Бог на землю не приходил прямо, а только косвенно его посещает. Создав человека, ему Себя явить решил только краешком, но и этот краешек показал только людям особо мистически одаренным. Но всего-навсего людям. Эти люди — пророки, мистики, просветленные мудрецы, — увидев краешек, по своей человеческой ограниченности приняли часть за целое, каждый увидел в краешке это целое по-своему, дорисовал его по части — и в по-своему дорисованном виде преподнес людям. А теперь другие умные люди, вроде госпожи Н.Н., должны исправлять ситуацию, отделяя семена от плевел, и соединяя их в правильных пропорциях в правильное целое.

Логично. Но уж будь добра быть до конца логичной и скажи тогда: я не простой дипломированный специалист, а создатель нового учения, синтезированного мною по собственной вере из учений бывших до меня учителей. Только я исторически более прогрессивна, потому что живу позже них, и мне ясно видно то, чего не было видно им: минусы каждой из религий=одной из глубоких, но человечески несовершенных интуиций Бога, и глубочайшие достоинства каждой, которые я и отобрала в состав своего учения. Я пришла в мир возгласить новую веру как синтез старых, а это такое же новое слово, как у тех, хотя по отдельности взять — в нем нет ни одного нового словечка, которое те не сказали бы, но сама композиция старых слов совершенно нова, и перегруппированные, как одни и те же фигуры в шахматах, старые слова получают совершенно новое значение.

Вот так честно пусть и скажет Ваша Н.Н. Тогда и я смогу честно сказать в ответ: не пойду я к тебе. Волк ты, а не коза наша мама, хотя, в отличие от волка, голос перековала не чтобы съесть, зачем лишнего наговаривать, а искренно желая мне помочь. За это спасибо, а к тебе не хочу.

Чего-то мне как-то не по себе. Страшно чего-то. Мне иногда кажется... хотя такие вещи вслух не говорят, но все равно... мне кажется, что если я смотрю на все не только своими глазами, то, значит, и Его глазами тоже... хотя когда только своими смотрю, тоже получается — насколько я действительно ими с м о т р ю , настолько — Его глазами... Смотрю и... Нет, ей-богу, мне это все — не кажется. И Ему, мне кажется, все это не показалось бы! Что такое, турецкий бог, японский перец? Чему-то там по частям у Него кто-то учится, а целиком все находит ложным. А потом, находя ложным, все же соединяет “лучшее” в нем с “лучшим” в дзен-буддизме (потому что должно быть там и худшее, а то бы тогда дзен был совершенен и не нуждался в дополнениях даже лучшим из другого учения) — и так лоскутами сшивают в истину.

Даже если Он не Бог, а гениальный человек. Берем лучшие страницы гения Достоевского, отделяем от худших и сшиваем с лучшими страницами гения Толстого. Тоже отделенными от. Давайте вот в стык напечатаем так. Один герой грохает старуху топором, и это плохо, а другой герой тем же орудием труда рубит себе палец, и это хорошо. Если подряд это поместить, то можно подумать, что топор плох для того, чтобы других убивать, но хорош, чтобы себя калечить. И если типа того всех лучших друг с другом сшить, выйдет еще лучше, чем по отдельности, — или читать будет невпроворот? Кроме шуток.

А тем более, если Он — не просто Он, а Сын Божий и Бог.

Если не просто — вот есть такое учение, оно неведомо как, но как-то уж там когда-то где-то давно и постепенно укомплектовалось, а мы со склада мудрых мыслей чего нам нужно, то и берем (потому что там много всего на все случаи жизни), если не просто... а есть Живой Бог, который специально приходил на землю, чтобы за нас, вместо нас, страшною смертью умереть; и вот Он теперь 2000 лет смотрит, он просто не может не смотреть теперь уже 2000 лет, что люди с Ним и Его учением делают — и Он терпит, у него тысяча лет как один день, но ведь чего только Он не терпел, как только Его ни распинали, из любви к Нему же, — но нравится ли это Ему? когда Он умалился до человека, жил на земле и умер — Бог умер! это знали все еще до Ницше — Бог умер (а Ницше, пока сходил с ума, стал многое забывать, например, забыл продолжить: и воскрес)... ради того, чтобы любая госпожа или господин с самыми лучшими намерениями с Его учением что хотели — то и воротили из любви к истине. С учением Того, Кто один только и был человеком в полном смысле слова, а сам из любви к неполным людям добровольно полностью умер. Громко возгласив напоследок — так плохо Ему было. Вместо них. Чтобы им больше не умирать насовсем. А нет бы самим умереть за себя, по справедливости, — и насовсем. Тогда и некому было бы заниматься художественной самодеятельностью под видом научной селекции. Сепарировать на свой вкус Его “лучшее” от “худшего” и подвивать Его к дзен-буддизму, как будто дело в скрещивании, а не в крещении. И это кроме шуток?

Нет, дорогая моя хорошая Н.Н., Вы очень хорошая и очень умная, но мне-дураку сдается, Ему это как-то даже показывать — не того. Ему эта мелочевка вряд ли покажется. Он ради нас не мелочился. А я не хочу Ему не нравиться. Я если кого люблю, хочу тому нравиться — хоть ты что.

Я хочу держать с Ним связь. Быть в контакте. Ну да, боюсь Его потерять. Корысть, конечно. А какой любящий не корыстен-то? Что ему остается-то, кроме любимого? Он и думает, как бы сначала его любовь завоевать, а потом не потерять. А с Ним страшнее, чем с кем другим: с одной стороны, точно знаешь, что Он тебя любит как никто, что бы ты ни творил, — ведь Он же и за тебя умер, а с другой, — сколько ни старайся Ему понравиться — до самой смерти неизвестно, понравишься или нет.

Если я кого совсем люблю, я, может, и сам не хочу перед ним “держать лицо”, а хочу упасть перед ним на колени. И тем полететь вверх. Это наступает такой неизбежный момент — и он самый лучший миг всякой любви, а не всякие там оргазмы. В смысле, и оргазмы без него не оргазмы, если уж они нужны, они по идее из него должны состоять и только телесно оформляться как сокращение каких-то сосудов; надо так надо, я не спорю). И я готов за это самое-самое платить рабством... там после разберусь, подобает оно мне или нет.

Какое к этому имеет отношение “горизонталь”? Когда преклоняются, то всегда снизу вверх (хотя голову при этом и опускают сверху вниз — но говорят этим по смыслу всегда прямо обратное). Всегда — вверх; это преклонение никого не втаптывает в землю, а, наоборот, всегда вытягивает тебя из низины самого себя.

И вот еще тоже умная чепуха — “вертикаль монотеизма, поделив человеческое тело на высокий верх и низкий низ, привела ко гнушению телом”. Да еще Завет Бога Аврааму состоял в обрезании крайней плоти — где же здесь низкий низ и какое гнушение? И Господь наш, вочеловечившись, младенцем на 8-й день, как положено, претерпел обрезание, чтобы исполнить закон, и мы теперь это Святое Обрезание празднуем. А что это значит, если так-то подумать? что в человеке Господь в с е освятил, вплоть (в плоть!) до этого самого, но только до тех пор, пока оно для самого человека свято. А если человек себя опять срамит, то все опять срамным и становится. А для того, чтобы что-то не-срамным стало, надо сначала, чтобы вообще существовало в мозгах и сердцах — срамное и не-срамное. Вот это то, а вот это — другое, и никаких. Правда в том, что говорит другой Иисус, сын Сирахов: есть стыд ко спасению, а есть стыд к погибели; вот это и надо различать. А “горизонталь” ничего не различает. Ей всё по фигу. И всё ей свято. В том смысле, что ей всё — Божья роса. А как может быть все свято, если нет ничего не-святого, все высоко, если нет ничего низкого? Убери одно — не то что другого, самого понятия о другом не будет.

Учиться горизонтали — это учиться неумению преклоняться. Зачем учиться неумению, если уж хоть что-то умеешь? Ваши дзенцы хотят научить благоговению без преклонения. Может быть, им это дом родной; а ну как мне — тюрьма? Если я лично перестану преклоняться, то перестану и любить, а вовсе не, как по-вашему, только тогда и научусь. Нет, кроме шуток, зачем мне этому учиться? Чтобы вылечиться — от чего?

От вертикали, которая деформирует мою душу, да?

А что, дорогая госпожа Н.Н., если она, де-формирует уже деформированное, то есть тем-то как раз — формирует? А что, если болезнь... я ничего такого не говорю, типа — побольше бы нам таких больных Ван Гогов, я же не зову никого резать себе уши, хотя, считаю, одно отрезал, так уж режь и второе, подожди до следуюшего солнца, вспыхнется в мозгу — и режь, для симметрии, а то некрасиво, вообще без этих оттопыреных клапанов человек лучше смотрится, но я к этому не призываю, не мне решать, Богу виднее, с ушами мне лучше или без, или зачем у мужчины на теле волосы, как у обезьяны, а у женщины оно чистое, вроде как и не обезьяна вовсе, вот и смотришь снизу вверх, как на статую, как вдруг в каких-то местах — еще какая обезьяна-то! как я! только что — была нагая, а стала — голая, как я... но Ему виднее, зачем так делать, а не целиком как мраморных, и про уши Ему, конечно, виднее; а только — вдруг эта непроходящая боль к чему-то вообще иному, чем болезнь или здоровье, к чему-то вообще имеет отношение, и впрямь о чем-то сигналит, что есть, хоть мы его и не видим, как боль есть и стыд есть, хоть мы их не видим? А что, если мое душевное здоровье, которое мне предстоит обрести в школе госпожи Н.Н., — что, если оно еще более нездорово, чем любой душевный вывих? Кругом же — болезнь и болезнь, и,. может, если я мало что могу для других больных сделать, так — хотя бы не попру чужую болезнь своим выздоровлением.