— Ничего, бывает, Федор Алексеевич. Это полезно временами встряхнуться.

Его покровительственный тон обидел Федора.

— Встряхнуться! — передразнил он. — Ты, замечаю, что-то частенько встряхиваешься. Что там у тебя? Чего повис на телефоне? Опять, верно, в служебное время Капитолине Фоминичне названиваешь?

— Какая Капитолина Фоминична, — безобидно ответил Костя. — Вчера вечером из Кузовков Никита Козлов приехал, говорит, слух есть — инженеры для постройки гэс прибыли. Хочу точно узнать.

Федор привстал.

— Дай-ка мне трубку.

Жизнь шла вперед, и плох ты или хорош, она все равно заставляет — действуй, не сиди сложа руки.

Властно, как бывало из райкома, из своего кабинета, Федор потребовал от телефонисток немедленно освободить линию для разговора с райисполкомом!

Но в это время за окном раздался автомобильный сигнал.

Костя Мяконький привстал и сообщил:

— Роднев приехал.

Паникратов положил трубку.

«Какая нелегкая его принесла?»

Паникратов осел в дальнем былинском сельсовете для того, чтобы жить и работать подальше от Роднева, а тот и не думал оставлять его в покое. Вот и сейчас, кто знает, с чем приехал, уж не узнал ли о вчерашней истории с Костей?

Роднев вошел. Паникратов поднялся со стула и тут же рассердился на себя: «Вытянулся… Много чести!»

Они пожали друг другу руки. Паникратов, усевшись, громыхнул соседним стулом:

— Прошу.

— Да нет, сидеть некогда, — ответил Роднев. — Я за тобой, Федор Алексеевич. Пойдем-ка прогуляемся до одного места и поговорим.

В эту минуту Паникратову хотелось бы сказать независимо: «Занят. Обожди, вот кончу, тогда уж — к твоим услугам». Но никаких дел у него не было, и он спросил нехотя:

— Далеко? Можно, конечно, и прогуляться, а то башка трещит. — Заглянув в глаза Родневу, он с вызовом признался: — Выпил вчера и, кажется, лишку хватил.

Костя Мяконький, скромно шелестевший в углу бумажками, сразу притаился, пригнулся к столу. Но Роднев не удивился, не возмутился. Он, казалось, без всякой задней мысли усмехнулся:

— Ради какого же праздника? — И, повернувшись к двери, поторопил: — Идем, идем, Алексеич, мне надо к двенадцати в райкоме быть.

Паникратова почему-то обидело такое невнимание. «Уж не жалеет ли меня? Еще этого не хватало». И он, выходя вместе с Родневым, упрямо повторил:

— Да-а, был грех.

— Так что ж хвалиться-то?

— Не хвалюсь, а грехи скрывать — нет привычки!

— Ну и молчал бы, коли раскаиваешься.

— Из чего это видно?

— Да уж видно, — Роднев, насмешливо прищурившись, взглянул мельком на Паникратова. — Такие разговоры спроста не заводят.

Паникратов еще сильнее нахмурился и замолчал.

Они подошли к райкомовской машине. У Паникратова был истрепанный на дорогах «козлик», бывший «фронтовичок»; Родневу сейчас прислали сверкающую лаком «победу».

— Здравствуй, Игнат, — поздоровался Паникратов с шофером.

— Мое почтение, Федор Алексеевич.

Раньше Паникратов обычно усаживался на «хозяйском» месте, рядом с Игнатом, сейчас же поместился скромно сзади, как гость. Роднев сел около Паникратова, и «хозяйское» место осталось незанятым. Игнат, почтительно трогая темными руками блестящую головку ручки скоростей, развернул машину, и они поехали по селу не быстро и не тихо, так, как обычно и ездил Игнат Наумов. В прежнее время Паникратов всегда сердился: «Словно яйца на инкубатор везешь».

Не доехав до колхоза «Рассвет», Роднев остановил машину.

— Тут пешочком дойдем.

Они направились к реке. И Паникратов, не спрашивая, уже понял, куда ведет его Роднев. На берегу Былины лежали поля двух колхозов — «Свободы» и «Рассвета». У «Свободы» здесь было большое огородное хозяйство — капуста, морковь, турнепс, репа. «Рассвет» же прежде сеял рожь, лен, овес. В эту весну Макар Возницын распахал рассветинцам их поле и посоветовал не сеять здесь лен, а сажать капусту. Надо же обзаводиться огородным хозяйством, а берег Былины — самое удобное место: и вода под боком для поливки и почва глинистая. Даже рассадой выручил Макар рассветинцев. Все было бы хорошо, но у «Рассвета» капуста не принималась, а на поле «Свободы», как всегда, высаженная рассада сразу же стала набирать силу.

«Видно, Груздев с Саватьевой наговорили, что я Возницына защищал, — гадал Паникратов. — Ведет меня показать, носом ткнуть: погляди, что из этой помощи получилось. Рад, поди, что Паникратов близоруким оказался. То-то до поры и добрым прикидывается, даже на хозяйское место в машине не сел, а рядом: мол, равные мы с тобой».

Огородное хозяйство «Свободы» отделялось от реки высоким, заматеревшим от старости ивняком. Со стороны эти кусты казались густыми — не продерешься. На самом же деле все они изрезаны широкими тропинками и даже дорогами. По ним возят бочками и носят ведрами из реки воду для поливки.

Но Роднев с Паникратовым не дошли до этих кустов. Не повернули они и к небольшому, одиноко стоявшему на берегу домику, около которого раскинулось знаменитое на весь район «возницынское стеклянное поле». Оно называлось так потому, что здесь добрых полгектара занимали парники. И когда они были закрыты, казалось: действительно вся земля здесь одета в стекло.

Они прошли по кромке капустного поля, и Роднев, словно мимоходом, кивнул:

— Хорошо капустка принимается! А?

Паникратов промолчал. Что и говорить — хорошо.

В черных сырых лунках, вытянув к солнцу зеленые ладошки, топорщились крепкие растеньица.

Перебравшись через мелкий овражек, поросший кустарником и дремучей крапивой, они оказались на поле колхоза «Рассвет».

— Вот и пришли, — произнес Роднев, глядя под ноги.

У его ног была мелкая сухая лунка, в ней лежал вялый, как тряпичный обрывок, кустик капустной рассады; сморщенные листочки уже потеряли зеленый цвет.

Роднев носком сапога ткнул в лунку и проговорил:

— Ну, Федор Алексеевич, не вышло здесь с учебой?

— Тебе видней. Я не специалист по этому.

— Всем видно: не смог Макар научить, как капусту сажать.

— Макара винить нечего, от души человек желал помочь.

— Я его и не виню. Я себя виню, райком.

Паникратов подозрительно покосился.

— А вина наша в том, — продолжал Роднев, — что мы слишком бумажкам доверились. Рассылаем их во все концы: «Учитесь у лучших», «Передавайте опыт» и разное там… А канцелярской бумажкой сердца не зажжешь. Жизнь ставит неожиданные задачи, ты их на месте должен решать. Кто загорится, тот сделает, а кто с холодком — ждать хорошего нечего. Не скрою, надеялся я, что ты, Федор Алексеевич, загоришься, других зажжешь…

— Выходит, виноват-то я, не райком, — не загорелся, не зажег, — усмехнулся Паникратов.

— Нет, скорей всего райком виноват. Не можем тебя зажечь.

Паникратов пожал плечами: «Ишь умник. Вылез наверх и уж похлопывает свысока: не можем-де зажечь».

— Слышал, что инженеры приехали? Начинаем строить гэс на Важенке и Былине.

— Краем уха слышал.

— Мне кажется, и гэс вы свою будете строить через пень-колоду.

— Это почему?

— Да потому, что гэс — межколхозная, а у вас между колхозами большой дружбы не чувствуется. Взять хоть помощь Возницына. Вспахал, рассадой выручил — казалось бы, удружил, а дружбы не вышло. Наверняка теперь в колхозе «Рассвет» ворчат на Возницына: подбил, мол, нас на капусту, уж лучше бы мы овсом засеяли, пропадет зря земля.

Они с минуту помолчали, оба разглядывая унылое в спекшихся комках поле, на котором еще кой-где боролись за жизнь хилые зеленые кустики.

«Ну, что ты мне поешь? — думал Паникратов. — Сам знаю, что надо было действовать иначе».

— Вот подумай и Макара заставь подумать. Он, верно, не считает себя виновным. И об одном еще прошу, Федор: будет трудно — звони, приезжай, беспокой меня. Вместе-то решить проще.

Паникратов хмуро кивнул головой. Он не был уверен, что у него когда-либо появится желание «беспокоить» Роднева.