Я этому почему верю — но не доверяю? Потому что я тоже слышал г о л о с, но он мне о б р а т н о е говорил.

Я о чем? То письмо, которое я ей послал и над которым она голову ломала, и написала, что обоих, и мужчину, и женщину, надо лечить, — а потом и припиши: да, все бы хорошо, но вот только — упорно слышится мне в мужчине женщина, а в женщине мужчина; и если это так — а поверьте мне (это в смысле — я ей должен поверить) — это так, то тогда, мол, лечить их бесполезно — они не дадутся, они в самом виду истины свернули за угол, решили, что исцелены и тем самым отказались от лечения и теперь неизлечимы, потому как лечить можно только истиной, а истина несовместима с комфортом, который они оба выбрали, приняв его за истину. Да, примерно этим сложноподчиненным предложением мне ответила Ваша госпожа (не в смысле наша Госпожа, как говорят Нотр Дам, или Либфрау, или Ауэ Леди, а просто — госпожа и госпожа)... так вот, то письмо от лица мужчины и женщины, которое я ей послал, это письмо моих покойных родителей, то есть, точнее, моего отца и его последней жены, которую я считаю матерью, которая заменила мне ту, что, родив меня, матерью не была. Об этом письме, составленном ими незадолго перед внезапною их смертью (которую оба, видимо. предчувствовали, а то бы не написали такую длинную бумагу, которую я рассматриваю как духовное завещание), Вы знаете, я Вам говорил и даже показывал, хотя Вы только проглядели. Но я не говорил Вам, что на самом деле никакого письма не было. То есть оно было, но п е р е д смертью они его не писали и мне не оставляли.

Но вот вскорости п о с л е их ухода я почувствовал неудержимое желание написать это письмо от их имени. Сначала я не мог понять своего желания: как я могу писать от имени обоих? Но оно не проходило, не давало мне покоя, ну, тогда я и начал, просто чтобы только от него отделаться. И вдруг они внутри-снаружи меня как заговорят, так что все время я вообще не думал, а просто попеременно слышал в себе то его, то ее. Я как слышал, как оно то поочередно, то вместе шло, так и записал, не всегда и разбирая, кто говорит; да и до сих пор совсем не все разбираю.

А теперь она и говорит: мужчина перевоплощается временами в женщину, а женщина в мужчину. До общности слов, выражений и знаков препинания.

А потом и говорит: беда в том, что оба сохраняют каждый свою формулу души как не требующую изменений. И это оттого, утверждает она, что оба расположились в жизни с комфортом, со всеми удобствами, для чего изобрели фигуру “неизвестного друга”. Которого нет, и потому интерактивная связь с ним невозможна, а значит — перед нами пустой и бесплодный “перенос” и “проекция” “остатка чувств”. И это вместо того, чтобы полюбить друг друга без дураков. В смысле — без “остатка”.

Она понимает вообще, Ваша Н.Н., что говорит? Она головой — думает?

Я вот, когда прочел, что записал, — подумал.

Думал-думал и ничего другого не удумал, кроме как — да ведь если Ваша Н.Н. права, т а к а я общность людей совершенно разных (я-то же знаю и отца, и “мать”), сошедшихся к тому же во второй половине жизни, когда уж поздно меняться, — такая со-общаемость, до взаимоперевоплощения, как раз и говорит, вопреки Н.Н., не о сохранении, а об изменении формулы души! А само это изменение безо всякого желания изменять и изменяться — говорит о появлении в их жизни чего-то, которого раньше, до их соединения, не было. О присутствии, а вовсе не об отсутствии в их жизни главного для них обоих: “неведомого друга”. “Неведомого”, но не “пустого” места на святом месте! И не из-обрели они его, а просто обрели.

Тут Вы, конечно, скажете, Вы просто должны сказать, я на Вашем месте просто обязательно бы сказал: именно-именно, дорогой К. Они его обрели. Уже обрели. Ведь если они на самом деле диктуют тебе письмо после своей смерти, то могут диктовать его только оттуда, где после смерти люди только и могут быть живы: с того света. А если он есть, и они там, то уж, конечно, только потому, что есть Тот, кто их оживил, и они его, значит, тут и узрели, обрели в прямом смысле, правильно ты говоришь. А вот теперь и объясни — почему же они с того света по-прежнему говорят о нем так, как будто еще на земле, еще не знают: не как об узренном Боге, а как о “неведомом Друге”? Почему “она” говорит в одном месте, что не знает, кто Он — Бог, Абсолют, Космос, Природа Вещей? Может ли “она” уже и там не знать, как оно на самом деле? Или уж Он есть, или его нет; а по письму — это им и там неясно.

И думаете: теперь-то я поставил его в тупик. Теперь он поддастся на мою врачебную провокацию с лучшими целями — и должен будет как-то нестандартно проявиться, а я его проявление проанализирую. Видя Ваши истинные, излишне хорошие намерения, отвечу нестандартно спокойно. Спокойно отвечаю: а — из снисхождения так говорят. Не из снисходительности, а из снисхождения. Потому что — с земным человеком. Стронуть его боятся, чтобы он совсем не тронулся. Передают знание в том виде, в котором они его сами на земле предчувствовали и по себе знают: в этом, приготовительном виде его принять — можно. Потому что мыслящему человеку весть подают. А мыслящий человек мыслям не доверяет, он с ними на слишком короткой ноге — ему весть подать лучше в форме чувства; а еще лучше — в форме предчувствия. Что Вы хотите, чтобы они мне сказали? “Сынок, мы на небесах. Все в порядке. Бог есть, Он тут рядом и передает тебе привет”?

Ладно. Тут Вы подходите к делу с другого бока и, конечно, говорите: ладно. Пусть так. Ну, а ты не допускаешь, что как раз то, что оба не желали ни от себя, ни от другого изменений — а вовсе не какой-то там “друг” — органически изменило обоих, незаметно для них самих слило воедино? То есть произошло то, чего раньше они оба так хотели всегда от другого, но это-то диктаторство и вело их к прямой противоположности цели, а вот теперь, как бы нехотя... как только и происходят самые важные вещи... как ты засыпаешь только когда не думаешь, что должен как можно быстрей заснуть... И не надо никаких неопознанных объектов, когда все опознанно субъективно.

Я все допускаю, даже недопустимое. Вы даже не представляете, какие недопустимые вещи. Допустим и это. Это-то еще куда ни шло. Вполне правдоподобно. Но спрошу и я Вас.

Ну, а я? ведь это не они сами, это я записал за ними их текст. Откуда бы, если это всего-навсего и х субъективное дело, взялся он во м н е ?

Галлюцинация.

Правильно.

Крестившиеся три тысячи народа в Иерусалиме на Пятидесятницу после проповеди апостолов — массово галлюцинировали (слухово), что к каждому из них эти малограмотные рыбаки обращаются на языке тех стран диаспоры, откуда понаехали все эти люди на праздник. Ученый фарисей Савл на пути в Дамаск, где собирался от полноты идейного сердца пересажать всех христиан, обратился тоже под влиянием галлюцинации. Мохаммед у вас тоже эпилептик, но это ладно, с этим спорить не собираюсь, хотя лишнего на себя брать и утверждать наверняка тоже не стану. В общем, памятник нам поставить: в центре фонтана стоим мы, в своем уме. В высоких струях своего ума. А вокруг — клумба. Цветочки на прахе колумбария бедных безумцев. Всяких блэйков, сведенборгов, андреевых. То, что он видит как розу мира, на самом деле анютины глазки. Душистый такой табак.

Почему нет? Кроме шуток, почему нет.

Имейте только в виду, между прочим, на минуточку: это всего-навсего события, на которых всего-навсего стоит вся дальнейшая история. Которая и привела к нам. К тому, что мы — это мы, такие, как есть, и видим всё так, как видим. И смешнее всего, что всерьез объявляем все это, именно это и только это, приведшее к нам, галлюцинацией и вздором — мы же сами. Опираясь на что? на заключения нашего ума. Да ведь серьезно к нему относиться и можно-то только, пока он сам серьезно относится к тому, на чем стоит. Пока не объявит себя порождением галлюцинации. Вы же согласны, что “менталитет” наш порожден нашей цивилизацией. Вот мы всё видим в прямой перспективе, прямо перед собой вдаль. А китайский “пейзаж гор и вод” писал человек, который то же самое видит совсем по-другому: сверху вниз. Потому что сама его оптика порождена другим навыком смотрения. Его так его цивилизация вышколила. А нас — наша. У конфуцианца добро — это подчиняться властям и законам безоговорчно. А у нас — только если власти и законы не противоречат нашей совести. А сама эта совесть — откуда взялась такая, а не другая ? Да и совесть эта, и наша цивилизация, и все было бы другим, если бы не ничем, кроме чуда — или галлюцинации — не объяснимое обращение гонителя христиан Савла во всемирного апостола Христова Павла. Выбираем чудо — продолжаем относиться к себе серьезно. Выбираем галлюцинаторный бред — тогда мы дети бреда и так в бреду 2000 лет бредем. И даже не знаем в бреду, взаправду ли бредим, или в бреду “правду” за “бред” принимаем, до того сбрендили.