— Послушай! — Славка приподнялся на локте. — Я только сегодня понял, что за чувствительная машина самолет.

— Ты думал, самолет — это трактор, — влез в разговор Миша.

— Я думал, самолет — это средство для перевозки винограда, — не остался в долгу Славка.

— Вино небось любишь пить, — беззлобно проворчал Миша, и вдруг лицо его неожиданно изменилось: — Что такое? Одной простыни не хватает!

— Алик ее на парашют пустил, — съязвил Славка. Глаза Миши мгновенно округлились.

— Слушай, друг, я тебя предупреждал, что курить вредно? Предупреждал. Начальство засечет — я умываю руки.

Славка погасил сигарету и выбросил ее в форточку.

— Князь, я сделал это только ради тебя — иначе ты никогда не сумеешь пересчитать эти дурацкие наволочки.

— Спасибо. — Миша от умиления чуть не прослезился.

Славка снова рухнул на кровать и, задрав ноги, спросил:

— Князь, а сколько у тебя в школе по математике было?

Никита, не найдя в своей тумбочке крем для обуви, вышел в коридор. Как он и ожидал, им воспользовался Черепков. Алик знал, что и где у кого лежит, и пользовался чужими вещами без зазрения совести, прямодушно полагая, что в училище все должно быть общим.

Дневальный по эскадрилье Сережка Бойцов наблюдал за Черепковым и от избытка энергии через равные промежутки времени отбивал чечетку.

— Алик, — Сережка подмигнул ребятам, — а ты знаешь, что ты будущий Герой Советского Союза?

— Не знаю, — простодушно ответил Алик, рассматривая свои до блеска надраенные ботинки.

— А я знаю. И мама твоя знает. — Сережка оттопырил уши. — Взлететь с такими тормозными парашютами — подвиг.

Ребята схватились за животы, а Сережка, сияющий и довольный, вновь задрыгал ногами. Из кубрика с простыней в руках выскочил взбешенный Джибладзе. — Прекрати! — крикнул он дневальному. — Я из-за тебя третий раз со счета сбиваюсь.

— Есть! — вытянулся Бойцов. Но как только старшина скрылся, забывшись, снова прошелся в чечетке.

— Два наряда вне очереди! — крикнул из-за двери Миша.

Отомщенный Алик, уперев руки в бока, ехидно улыбнулся:

— На камбузе плясать будешь, прямая дорога в ансамбль Александрова. Вот так! — И он отбил своими сверкающими ботинками несколько тактов.

Дверь, казалось, соскочила с петель.

— Еще два наряда получишь! — проревел Миша, энергично наливаясь кровью.

— Больше трех не имеешь права, — обескураженно заметил Бойцов.

— А это мы посмотрим, — прогудел старшина. — Хоть бы плясать умел…

— А ты умеешь? — обиделся Сережка.

Миша брезгливо повел губой:

— Алик, где гитара?

— Сделаем.

Алик мгновенно раздобыл где-то семиструнку, настроил ее и подобострастно спросил:

— Лезгинку или русский народный танец «Ах, у дуба…»?

— Иди за мной.

Ребята скрылись в каптерке, плотно закрыв за собой дверь.

Никита, насвистывая, чистил в умывальнике ботинки, как вдруг услышал чьи-то легкие, почти бесшумные шаги. Так умел ходить только прапорщик Харитонов. «Надо ребят предупредить». Никита выскочил в коридор. Прапорщик распекал за что-то дежурного второй эскадрильи. Никита хотел было проскочить в каптерку, но Харитонов, заметив его, пригрозил пальцем и быстрым, неслышным шагом двинулся к месту происшествия.

Харитонов в училище был личностью легендарной. Его и боялись, его и уважали. Уважали за боевое прошлое — прапорщик служил в десантных войсках и войну закончил полным кавалером орденов Славы, — за боевую выучку и отчаянную смелость. А боялись за резкость, своеволие и крутой нрав. Ему ничего не стоило влепить курсанту несколько нарядов вне очереди, посадить на губу, обидеть неосторожным словом. И все-таки авторитет солдата, опыт парашютиста, за которым можно в огонь и в воду, отличное знание своего дела были много весомей тех качеств, за которые курсанты недолюбливали этого хмурого и не очень-то разговорчивого человека. Никита уже сталкивался с Харитоновым, но определить свое отношение к нему не мог. То прапорщик ему нравился, ну, просто восхищение вызывал, а иногда он еле сдерживал себя, чтобы не наговорить этому супермену гадостей. Славка же раскусил его сразу.

— Тигр, — сказал он, — тигр-людоед.

— А почему некоторые тигры становятся людоедами? — спросил Никита.

— В них нет великодушия, — сказал Славка. — Тигр не может простить человека, некогда причинившего ему боль.

Харитонов покрутился вокруг тумбочки и, не найдя исчезнувшего дневального, заглянул в кубрик. Завидонов поспешно вскочил с кровати.

— Кто дневальный? — Харитонов озадаченно посмотрел на разбросанные простыни и брезгливо поморщился.

Славка мгновенно оценил ситуацию и, конечно же, не упустил возможности уколоть своего наставника.

— Здравствуйте, товарищ прапорщик, — сказал он вкрадчивым голосом.

— Здравствуй. Так кто дневальный?

— Курсант Бойцов.

— Где он?

— На месте, — сказал ничего не подозревающий Славка.

— Вы его сквозь стену видите? — холодно спросил прапорщик.

Славка обескураженно молчал. Не дождавшись ответа, Харитонов вышел, озабоченно прогулялся по коридору, прислушался: где-то играли на гитаре. Он подошел к каптерке и резко распахнул дверь… Старшина, заложив руки за спину, в неистовом темпе отбивал чечетку.

— Быстрей!

Пальцы Черепкова еще проворней забегали по струнам.

— Смирно! — вдруг заорал Бойцов, заметив командира.

Джибладзе, нелепо подпрыгнув, щелкнул каблуками.

— Товарищ прапорщик, первая эскадрилья готовится к увольнению в город.

— Вижу, — кисло протянул Харитонов. — Почему покинули пост?

Сережка виновато потупился.

— Два наряда вне очереди.

— Есть два наряда вне очереди, — мрачно повторил Бойцов.

Прапорщик окинул притихших ребят недовольным взглядом и приказал построиться.

— Равняйсь! — гортанно заорал Джибладзе. — Смир-рно!

Харитонов медленно шел вдоль строя, и цепкий взгляд его, казалось, замечал каждую мелочь — и небрежно пришитую пуговицу, и грязный подворотничок, и неаккуратно зашнурованные ботинки. Напротив Никиты он остановился и, не выдержав, спросил:

— Где это из тебя гражданскую пыль выбили?

— В армии, товарищ прапорщик.

Тонкие губы Харитонова растянулись в доброжелательной улыбке, но тут же сомкнулись, сжались — его взгляд остановился на расхлябанной фигуре Черепкова, Алик как ни старался, а подогнать форму по своему росту никак не мог. Она топорщилась, вздувалась пузырями, в общем, к великому огорчению своего хозяина и к несказанному удовольствию всех остальных курсантов — все-таки лишний повод пошутить, висела на нем, как старое тряпье на огородном пугале.

— Если вы и станете летчиком, — язвительно заметил Харитонов, — то, к сожалению, нестандартным.

— Стандартные только в романах бывают, — возразил Алик.

— А какие же они в романах? — прищурившись, поинтересовался Харитонов.

Алик несколько секунд молчал, а затем с решимостью доведенного до отчаяния выпалил:

— Влитые в мундир, как молоко в стакан, с волевым подбородком, широкими бровями и ясными, устремленными в синее небо глазами!

Смех и курсантские улыбки внезапно, как юпитеры после съемок, погасли — это был точный портрет прапорщика.

— А у вас к тому же и нестандартное мышление. Ну-ну… — Харитонов заложил руку за ремень и ледяным голосом отправил ребят в спортзал.

В спортзале произошло то, что происходило обычно, когда Харитонов всерьез брался за какой-нибудь взвод. Он разбил ребят на две группы. Первую заставил прыгать через коня, вторую — лазить по канату: на одних руках до самого верха.

Курсанты приступили к занятиям, а Харитонов, оседлав верхом стул, внимательно следил за всеми и каждым. Когда у кого-то не получался прыжок или кто-то не мог осилить канат, он жестом просил отойти их в сторону.

Алик Черепков перелетел через коня без помощи рук. Прапорщик несказанно удивился.

— А ну-ка, еще раз, — приказал он, — только с руками.

С руками не вышло. Они подогнулись, и Алик грохнулся на маты.