… Потом начались беспрерывные бои. Батальон каждые два месяца менялся почти полностью… Убитые, раненые, умершие от разрыва сердца, цинги и туберкулёза.

 - Остаются в строю единицы. – Печально сказал на офицерских посиделках Калмыков. 

 - Тут мы хоть в огне ада, но вдали от бездарного начальства. – Нашёлся весёлый капитан Шатурный.

 К ним можно было попасть только заснеженным берегом, ночью. Днём берег простреливался противником с берегового выступа на километр.

 - Ну да мы научились их отваживать…

 - Ловко ты комбат придумал!

 Чтобы не допустить какую-либо «комиссию» или проверяющих от полка и дивизии, взводный открывал стрельбу из ручного пулемёта по огневой точке противника на береговом выступе, который был выше их всего на какой-то метр. «Фриц» охотно отвечал, и пули сыпали по берегу, как горох.

 - Сматываем удочки! – решали нежелательные визитёры.

 В печурке обогревавшей командирскую землянку гудел огонь, вместо щепы - тол. В небольших количествах он горит ярким пламенем, но при потери бдительности мог взорваться.

 - Но если взводный не даст очередь, жди беды! – засмеялся ротный старшина.

 - Мимо него муха не пролетит…

 С ними сидел старшина роты Севастьян Костровский, который больше других страдал от придирок начальства. Он был внештатным писарем батальона, недавно из тыла, сельский учитель-доброволец.

 - Комдив зажал тебе орден? – спросил он, хорошо зная недавнюю историю охоты на «языка».

 - Прокатили не в первый раз…  

 Вдруг зашелестела плащ-палатка - полог на входной двери, раздался снаружи взрыв мины, и в блиндаж-землянку ввалился часовой. Падая, он успел произнести

 - Гады, убили!

 Не выпуская из рук винтовки, он упал нам под ноги с раскроенным пополам черепом.

 - Кровь разлилась по всему полу! – деловито сказал Костровский и крикнул: - Вестовой, тащи песок…

 Вместо посыльного в землянку забежал  командир роты басмачей Шатурный. Он мельком взглянул на убитого и огорчённо произнёс:

 - Мои бандиты не хотят стрелять!

 - Пойдём, - велел ему Калмыков, - научим их воевать.

 Пригнувшись, они побежали по мелкому ходу сообщения

 - Товарищи «бельмей»! – обратился Калмыков к роте. - Ставим вам на пятерых по ящику патронов - это под триста штук. И чтобы к утру в них не было ни одного не выстрелянного патрона. Если у кого останется, того лично буду расстреливать!.. Бельмей?

 Закивали головами. Дружные залпы из трофейных винтовок стали доноситься от передовой.

 - Басмачи воюют, всё исполнили. – Доложил Шатурный через час.

 - А ты говоришь, что не понимают!

 Уперев приклад в землю, между ног, они палили в тёмный свет, как в копейку... А немцы молчат - не поймут, что за стрельба залповая гремит. И пули-то немецкие, и трассирующие, и разрывные, но к ним не летят.

 - Может, - подумали они, - русские с ума сошли…

 Двое хитроумных басмачей-штрафников утром совершили самострелы: с расстояния в несколько метров выстрелили себе в ладони из немецких винтовок.

 - Такое карается расстрелом… - решил безжалостный комбат.

 В узкой впадине-овраге Калмыков поставил на исполнение приговора пятерых автоматчиков-одесситов. Залп - одного расстреляли. Поставили второго, здорового мужчину. Залп - и мимо! Ещё залп - и тоже мимо!

 - В царское время, - сказал один из одесситов, - при казнях, если оборвалась веревка или пуля не сразила приговоренного, его оставляли в живых. 

 - Тогда расстреляют нас…

 На следующий день Калмыков с утра мотался по ротам на лыжах. К вечеру крепления на лыжах заледенели, а ножа нет. Он достал револьвер, перестрелил верёвки и бегом к своим пулемётчикам греться. Вдруг посыльный.

 - Калмыков, к командиру дивизии!

 Пришлось опять обуться во всё ледяное. Пришёл, доложил о прибытии. За столом сидели Вольский, начальник особого отдела Токарев и комиссар полка Крупник. Особист почему-то с первой встречи возненавидел его.

 - Ну-ка, разувайся! – грубо приказал Токарев.

 - Зачем?

 - Поступила информация, что ты умышленно нанёс себе увечья.

 - Для чего?

 - Воевать надоело…

 Майор дёрнулся что-то сказать, но сдержался. Он молча снял подбитый кожей валенок.

 - Покажи ногу, вторую. – Токарев внимательно осмотрел голые ступни. – Ничего…

 - Я же говорил, что он не «самострел». – Обрадовался Вольский и налил полную кружку: – Давай комбат выпьем!

 Когда офицеры выпили разбавленного спирта, «особист» мрачно сказал Калмыкову:

 - Украинцев ставь впереди огневых точек… Рядом, по возможности, сибиряков и позади дзота - комсомольца или коммуниста!

 - А смысл?

 - Чтобы не сбежал к немцам украинец, тот, у которого семья в оккупации. То же относится и к тем из местных, у кого семья осталась «на той стороне».

 - У меня не сбегают!

 - А как же Ведерников.

 Комбат слегка изменился в лице. Этот штрафник давно сидел у него в печёнках. Николай Герасимюк, начсанвзвода, доложил ему, что один солдат пьёт по целому стакану соляного раствора и стоит на часах в окопе без движения, отчего у него опухают ноги.

 - Кто «опухнет», того под трибунал за дезертирство! - Герасимюк, это зло пресёк, предупреждая в ротах.

 Калмыков вспомнил подробности о Ведерникове и быстро ответил:

 - Этот «сачок» шёл на всё, чтобы избежать передовой. Он начал опиваться солью, но был разоблачён.

 - А ты куда смотрел?

 - Вёл разъяснительную работу, а этот сектант-евангелист из местных жителей решил дезертировать.

 - Верни его как хочешь.

 Майор мрачно кивнул головой и вышел.

 - Где я его искать буду? – мучился он.

 Оказалось ему, уже помог счастливый случай. В мглистую ночь, находясь в первых дзотах на посту, Ведерников ушёл в сторону противника. Здесь «нейтралка» шла зигзагом и как бы натыкалась на проволочные заграждения соседа справа. Дезертир сбился со своего направления и, подойдя к заграждениям соседа, крикнул:

 - Сталин - капут!.. Плен! Плен!

 Красноармейцы сразу не сообразили: сумасшедший «фриц» или кто ещё?

 - Может, обезумел и вместо Гитлер кричит Сталин? – гадали они.

 Когда дезертира завели в блиндаж комбата Филатова, то тут же и разоблачили. Потом привели Ведерникова в батальон. Вскоре был вынесен приговор трибунала: « За дезертирство расстрелять!»

 В лог, где был когда-то КП батальона, созвали всех местных, по нескольку красноармейцев из рот, чтобы никому не было повадно. Командовал чекист Токарев.

 - Готовься! – крикнул он бодрым голосом.

 Вывели Ведерникова, десять стрелков после прочтения приговора собрались дать залп.

 - Я не могу держать оружие в руках… вы понимаете, мне нельзя! – Скороговоркой умолял он палачей. - Бог вас накажет!

 - Нам твой бог не указ! – засмеялся Калмыков.

 Ведерников успел перекреститься, но вдруг начался артиллерийский обстрел. Все рванули бегом в лог, а приговорённый упал на месте. Калмыков под обстрелом хотел вернулся к Ведерникову.

 - Может, притворяется и собрался снова смыться. – Беспокоился комбат.

 Хорошо, что вовремя заметил, как вокруг головы смертника расплывалось кровавое пятно. Артобстрел прекратился, врач констатировал смерть.

 - Осколок снаряда вошёл в мозг…

 - Не помог Ведерникову его боженька! – с облегчением сказал майор и пошёл успокаивать нервничавших азиатов.

 Через неделю миномётной миной ему оторвало обе ноги и густо изрешетило осколками верхнюю часть туловища.

После заключительного боя у полустанка Капище рядового Сергея Косикова вывезли ночью на крестьянской подводе, а затем переложили в фанерный кузов грузовика, где были устроены двойные дощатые нары для перевозки раненых.

 - Считай парень, повезло крепко! – сказал измазанный кровью санитар.

 - С чего бы?

 - Утром в настоящем госпитале будешь, а то некоторые помирают, сутками ожидая отправки…