Дубровин подошел, поздоровался.

— Познакомьтесь, — сказал капитан 2-го ранга.

Англичанин подал Дубровину руку и с вежливой улыбкой произнес на русском языке:

— Мне говорили о вас, как о смелом морском офицере.

— Возможно, — согласился Дубровин, заметив, что серые глаза англичанина сохраняли холодное выражение.

Он вопросительно посмотрел на капитана 2-го ранга, не зная, как вести себя с англичанином. Да и не до него, признаться, было сейчас.

— Это корреспондент. Из английской миссии, — сказал ему капитан 2-го ранга. — Хочет написать о наших офицерах-катерниках. Расскажите ему о себе.

— Товарищ капитан 2-го ранга, — взмолился Дубровин, — избавьте! Вы же знаете, что мне сейчас не до разговоров. Завтра днем — пожалуйста.

Но корреспондент уже вынул записную книжку и вечное перо.

— Всего несколько вопросов, — сказал он. — Имеете ли вы образование?

«Какое имеет отношение подобный вопрос к боевым действиям?» — сердито подумал Дубровин и скороговоркой выпалил:

— Окончил машиностроительный техникум, высшее морское училище. Раньше был слесарем, родом из Саратова, фашистов ненавижу, и борьба с ними — цель моей жизни. Все? Разрешите идти?

— Вы торопитесь? Извините, еще задержу вас на минутку.

Корреспондент вынул другую записную книжку. Перелистав несколько страничек, он сказал:

— Вот послушайте, что прочитал я недавно о вашем флоте в одной газете: «После падения Новороссийска, последнего южного порта Черноморского флота, положение флота стало критическим. Конференция в Монтре обязала Турцию открыть проливы в том случае, если через них должны будут пройти корабли страны, ставшей жертвой войны. Русский флот, изгнанный из черноморских баз и ищущий убежища вне черноморских портов, должен пройти в Средиземное море через Эгейское, которое находится под контролем держав оси. Что останется от флота? Об интернировании русские никогда не мыслят. Это противоположно духу русских. Капитуляция тоже немыслима. Для этого дух советских моряков слишком высок. Остается единственный, трагический исход — самопотопление». Что вы скажете о мнении этой газеты?

Внимательно слушавший Дубровин спросил:

— Эта газета, вероятно, фашистская?

— Безусловно.

— Сразу чувствуется. Но в этой заметке есть доля правды.

— Какая? — оживился корреспондент.

— А вот где пишут, что дух советских моряков слишком высок. С этим согласен. А остальное — чушь. Удовлетворены таким ответом?

— У меня еще есть вопросы. Но я вижу, что у вас нет времени.

— Верно, времени у меня в обрез. Если желаете написать о наших катерниках, то я могу когда-нибудь взять вас на борт своего катера во время боевой операции. Нужно только на это получить разрешение.

— А сегодня что-нибудь опасное предвидится? — насторожился англичанин.

— Сегодня? Как всегда… Война — не для прогулок выходим в море.

— Ваше предложение надо обдумать, — произнес англичанин, пряча в карман обе записные книжки. — Я не имею права рисковать своей жизнью.

— Еще бы! — усмехнулся Дубровин и, озорно сверкнув карими глазами, добавил: — Придет время, и честные английские моряки позавидуют советским морякам и недобрым словом помянут Черчилля.

— О! Как это понимать? — широко раскрыл глаза англичанин и снизу вверх вопросительно посмотрел на капитана 2-го ранга, молчаливо улыбающегося.

— Когда-нибудь поймете. А пока прощайте! — и Дубровин сунул в карман трубку, не понимая, почему в его душе начала закипать злость против толстого корреспондента.

«Да и не похож этот толстяк на настоящего англичанка, пробовал успокаивать себя Дубровин. В его представлении они все были высокими и сухопарыми. — А впрочем, кажется, Черчилль такой же».

Вступив на палубу корабля, Дубровин сразу окунулся в повседневные заботы, и чувство раздражения, вызванное разговором с англичанином, прошло. Он проверил, как делал обычно, весь катер от форштевня до ахтерштевня, все отсеки, посмотрел, все ли лежит на месте, в наличии ли аварийный пакет.

Закончив осмотр, Дубровин поднялся на мостик. Дождь перестал, но дул холодный ветер. По небу неслись черные взлохмаченные облака. Вахтенные матросы поеживались в коротких бушлатах и дождевиках. Около носовой пушки комендор Терещенко рассказывал что-то смешное, и матросы оглушительно хохотали. До командира катера донеслись слова: «Небо ясно, корабль у причала, а морячков словно штормом укачало. Подхожу к ним…»

На стеллаже малых глубинных бомб, подперев ладонью голову, сидел рулевой Никита Сухов. К Дубровину он попал недавно с подорвавшегося на мине катера лейтенанта Веденеева. Был он замкнутым и неразговорчивым человеком, ни с кем не дружил, чем удивлял общительных по натуре матросов, считающих дружбу священным чувством. Дубровину новый рулевой не нравился, хотя он не мог сказать о нем, что это плохой матрос. Сухов отлично стоял у руля, никогда не нервничал, не перекладывал резко руль. Однако в горячей боевой обстановке Дубровин еще не видел его.

«Как он себя поведет во время боя?» — подумал Дубровин, стараясь по выражению лица рулевого определить его настроение.

Подозвав Сухова, Дубровин спросил:

— Как рулевое управление?

В полной боевой готовности, — быстро ответил рулевой, замирая в стойке «смирно».

— Запасные штуртросы не снесли на берег?

— Нет, с некоторым недоумением проговорил Сухов

Дубровин некоторое время молчал, затем сказал:

— На горячее дело идем, товарищ Сухов. И люди, и механизмы должны работать безотказно…

Он хотел напомнить рулевому о внимательности, о том, что груженый корабль, идущий полным ходом, при резком перемещении руля может перевернуться, что в румпельном отделении должны быть в запасе штуртросы и аварийный инструмент. «А зачем я буду говорить ему, он сам отлично знает», — подумал Дубровин и начал набивать трубку табаком.

— Почему у вас нет друзей? — наклоняясь к нему, спросил он тихо.

— Не успел, — хмурясь ответил Сухов.

— Тяжело без друга… Мысли разные в голову лезут, а поделиться не с кем.

— Это так, — согласился Сухов, его голос чуть дрогнул.

— Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что вы сторонитесь товарищей, чувствуете себя здесь неродным сыном.

Сухов промолчал, насупился.

С пирса раздался голос командира дивизиона:

— Командиры катеров, построить команды!

Сухов поднял голову.

— Неверно, товарищ старший лейтенант. Характер у меня просто такой.

«Что-то не то говоришь», — подумал Дубровин.

Он подозвал боцмана и распорядился выстроить команду на палубе,

В строю стояли двести семьдесят матросов и старшин. Это были сильные и смелые люди, испытанные в боях за Одессу и Севастополь, под Ростовом и в предгорьях Кавказа, готовые ко всему, даже к смерти.

Перед строем стоял среднего роста коренастый офицер в стеганке, с биноклем на шее и потертой полевой сумкой через плечо. У него были строгие черты лица, прямой, чуть крупный нос и черные добродушные глаза, доброту которых не скрывали широкие брови и поперечная складка на лбу. Это был командир морской пехоты майор Цезарь Куников.

Он прославился в боях в приазовских плавнях под Ростовом. Батальон морской пехоты, которым Куников командовал, противостоял целой немецкой дивизии. После сдачи Новороссийска Куникова назначили командиром батальона в 83-ю бригаду морской пехоты. Но там он пробыл недолго. Ему поручили возглавить третий боевой участок Новороссийской морской базы.

Несколько месяцев тому назад было решено создать при базе десантный отряд. Кого назначить командиром отряда самых храбрых моряков? Начальник штаба порекомендовал Куникова. Костяком отряда явилась рота морских разведчиков. Много труда вложил неутомимый майор, чтобы укомплектовать отряд, привить каждому качества, необходимые десантнику. К нему приходило немало добровольцев, с каждым он подолгу беседовал, наводил справки. И вот отряд готов к выполнению боевой задачи.