Следователь достал из ящика стола приготовленный на этот случай браунинг.

— Прошу взглянуть: не тот ли?

Кадомцев взял оружие, привычно осмотрел и вернул.

— Он самый. Кроме него я оставил у брата также две-три обоймы с патронами…

— Позвольте полюбопытствовать, господин поручик, — перебил его Леонтьев, — у некоторых пуль головки надрезаны крест-накрест. Как мне известно, так делается, когда готовят пули к отравлению… Не так ли?

— Совершенно верно. Это было сделано по моему распоряжению моими солдатами еще на Дальнем Востоке…

— Вы воевали с японцами отравленными пулями? — явно насмехаясь, опять прервал его ротмистр Леонтьев.

— Вы меня не дослушали, господин ротмистр. Не с японцами, а с хунгузами… Что же касается кинжала, то это подарок. Привез я его с Кавказа и по просьбе брата оставил ему. Кстати, он не настоящий, а лишь декоративный, к платью горцев, в чем легко убедиться.

Леонтьев заметил, какой разочарованный взгляд бросил в его сторону прокурор, но не отступал.

— Теперь о картах… Что вы можете сказать о картах, поручик?

— Карты принадлежат тоже мне. Я пользовался ими, так как мне приходилось охотиться практически по всей губернии. А мышьяк, это, собственно, не мышьяк, а так называемое мышьяковое мыло. Оно состоит из нескольких составных частей, в том числе и нафталина, так что должен пахнуть. Это мыло я употреблял при набивке чучел. Относительно же всего остального могу лишь предположить, что оно было подброшено недоброжелателями, возможно, бывшим соседом, пьяницей и дебоширом, которого отец вынужден был через мирового судью выселить из квартиры.

В заключение он представил несколько документов об арестованном брате Михаиле: свидетельство о благонадежности, выданное уфимским губернатором 3 июня 1906 года за № 3321, свидетельство об окончании шести классов Симбирского кадетского корпуса от 14 августа 1905 года за № 2120, копию рапорта самого Мефодия начальнику Казанского юнкерского училища с просьбой разрешить Михаилу держать вступительные экзамены.

— Откуда у вас эти документы? — уже без прежней уверенности спросил Леонтьев.

— Их оставил Михаил, когда в августе жил у меня в Казани. Теперь думал вернуть.

— Понятно, поручик…

Подписав протокол, Кадомцев заторопился к родным, а оставшиеся дружно закурили.

— Что нового у вас, Кирсанов? — чтобы как-то разрядить невеселую обстановку, спросил Леонтьев. — Только, ради бога, не спрашивайте меня об этом исчезнувшем станке, это не по моей части!

Ротмистр Кирсанов натянуто улыбнулся.

— У меня для вас, Иван Алексеевич, сегодня еще одна хорошая новость припасена. На Демском разъезде опять появился интересующий нас офицер с дамой.

— Когда? — вскочил Леонтьев.

— Вчера вечером.

— Ну, что ж, придется голубчика брать. Спасибо за новость!

В этот день уроков у нее не было, и Варя решила полностью посвятить его накопившимся партийным делам. Прежде всего — забрать у знакомого товарища полученный для организации транспорт литературы, затем заглянуть к Сашеньке Ореховой, которая на днях отправляется в Златоуст, переговорить с ней о дальнейших связях и адресах для присылки «таблиц» и «календарей», подобрать в партийной библиотеке литературу для беседы в кружке, подготовиться к этой беседе. Словом, день намечался хлопотный, беспокойный, едва управишься до вечера.

Потеплее одев дочурку и прихватив санки, она вышла из дому. Для Ниночки такие вылазки — настоящий праздник: весь день с мамой, весь день среди людей, да и на санках покататься она большая охотница. Варе тоже хорошо с ней. Пусть побудет на свежем воздухе, проведает своих подружек, а если потребуется, как, например, сегодня, перевезти что-то нелегальное, саночки с ребенком — наилучшее прикрытие от недреманных жандармских глаз.

— Мамочка, мамочка, а к Настеньке Бойковой мы сегодня зайдем? — слышится сзади ее тоненький голосок.

— Зайдем, обязательно зайдем, — оборачивается к ней Варя. — Вот сделаем одно дело — и зайдем.

— И на горке покатаемся? И на горке.

— Когда сделаем еще одно дело?

— Само собой, моя умница!

— Ну, тогда быстрей, мамочка! Но-о-о, лошадка, но-о-о!..

Варя становится лошадкой и почти целый квартал, до самого перекрестка, катит санки бегом. Ниночка машет над головой воображаемым кнутом, визжит и хохочет: такая уж хорошая и веселая у Ниночки лошадка…

Получив нужный груз, Варя аккуратно разложила его в санках, застелила детским одеялом и усадила наверх Ниночку.

— Сиди спокойно, не балуйся, не то упадешь, — наказывает она дочери и направляется дальше, на Сибирскую улицу, к служащему земской управы Черневскому, приютившему на время склад их социал-демократической литературы.

Идти приходится через центральную часть города, где всегда полно городовых и жандармов. Ноги поневоле тяжелеют и сдерживают шаг, но зато дорога идет под уклон и санки катятся сами собой, почти безо всяких усилий. Ниночке это очень нравится, и она опять хохочет и визжит от удовольствия:

— Но-о, лошадка, но-о-о! Садись, мамочка, покатимся вместе, но-о!

Прохожие с удовольствием уступают им дорогу, оборачиваются, провожают добрыми улыбками. Даже у пожилых городовых при виде такой идиллии светлеют глаза, — откуда знать им, что в душе у этой юной счастливой матери и более того, что находится сейчас в санках под этой веселой, заливающейся серебристым смехом девчушкой-хохотушкой?

Но вот, наконец, впереди показались строения земской больницы. От нее до усадьбы Черневского рукой подать, значит, пронесло и на этот раз. Варя облегченно вздохнула и, попросив Ниночку не шалить, свернула к знакомым воротам.

Склад литературы Уфимского комитета РСДРП представлял собой небольшой полутемный угол, отгороженный для каких-то домашних надобностей в пустующем каретнике хозяина. Заведовал им молчаливый, даже угрюмый, но строгий и бесстрашный в работе парень — Василий Архангельский. Через него шло распределение литературы по кружкам, городам, заводам. В самые опасные поездки отправлялся он сам, и не было случая, чтобы его «тетради» не доходили по назначению.

Архангельский оказался на месте — что-то раскладывал, увязывал, упаковывал, должно быть, опять готовился в дорогу или поджидал «клиента».

— Здравствуйте, Василий Викторович! — окликнула его Варя. — Принимайте товар.

Названный уважительно по имени-отчеству Василий зарделся, как маков цвет, но тут же привычно насупился, свел на переносице широкие белесые брови и хрипловато пробасил:

— Здравствуйте, Варвара Дмитриевна… С чем, значит, пожаловали?

— Тетради привезла, получите. А для «Хадичи», что я просила, отложили?

«Хадича» — конспиративное название их партийной библиотеки. Находилась она в уютной квартире Давлеткильдеевых, и до недавнего времени заведовала ею чудесная женщина Хадича, жена видного башкирского и татарского социал-демократа Хусаина Ямашева.

— Отложил и для «Хадичи», заберите…

Вдвоем они быстро разобрали поступившую литературу, туда же, под детское одеяло, сунули связку для «Хадичи».

— А это вас не интересует?

В руках у Архангельского неведомо откуда появилась газета. Легким движением он развернул ее, и она прочла заголовок: «Уфимский рабочий».

— Да вы просто фокусник, Вася! Откуда?

— Недавно от «тетки» привезли. Первый номер. Готовлю к развозке.

— Одолжите один экземпляр для кружка, — чуть не взмолилась Варя. — А «тетка» вам еще подошлет.

— Подошлет, но только уже другой номер. Не могу.

— Как же быть? Мы все так ждали этого дня, Василий Викторович!

— Не могу. Прочтете у «Хадичи», я положил.

— Ну, спасибо и на том…

На обратном пути ей было не до игры с дочерью: охваченная радостным волнением, она спешила. Ниночка, должно быть, поняла, что маме сейчас не до нее, удобнее устроилась в санках, затихла и вскоре уснула. Так и везла ее Варя через весь город. Везла и с радостью думала о том, что вот и дождались они, наконец, своей газеты. Сколько сил было потрачено, чтобы оборудовать «приличную тетку» (нелегальную типографию), сколько людей привлечено для сбора материалов, сколько ночей просидел над ними главный инициатор и организатор газеты Николай Павлович Брюханов!