- Зинаида! – он был строг и требователен в семье. - Хватит вам в земле копаться… Давай скорее, на работу пора собираться.

         - Как скажешь Ефим Тимофеевич...

         Раздражённый от духоты муж немедленно закурил табак собственного производства, стал в тенёк и хмуро смотрел, как жена и рыжеволосая красавица-дочь собирали нехитрый копательный инвентарь.

         Неразговорчивый жилец, пятый месяц, снимающий у них угол с койкой, высыпал в мешки только что выкопанную разнокалиберную картошку. Он присмотрелся и разборчиво выбросил из плетёной ивовой корзины пару кусков засохшего, случайно попавшего туда чернозёма. Пересыпав последнюю корзину в большой холстинный мешок, завязал его бечёвкой и поднял глаза на ждущего чего-то арендодателя:

         - Нужно чего?

         - И охота тебе, Григорий Пантелеевич возиться с бабами, – Ефим Точилин презрительно ухмыльнулся, показывая своё истинное отношение к женскому полу. - Заняться что ли нечем?

         - А чем тут заниматься можно?

         Григорий подошёл к нему, подкурил покупную папиросу от конца протянутой самокрутки и глубоко затянулся. Постоял немного, расправляя круговыми движениями, затёкшие плечи и признался:

         - Мне в охотку.

         - Чего так?

         - Соскучился я по таким занятиям, пока воевал. - Разминаясь, постоялец повертел из стороны в сторону могучим обнажённым торсом. - Да мне не трудно, а Зинаиде помощь… Почва вишь, потрескалась вся, высохла донельзя. Даже вилы с трудом входят, где уж им самим справиться.

         - Ну-ну…

         Ефим снисходительно покивал головой, с улыбкой проводив глазами   прошмыгнувшую мимо дочь и сказал:

         - Я так и понял!

         - О чём ты? – Григорий принял крайне непонимающий вид.

         - Хороша девка! – в голосе Ефима прорезалась законная родительская гордость. – Ох и хороша!

         Шелехов по-настоящему смутился. Где-то глубоко, в самом отдалённом уголке души у него копилось, нарастало новое, незнакомое чувство к дочери хозяев временного жилья. Ещё пару месяцев назад такого он и представить себе не мог. Теперь же он интуитивно стремился находиться рядом с ней, но не мог признаться в этом.

         - Мне-то, что с того? – нарочито небрежно произнёс он. - Хороша, да не про нас…

         - Не скажи!

         - Об чём тут гутарить...- Григорий зло выбросил догоревший окурок. - Она вон, какая молодая, женихов вокруг вертится прорва.

         - Да и ты не старый…

         - Скажешь тоже!

         Ефим Тимофеевич решительно, но крайне уважительно вплотную придвинул к себе непонятливого жильца. Раз зашёл такой разговор, он хотел сразу выяснить отношения, поэтому сказал:

         - Слухай сюда.

         - Чего?

         - Я к тебе Григорий Пантелеевич давно присматриваюсь. – Бригадир шахтёрской ватаги редко кого называл по батюшке. - До сих пор, убей, не понимаю, что у тебя на душе… Смурной ты какой-то, стылый. Вроде работаешь хорошо, но без азарта, без хысту…

         - Не по душе мне работа под землицей, без солнца.

         - Подожди, я доскажу!

         Точилин отвернулся, подыскивая нужные интонации. В открытое окно летней кухни высунулась распаренная стряпнёй жена и позвала их:

         - Идите ужинать, всё готово!

         - Идём. – Муж повернулся к нетерпеливо переминающемуся собеседнику. - Что там у тебя в прошлом было мне неинтересно. Мужик ты справный, сколько тебе?

         - Двадцать девять недавно исполнилось.

         - И молодой, а то, что седина в волосах, так то не грех.

         - Тимофеич, не пойму, куда ты клонишь… - Григорию этот разговор доставлял мало удовольствия, и он хотел поскорее его кончить. - Говори, не юли!

         Точилин неожиданно широко и открыто улыбнулся. Улыбка осветила его изъеденное угольной пылью лицо и удивительным образом чрезвычайно смягчила грубо вырубленные черты. Не пряча улыбающиеся глаза, он сказал:

         - Торопишься?

         - Темнишь ты что-то…

         - Ишь какой горячий! – ему явно нравился немногословный и ответственный постоялец. - Короче… Женись на моей дочке!

         - Жениться? Мне? – Шелехов стоял, как бык получивший обухом по лбу. - Ты шутишь что ль?

         - Не шучу…

         - С ума сошёл!

         - Нет, ты послушай. - Горячился потенциальный тесть. - Я вижу, как ты на неё смотришь, да и она неровно в твою сторону дышит. Выделим вам половину дома, и живите с Богом!

         - А Тоня… Антонина Ефимовна как же? – Григорий начал понимать, что этот разговор далеко не шутейный. - Согласится?

         Ефим Тимофеевич облегчённо вздохнул, как после благополучного окончания десятичасовой работы в угольном забое и ответил:

         - А то!

         - Точно?

         - Куда она денется! – он панибратски похлопал по загорелому плечу будущего родственника. - Чтобы красному командиру, да такому красавцу отказала? Да ни в жисть! Пойдём зятёк вечерять, пора топать на шахту. Завтра я с матерью поговорю, а осенью справим свадьбу.

         - Лады...

         Мужчины взвалили на плечи по мешку остро пахнущей картошки и неторопливо пошли по направлению к белой мазанке. Вечерело, послеобеденный жар сходил на нет. Оживали попрятавшие от безжалостного солнца птицы и звери. Степь южного Донбасса, начинающаяся сразу за огородами посёлка, наполнялась запахами и звуками непрерывно продолжавшейся жизни.

 Отгородившись от огромной страны Кремлёвской стеной, группа вчерашних юристов, служащих, разночинцев и профессиональных аферистов делила власть. Она досталась им благодаря невероятному стечению обстоятельств, и они начали грызться за вожделенное ещё при живом вожаке.

         Бюрократизация партии и централизация власти проходили на фоне резкого ухудшения здоровья Ленина, вождя мирового пролетариата.

 Год введения НЭПа стал для него последним годом полноценной жизни, в мае 1922 года его поразил первый удар. Катастрофически пострадал головной мозг, поэтому почти беспомощному Ильичу установили весьма щадящий график работы. В марте 1923 года произошёл второй приступ, после которого Ленин вообще на полгода выпал из жизни, заново учась говорить и ходить. Так что при всём желании, в работе очередного съезда партии, он не мог принимать активного участия.

         Между первым и вторым приступами Ленин делал последние попытки участвовать в политической жизни страны. Понимая, что дни его сочтены, он пытался обратить внимание делегатов XII съезда ВКП (б), состоявшегося в апреле этого года, на тенденцию перерождения пролетарской партии.

 В своей записке «Письмо к съезду», известной как «Ленинское завещание», написанной в начале 1923 года, Ленин предлагал расширить ЦК за счёт рабочих, как основы партии. Фактически он хотел сменить зажравшиеся кадры старых революционеров на новых управленцев великой страны.

         - У нас кухарка может руководить страной! – Ленинское выражение, ставшее крылатой фразой, лучше всего иллюстрирует политическую наивность первого лица государства.

 Стремясь в дальнейшем отодвинуть от борьбы за власть ряд товарищей, Ленин дал личные, нелицеприятные характеристики крупнейшим партийным деятелям. Он сравнил Троцкого, Сталина, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Пятакова и пришёл к выводу, что никто из них не отвечает высоким требованиям, предъявляемых к лидеру.

 Вскоре среди названных политиков развернулась жёсткая подковёрная борьба за обладание бесхозной властью. Им было плевать на любые характеристики выжившего из ума больного человека, слишком высокая награда лежала на кону!

         Никто из них даже подумать не мог, что за тысячу километров от Москвы, в невзрачной саманной мазанке, бедного шахтёрского посёлка на Донбассе, в первых числах марта 1923 года сидел молодой человек, перехвативший позднее верховную власть. Пройдёт ровно тридцать лет и Никита Сергеевич Хрущёв, после смерти генералиссимуса Сталина, постепенно заберёт её в свои сильные, рабоче-крестьянские руки.