Вовремя, чтобы унести ноги от предыдущего женатика — и влипнуть с ситуацию с последующим. Из огня да в полымя. Если бы я тогда была в состоянии рассуждать, такой провальной глупости, как связь с еще одним женатым, — такой глупости ни за что бы не произошло. Но я совсем обалдела от жизни втроем; с другой же стороны, думаю я, этот опыт, вместо того, чтобы увести меня вообще от таких опытов подальше, уводил подальше только от самого единичного виновника опыта, зато подключал вообще — к самому напряжению тока, исходящего от всех несчастливо женатых мужчин, настраивал на всегда одну и ту же (в самых различных вариантах семейного несчастья) волну их позывных: “Спаси! Приди и владей мной!”.

Наслышан — большинство мужчин устроены по-другому. Им (если их послушать) безразлично прошлое их женщин — были бы верны в настоящем. Если они и ревнуют к прошлому, то — к болезненному облачку, по временам затемняющему душу, однако не мешающему тотально — жить, работать и отдыхать.

Нет оснований думать, что все “нормальные” лгут, — ведь тогда сама жизнь на земле была бы невозможной — в том виде, в каком идет; cколько сейчас женщин, проживших жизнь только с одним мужчиной? 0,001%–0,0001%? — следовательно, все человечество, соединенное в пары, где каждый партнер имел связи (и не одну) д о т о г о, не могло бы в своих наличных семьях жить спокойно — ни минуты.

Но по обрывкам фраз вокруг, но по вырывающимся иногда возгласам приятелей, но по чему-то еще я делаю вывод, что на самом деле все же мало кто из мужчин устроен с о в с е м “по-другому”; только то, что у большинства свернуто и достается из комода сердечной памяти, чтобы развернуть и вглядеться, лишь по случаю, кое-когда, — у меня развернуто и усилено до той индивидуальной психопатии, без которой каждый из нас не является вполне — собой, о которой говорится “всяк по-своему с ума сходит”. У кого что болит. У меня — это. Но в боли этой выявлено, ей-богу же, то, что и в других сидит — и временами встает в полный рост и доводит до белого каления.

Из-за чего мучаюсь? Из-за того, что молоко белое.

Этот, в отличие от предыдущего, действительно не любил свою жену. Он не любил ее беззаветно. До страсти. И от меня поэтому ждал только одного — чтобы я во всем являла ее противоположность. Собственно, за это он меня и “полюбил” — за то, что именно в моем лице он встретил чаемую Противоположность. Гонимый желанием найдет какие-то милые ему ее приметы (ведь они-то выпуклее всего и бросятся ему в глаза, о ж и д а ю щ и е в с т р е т и т ь) — в чьей-то случайной ч а- с т и ч н о й противоположности, по воле страстного желания приняв ее за п о л н у ю противоположность. А затем, познакомившись с человеком детальнее и напоровшись на то, что противоположность неполна, какие-то ненавистные черты родового сходства сохраняются, — что он будет делать? Взрослый человек, он постарается примириться с медицинскими фактами жизни, так ведь? Как мирится с ними любая женщина.

Но он остается ребенком до седых волос. Реальность д о л ж н а быть такой, какая его устроит, — и никаких. Если же не является — должна с т а т ь. От меня постоянно чего-то ждали. Это держит в напряжении. Я все время должна была чему-то соответствовать. Тому, чего нет.

Та была чистоплотна до безумия — я должна была плюнуть на уборку. Та часами смотрела телевизор — я должна была его не выносить, зато любить читать, причем литературу позабористее, прозу Беккета, Пинчёна. Та любила слушать Пугачеву и Малинина — я должна была презирать эстраду и слушать цифровую музыку и модальный джаз. Или наоборот.

Считается, мы не дети. Считается, логика так называемого взрослого человека — существует. Половая жизнь есть часть жизни взрослых людей. Неотъемлемая часть нормального целого. Поэтому само собой разумеется, если ты встречаешь женщину, которой сколько-то (больше 13 ) лет, этот опыт половой жизни как неотъемлемой части жизни вообще, у нее, конечно же, есть — и это не делает ее “лучше” или “хуже”. Если тут и имеется вопрос, то он только в том, чтобы она не изменяла тебе, уже сойдясь с тобой. Ее же прошлое, так смеренное умозрением, просто не принимается, не пропускается в сердце.

К несчастью, я устроен по-другому. То есть логика моя та же. Я не сумасшедший. Дважды два четыре. На половой жизни мир держится от века, и если бы она была ненормальным делом, то и весь мир был бы ненормален уже тем, что продолжался бы.

Но пусть она самая нормальная вещь, все равно она — ненормальное дело. Я сумасшедший? Все равно безобразное дело! Когда я вспоминаю о ее прошлом, я не д у м а ю о нем, как другие, но прямо представляю его. Как если бы оно происходило в настоящем и у меня на глазах. Что должно измениться в этом представлении оттого, что это было не сегодня, а вчера? Два месяца тому она ушла от него, теперь встретила меня и говорит: “Есть только ты”. Но для меня-то есть — в с е ! Два месяца назад она была точно такая же (пусть она будет “другая”, а “та умерла” и проч. — все это слова, слова, слова! психофизиология ее не могла измениться за два месяца!) — и делала с тем, значит, то же самое и точно с тою же повадкой, что и со мной. Так же искренне — ему об его предшественнике: “Не помню его, только тебя”. И когда я представляю все ясно, в точности так, как оно наверняка и было, а в представлении моего предшественника до сих пор е с т ь, стоит включить свой мозговой компьютер и войти в нужное окошко, — а это происходит независимо от меня, автоматом — что-то невыразимо-безобразное вспыхивает черным солнцем в мозгу. И я больше не могу жить.

Моя логика и мое чувство — пространства не совмещенные. Изолированные.

Между тем, я родилась и долго жила сама по себе, вне всякой соотнесенности с той, о ком и понятия не имела до встречи с ее бывшим мужем, встречу с которым тоже не заказывала и не жила в ее преддверии. В чем-то я соответствовала его ожиданиям, например, по счастью, не люблю есть=не умею готовить, в чем-то, напротив, напоминала ее, отвергнутую — то есть на этом фронте ожиданий не оправдывала. Я была не похожа на нее, но и не-непохожа; просто оставалась собой. Так и, казалось бы, чего тебе еще, если ты и любишь м е н я ? Как же как же. Если любишь в человеке свою нелюбовь к другому человеку, “любимый” постоянно подводит твои ожидания и обманывает твою “любовь”. Но ты в состоянии ему за это отомстить, переодевая его в одежды, которые тебе нравятся, не глядя на то, что они ему тесны, режут под мышками и в паху. Ты в состоянии это сделать, пока у тебя еще есть кредит, пока любящий еще не отказывает — из любви — дать (опять дать!) себя изнасиловать. Как можно отказать любимому? Я отдала тебе куда больше — ну на еще, возьми и это. Попытаюсь любить, чего не люблю, не любить то, что мне приятно. Не делать то, что надо делать. Изображу себя большей, чем я есть, — и меньшей, чем я есть. Назовешь меня Гантенбайн? Как скажешь. На. На, возьми. Я Гантенбайн. Госпожа Гантенбайн.

Ложь во спасение любви.

Но любовь не спасается ложью. Она вообще ничем не спасается. Она сама спасает — когда она есть; а когда ее нет... Когда ее нет — она рано или поздно дает о себе знать. Она дает знать, что ее — нет.

“Женщина имеет такое же право на любовный опыт, такую же свободу в области... и тэдэ, и если мужской опыт только повышает репутацию мужчины, говоря о его сексуальной востребованности, то же следует сказать и о женщине... и тэдэ”. Подписываюсь двумя руками. И тэдэ.

Не могу простить ей только одного: она находится рядом и своим присутствием в моей жизни, в моем сердце ежеминутно напоминает мне о том, что бесконечно ранит меня и делает мне больно. Я не могу простить ей того, что она живет со мной, а я с ней, а она живой человек, а значит, до встречи со мной обязательно имела свою, отдельную от меня жизнь, — и теперь какая-то нормальная человеческая составная часть этой жизни, непобедимо и безобразно насильничая, вызывает у меня в воображении картинку, порождающую в душе... Вот как иголкой тронуть открытый зубной нерв.

Изменила — и не ушла к другому. Может быть, вполне может статься, если бы в моей жизни был опыт такого ухода от одного живого к другому, я сердечно поняла бы моих двоих женатиков. Но — сомневаюсь. Почему-то я уверена, я чувствую почему-то: тот, к кому ушла бы я по любви, полностью вытеснил бы в сердце того — от кого. Все тот же эффект концентрации, пред-почтения — упас бы как от псевдожалости (если бы я его действительно жалела, если бы испытывала к нему такое живое и огромное чувство, как жалость, — никогда бы от него не ушла) к бывшему (пусть мертвые хоронят своих мертвецов), так и от желания видеть в новом любимом противоположность старому ненавидимому — от всего вообще, что о н и способны накрутить в своих мыслесердцах.