил Кагот, вспомнив, как сегодня на морском льду в одиночестве он размышлял о том, куда девается прошлое и чем питаются внешние силы. Неужто этот молодой огненноволосый молодой человек знает такие вещи?

— Ко многим знаниям, — уклончиво ответил Анемподист и недовольно заметил: — Ты много задаешь вопросов, а этого и тангитаны не любят. Ты больше слушай, и тогда будет хорошо. Главное — они обещают щедро торговать!

Каляна приступила к разделке подтаявшей нерпы. Сначала она сделала надрез по всей длине туши от горла до задних ластов. От срединного разреза повела два, отходящих к передним ластам, а затем пластом сняла больше половины нерпичьей шкуры вместе с толстым слоем жира, обнажив черно-красное мясо. Дальше она вскрыла грудную клетку и, отрезая лакомые куски, принялась заполнять висящий над костром котел.

В чоттагин вошел Амос. Он поздоровалсяс Каготом и сказал:

— Это я послал гостей к тебе. Тут просторнее да малышка только одна, а из-за моих двух сорванцов гости не смогут хорошенько отдохнуть.

— Слыхали ли они что-нибудь о революции? — спросил через Анемподиста Николай Терехин.

— Мы слышали, что тангитаны дерутся между собой, что Солнечного владыку скинули, что никак без него не поделят власть, — ответил Амос, — а больше новостей в нашей стороне не было.

— Мы представляем революцию, — значительно заявил Терехин. — Революцию, которая совершена на благо трудовому народу.

— Это хорошо, — кивнул Амос.

— Что хорошо? — спросил Першин, немного понимавший по-чукотски.

— Хорошо, что будет хорошо работающим людям, — пояснил свое одобрение Амос и тут же спросил: — А те, кто не работает? Каково им будет?

— Те не будут есть, — пояснил сам Анемподист. — Так сказано в главном законе революции, установленном Карлом Марксом.

— Да-а? — с оттенком огорчения протянул Амос. — Что же, им дохнуть с голоду?

— Выходит, так, — кивнул Анемподист.

Амос с тревогой посмотрел на Кагота и перевел взгляд на Айнану, которая не спускала глаз с Каляны.

А Каляна тем временем поставила на низкий столик длинное деревянное блюдо — кэмэны, — сняла с крюка закипевший котел и большой деревянной ложкой вывалила на блюдо дымящееся, горячее нерпичье мясо.

Все молча принялись за еду. И Терехин и Першин, видать, не были новичками в чукотской трапезе. Они ловко орудовали ножами, отрезая большие куски, со вкусом обгладывали ребрышки.

Когда пришло первое насыщение, Амос глубоко вздохнул и вернулся к предмету разговора.

— Значит, по новому закону будут лишены еды те, кто не работает? — спросил он, обращаясь к Анемподисту.

— Верно, — кивнул чуванец с плотно набитым ртом.

— А как же дети? — Амос кинул взгляд на увлеченную едой Айнану. — Дети ведь не работают.

— Детей будут учить грамоте, — ответил Анемподист.

— А старики и немощные люди? — продолжал Амос. — В нашем селе живет слепой Гаймисин. Мы ему все помогаем. По новому закону ему, выходит, подыхать?

— Да не о них речь! — усмехнулся Анемподист. — Права на еду лишаются те, кто не работает, но владеет богатством, например торговцы. Разве ваш Гаймисин владеет богатством?

— Так ведь хороший торговец не сидит сложа руки, иначе ему товара не продать, — заметил Амос. — Что-то я не слыхал, чтобы на нашей земле были такие люди, которые ничего не делают…

— А шаманы? — напомнил Анемподист. — Они обманывают народ!

Услышав эти слова, Кагот почувствовал внутренний холод и весь напрягся.

— В вашем становище, может быть, по причине малочисленности и нет богатых людей, а в тундре их полно, особенно среди оленеводов. На побережье это владельцы байдар и охотничьих вельботов.

— Но даже самый богатый оленевод или же байдарный хозяин, если он здоров, тоже работает, — сказал Амос, которому новый закон о лишении права на еду показался несправедливым. Еда на Севере всегда была делом священным. Путника старались прежде всего накормить, а потом уж спрашивали, откуда и куда он держит путь. Если охотник приходил с добычей, а у других ничего не было, все добытое делилось между жителями селения или стойбища. Еда тайком, в одиночку считалась страшным грехом, и если кто такое совершит, то у него во рту и на языке мигом появится множество неизлечимых гнойных язв.

— Однако на русской земле в больших селениях — Петрограде и Москве и даже от нашего берега недалеко, в Петропавловске и Ново-Мариинске — такие люди были, — сказал Анемподист. — Дальше трудовой народ такого терпеть не хочет.

— А чего же он хочет? — осторожно спросил вступивший наконец в разговор Кагот.

— Трудовой народ хочет справедливости! — торжественно заявил Анемподист. — Чтобы все было поровну. Все добытое, сделанное должно поровну делиться между теми, кто работал, добывал… Вот так!

— Так ведь мы всегда так делаем, — заметил Амос. — Вот сегодня Кагот добыл нерпу — все, становище сыто. А завтра мою добычу поделим…

— Ты сказал о шаманах, — напомнил Анемподисту Кагот.

— Шаманы — обманщики! — твердо заявил Анемподист. — И вместе с ними все попы.

— И русские попы тоже? — удивился Кагот. — Те, которые поклонялись нарисованному богу?

— И те тоже! — Анемподист сделал движение рукой, будто рубил копальхен.

Амос и Кагот обменялись тревожными взглядами.

Оба русских очень внимательно прислушивались к разговору, переглядывались, иногда коротко переговаривались.

Новости для Кагота и Амоса были удивительны и тревожны.

Еще совсем недавно им казалось, что далекая война, революция, борьба за власть, разные слухи, часто противоречащие друг другу, — это все события, которые не должны оказывать влияния на устоявшуюся жизнь местных жителей-чукчей, эскимосов, ламутов. Другое дело — чуванпы, такие, как Анемподист Парфентьев, происхождением своим связанные с русскими. У них была другая жизнь, лишь в чем-то соприкасавшаяся с жизнью оленного человека или морского охотника.

— А на корабль не собираетесь? — спросил Кагот.

— Завтра пойдем, — ответил Анемподист. — Новые власти хотят знать, что делает этот корабль у чужих берегов.

— У, каких чужих берегов? — не понял Кагот.

— У наших берегов, — пояснил Анемподист. — Для норвегов, равно как и для американских торговых людей, наши берега — чужие.