— Не та попала, — сказал он потихоньку, но я услышал.
— Прокидаешься, а на уху-то? — спросил я громким, веселым голосом, но он не ответил. Тогда я присел на корточки и стал наблюдать. И вот опять Яша рыбку подбросил, и маленький красноперый окунек забился на песке и затих. Окунек лежал удивленный, растерянный, он только жадно открывал жабры и не стремился к воде. Уже другая рыбка мелькнула в воздухе и ударилась о песок. Яша сиял, улыбался. Второй окунек лежал так же смирно, не двигался...
— Они что, померли? — спросил я, желая разговорить его, раскачать.
— Кто умер?
— Да рыба-то.
— Не знаю...
— Жарко, Яша... Давай купаться!
— Вспугнем рыбу, не буду я... — Эта вялость его, покорность передавались и мальчику.
— Как сына-то величают?
— Да Сашка...
И пока я сидел рядом с ними, этот Сашка не сказал ни слова. Правда, несколько раз посмотрел на меня, потом снова глаза уводил подальше. Там, на желтенькой камышинке, все билась, пыталась взлететь стрекозка. Да так и не могла поднять себя, видно, крылья подмокли. И сам Яша походил на эту стрекозку. Он то взмахивал удилищем — и тогда оживлялся, то опять потухал надолго, если поплавок замирал. Иногда мне казалось, что возле меня совсем пусто, — так они оба прилежно молчали, не шевелились...
И вдруг меня отвлек голос... Я повернул голову и точно очнулся от сна. Я стоял не на берегу, а в своей собственной комнате, и у меня что-то спрашивал Яша. Я улыбнулся, провел по глазам ладонью — интересно, что со мной было-то...
— Не понимаю, Федорович! То ли ты спишь, то ли оглох?
— Прости, Яша, я размечтался...
— Ну вот, а я давно дожидаюсь, — он уже отмяк, глаза были добрые. И у меня отлегло от сердца, стали уходить воспоминания.
— Как, Яша, нынче с рыбалкой? Окуньки попадают?
— Пустяками не занимаюсь! — Он ответил зло, с раздражением, видно, я затронул что-то больное. Но эта злость была ненадолго. Вскоре он опять подобрел — глаза разглядывали пишущую машинку.
— Сам печатаешь?
— Нет, нанимаю... Сам, конечно!.. — Я похвастал, не удержался — на все пойдешь ради старых друзей. Да и машинку свою я любил как родного, близкого человека, а может, и больше. И у Яши глаза тоже заблестели, он оживился, поднялся со стула и мерил теперь комнату большими шагами.
— По скольку в день лупишь?
— Чего?
— Статей-то! — уточнил Яша и стал смотреть изучающим взглядом. А я смеялся, душа ликовала: «Нет, ты, Яша, неисправим. Но куда же ты клонишь?..»
И я похвастался снова, чтобы его поддразнить:
— Каждый день по статье! Вот так, Яша, надо уметь... Да в школе такая работа!
Но он почему-то сник, погрустнел. Опять сел на стул и стал внимательно смотреть на машинку. То ли приценивался, то ли любовался. И сказал тихо, чуть слышно:
— Худо работаем, Федорович! Я бы тебе премию на праздник не выписал. Надо норму вдвое, втрое — тогда еще можно жить... Ну, а как у других?
— У других-то? За неделю — статья, только одна статья. — Опять я придумал и даже не рассмеялся, но очень уж хотелось его подразнить да заодно и выпытать понемножку — чего он хочет, зачем разыскал меня?
— А если машинка сломается? — спросил он тихим сдавленным голосом, и опять покраснело, набрякло лицо. Он страдал, волновался, а почему страдал — я не знал и терялся в догадках. Да и зачем ему эта машинка?
— Она и сейчас, Яша, поломана. Буква «о» отвалилась, заедает каретка. Но у меня есть мастер...
— Мастер-то — мастер, — повторил Яша и покачал головой. Щеки у него стали напряженные. Он притаился, как для прыжка. — Значит, ты теперь на простое?
— Почему? Я в школе работаю.
— Да зачем твоя школа?.. Значит, в эти дни ты не пишешь? — И Яша высоко поднял голову и весь обратился в слух.
— Пишу, пишу обязательно! Я уж так в это дело втянулся — даже во сне лезут строчки, как мураши. Погибаю, Яша, спасай меня от писательства. Увези на рыбалку! — Я засмеялся и распахнул обе створки окна. Последние лучи солнца выглядывали из-за крыш. На улице было тихо, свежо, как в деревне. Я вздохнул глубоко и зажмурился — хотелось встать ногами на подоконник и полететь.
— Постой, Федорович, не договорили. Тебе люди-то платят?
— Какие люди?
— Ну, которые в статьях у тебя?
— А за что?! — Я поразился, и все мое настроение пропало. «Может, он уже сумасшедший? Я не знаю, не ведаю, а он уже... Нет, не похоже».
— За что, за что... — заворчал Яша, и губа его еще сильнее оттопырилась. — За то, Федорович, что ты жизнь у него устраиваешь, возвышаешь человека. Жил-жил простой конь да коняга и вдруг — орловского рысака из тебя!.. Хорошо! Тут не только деньги отдашь, тут родную мать позабудешь. Лишь бы пропечатали да возвысили. Так оно, землячок! Слава нынче дороже денег... — Он опять разволновался, покраснело еще больше лицо, и выступил пот.
— Нет, Яша, никто мне не платит. Это мое увлечение, а в газете я — рабкор...
— Кто, кто? Да ты не скажешь, не выдашь. Секрет фирмы, аха? А я с горем к тебе, с большим горем. Ты уж послушай, не прогоняй...
— Да брось ты, Яша... Дело есть — говори.
Но он даже не пошевелился. Маленькая скорбная бороздка опять прошла через лоб. И вдруг спросил неожидан но, точно кулаком стукнул:
— Ты давно меня знаешь?
— Давно, давно, с самого детства.
— Ну и как он, Мартюшов Яшка? Хороший он человек? — И Яша захохотал, поднял голову, но смеялся он через силу, как будто выступал в самодеятельности. И я это понял и перебил:
— Хороший ты, Яша! Себе бы взял, да другие просят, не отдают.
— Кто они — другие-то?
А мне уже было смешно, чудно, весело. «И никакой он не шизик, просто сидит передо мной, ломает комедию. Не может же человек в пять лет измениться. Не может!»
Яша дышал теперь глубоко, запаленно, точно прошел сорок верст без отдыха, и теперь сбилось дыхание, и сердце ноет, колотится. И голос прерывистый стал.
— Ты смеешься все, надрываешься... А мне, земляк, не до смеха. Не до смеха мне, понимаешь... Неуж бы в город к тебе, потащился да от уборочной... Это надо бы понимать.
— Понимаю, Яша, все понимаю. Можешь во всем мне довериться, чем смогу — помогу, — я сделал серьезные глаза и перестал улыбаться, а он опять заговорил:
— Вот-вот, Федорович, поддержи меня. Из одного котла кашу ели. Помоги Яшке — не прогадашь...
— Ты не Яшка, а Яков Васильевич, — поправил я назидательно и опять улыбнулся. Но он воспринял улыбку по-своему и сразу обиделся: лицо надулось, точно припухло, а ладони задрожали, как от волнения, — видно, снова мучился, а может, гордость томила. Наконец, не сдержался, пошел на меня:
— Ты не смейся, землячок, и не гыркай! Заработано у меня отчество, — ох, как оно заработано...
— Ты не понял.
Но он даже не слушал.
— Думаешь, Яшка — человек сорной, случайной? Нет, дорогой, не получится. Вот бери да читай...
Он достал из портфеля целую кипу газетных вырезок и положил осторожно на стол. Вырезки пронумерованы, сцеплены канцелярской скрепочкой. Я начал быстро листать, но Яша отстранил мою руку.
— Не спеши, начнем с первой, вот с этой, — он отделил газетный листочек и положил сбоку, отдельно.
— Начинай с заголовка и не спеши. Скоро, знаешь, кого делают... — И он захохотал, нижняя губа отвисла от удовольствия. А я ушел в чтение.
Заголовок — «Морозы — сильным не помеха!» Первые абзацы прочел с какой-то внутренней игривостью, как будто не читал, а развлекал себя посторонним, но прошла минута, другая, и я увлекся — забыл про Яшу. Мой далекий собрат из районной газеты подробно расписывал: «Зима пришла с метелями, с трескучими морозами, вот уже январь на носу, а мы про это забыли. А скот-то взял да напомнил — в ряде колхозов начался падеж. А почему? Не доглядели? Нет, вопрос здесь сложнее — он в кадрах. Да, товарищи, — в кадрах! Где на фермах у вас молодежь? — с такими словами мы обратились к председателю колхоза имени Пушкина Сергею Павловичу Скляруку. И вот что ответил нам председатель: «Все случаи нарушения по скоту были в прошлом. Сейчас на фермах — молодежный призыв. Хоть и маловато молодых у нас, зато каждый человек — за троих. А примеры? А что примеры! Вот скотник Сосновского отделения Мартюшов Яша. Для нас он, конечно, Яша, а для всех давно Яков Васильевич. А давно ли ходил еще незаметный и скромный, но вот написали о нем в газете — и парень преобразился. Теперь он — настойчивый, крепкий, и от своего не отступит. Его портрет мы поместили на Доску славы. И не ошиблись. Мартюшов все время работает над собой. Его упрямую, волевую фигуру часто можно видеть в красном уголке фермы, где находится наша библиотека. Здесь он читает специальные книги, шлифует свою профессию. А недавно мы его наградили ценным подарком — преподнесли новейший транзистор. И сейчас каждое дежурство на ферме он скрашивает себе музыкой и песнями на всех языках. Скотник значительно вырос в культурном отношении, да и в семье у него — полный порядок. Его жена, учительница начальной школы, Фаина Нечеухина-Мартюшова помогает мужу во всех начинаниях, во всех делах, и больших, и малых. Ее помощь — дружеское слово, поддержка, а порой и простая человеческая ласка — не проходит никогда даром. Ведь мужья — тоже люди, и она об этом не забывает. Вот какие у нас прекрасные кадры! И теперь мы смело встречаем морозы и твердо знаем: все тяготы текущей зимы, конечно, преодолеем, и порукой такие люди, как Мартюшов».