— Я лучше продам свой труп в анатомичку, — пробормотал другой. — Тогда я по крайней мере за свои кости и мясо еще при жизни погуляю. Браток, есть у тебя закурить?

— Я не курю.

— Ишь, баптист какой! Так, значит, тебе нужна работа… Какую работу ты ищешь? Здесь одному мяснику требуется разносчик. Только нужно уметь говорить по-русски и по-немецки.

— Я не знаю немецкого языка.

— Тогда не подойдешь. Тут еще рыбаки искали подручных: знаешь, в море ловить неводами салаку. Неплохое дельце — каждый день водки сколько твоей душе угодно. Если хочешь, укажу хозяйку.

— Я не хочу уезжать из Риги.

— Хм…

Босяки опять задумались. Затем тот, что с мешками под глазами, порывисто схватил Волдиса за полу френча.

— Если поставишь четвертинку, скажу, где есть хорошая работа. Согласен?

— У меня всего сорок сантимов.

Мешки уныло опустились.

— Ну, нет так нет! Давай сюда сорок сантимов. Согласен и на восьмушку. Не бойся, друг, я тебе верное дело подскажу.

Волдис, колеблясь, вытащил кошелек. «А вдруг эти типы обманывают? Отдашь последние гроши, а работу не получишь?»

Босяки заметили его сомнение и принялись горячо доказывать, что они честные люди, никого в жизни не обманули.

— Честное слово! — бил себя в грудь одноглазый.

— Не веришь — не давай. Не хочу я твоих денег! — куражился его приятель.

Волдис вытащил последние монеты, молниеносно исчезнувшие в лохмотьях одноглазого.

— Теперь послушай, что я тебе скажу! — босяк придвинулся к нему вплотную; в лицо Волдиса пахнуло потом и водочным перегаром. — Иди в Андреевскую гавань[8]. Знаешь, где она? Не знаешь? Иди все прямо вперед, мимо таможни, пока не дойдешь до большого сада. Это Царский сад[9]. Там свернешь налево и иди до самой набережной Даугавы. Увидишь большие штабеля угля и пароходы. Спроси на любом судне, где найти формана. И когда тебе его укажут, скажи, что хочешь работать. Там тебя примут.

— А если не примут?

— Тогда возвращайся и плюнь мне в глаза. Как же не возьмут, если в порту стоит столько пароходов? Иди смелей.

— Я вам очень признателен… господа.

— Ладно уж.

Бродяги зашушукались, разрешая нелегкую проблему: как наиболее рационально освободиться от приобретенных сорока сантимов. Волдис поспешил в Андреевскую гавань.

«Пусть будет любая работа, — успокаивал он себя, — лишь бы работа. Это на первое время. Заработаю хоть сколько-нибудь, подыщу более подходящую».

Указания босяков соответствовали действительности. Без особого труда Волдис разыскал угольные штабеля Андреевской гавани. У берега стояло несколько судов, с них были переброшены сходни, не переставая гремели лебедки, визжали колеса тачек; в воздухе висела густая угольная пыль.

— Где форман? — решительно спросил он у первого попавшегося грузчика.

Тот указал на моложавого человека в кожаной куртке. Волдис направился к нему.

— Простите, вы форман?

— Да, я. Что вам нужно?

— Я ищу работу.

Моложавый человек в кожаной куртке внезапно рассердился. Он как-то искоса посмотрел на Волдиса.

— Какое мне дело, что вы ищете работу? У меня достаточно рабочих, мне никого больше не нужно. Где это видано, чтобы на третий день после прихода судна просили работу?

— Простите, я не знал.

— Я-то думал, у него ко мне дело, а он просит работы! — сухо засмеялся сердитый человек.

Волдис, слегка смущенный, отошел в сторону. Руки его почернели от одного прикосновения к канатам сходней, а в пароходном трюме, откуда подымали корзины с углем, царил полный мрак, сквозь тучи угольной пыли нельзя было разглядеть ни одного человека. И как вообще там мог кто-нибудь оставаться, чем там дышали, как работали?

Волдис направился дальше. Он больше не поднимался на суда, где разгрузка уже началась: там стояли такие же сердитые люди в кожаных куртках, которым не нравилось, когда у них просили работу.

В конце Андреевской гавани, почти у самого элеватора, в этот момент швартовался низко сидевший в воде норвежский пароход. На берегу толпилось около полусотни мужчин в черной лоснящейся, грязной одежде, с покрытыми неотмывающейся, впитавшейся в кожу угольной пылью руками. Одни из них от скуки и нетерпения насвистывали надоевшие фокстроты, другие осаждали какого-то более опрятно одетого человека.

Волдис нерешительно остановился и стал искать глазами кого-нибудь внушающего доверие. Он боялся громко высказать свою просьбу, чтобы опять не опозориться публично.

Пожилой человек, стоявший в стороне, посасывая трубку, не казался ему зубоскалом. Волдис подошел и заговорил с незнакомцем.

— Скажите, пожалуйста, нужны здесь еще рабочие?

Человек с трубкой сплюнул коричневую слюну и, не глядя на Волдиса, пробурчал:

— Еще не все взяты, но свободные места берегут для друзей. Они нынче кончают разгрузку вон того «шведа», и многие из них придут на это судно. Я ничего определенного не знаю, поговорите с форманом.

— Кто же из них форман?

— Вот тот, что разговаривает у автомобиля с хозяином.

Хотя Волдис старался говорить совсем тихо, окружающие прислушивались к их разговору; они пытливо разглядывали его. Здесь не скрывали своих чувств. Конкурент в солдатской форме был принят не очень любезно. Провожаемый косыми взглядами и едкими замечаниями, Волдис подошел к форману, когда тот кончил беседовать с хозяином.

— Простите, господин форман…

— Ну, что вам?

— Не нужны ли вам еще рабочие?

— Обождите. Я еще ничего не могу сказать. Увидим, через сколько люков пароход будут разгружать. Если станут подавать из всех четырех люков, возможно, найдется дело и для вас.

— Благодарю вас.

От нескольких слов, сказанных этим человеком, Волдису сразу стало легче. Босяки не обманули его. Эти славные парни, правда, лодыри, но лживость не относилась к числу их пороков. Надежда, почти определенные виды на работу опять вселили в него бодрое отношение к жизни. Не все еще потеряно!

Волдис смешался с толпой и, напевая какую-то старую мелодию, наблюдал, как швартовался пароход. Часы показывали половину первого, когда таможенные чиновники явились на поиски контрабанды и для выполнения всяких формальностей.

— Сегодня уже мостки не будем делать! — сообщил форман ожидавшим работы.

Они стали понемногу расходиться. Тогда Волдис опять подошел к форману.

— Скажите, пожалуйста, в котором часу мне нужно завтра явиться на работу?

— Вам? Я вас совсем и не записывал. Как ваша фамилия? Витол? Ну ладно, приходите в половине восьмого. Если будет надобность, я вас возьму. Вам приходилось работать на разгрузке угля?

Что ему оставалось делать? Сказать, что еще в глаза не видывал парохода, и потерять всякую надежду на работу?

— Да, мне на военной службе приходилось иногда разгружать уголь! — лгал он. — О, я умею обращаться с лопатой.

Что-то пробормотав, форман вынул записную книжку.

— Тогда приходите в половине восьмого. Я вас записал.

Волдис вернулся в город. Он шел не торопясь, времени у него было много. Впереди длинная ночь, и Волдис не знал, как ее провести. Опять давала о себе знать мучительная пустота в желудке. Взгляд Волдиса все чаще задерживался на витринах булочных. Вон они лежат — соблазнительные хлебцы, пироги с яблоками и ватрушки с творогом. Над полупустыми противнями с пирогами летали мухи, в маленьких баночках лежали миноги.

Зачем они выставили эту снедь на витрину, когда мимо проходит столько голодных людей? Может быть, для того, чтобы люди не забывали о божественной власти куска хлеба?

На углу, возле часового магазина, Волдис заметил маленького щуплого человечка с обветренным лицом и бритой головой. Он сидел на земле, засунув руки и рукава. Человек был без ног. Рядом с собой на тротуар он положил шапку. Он не просил милостыни, не произносил ни слова, но взгляд, которым этот человек глядел в лица прохожих, был неотразим. Не отрываясь, смотрел он прямо и требовательно в глаза. Что-то страшное было в этом немом взгляде. Многие не выдерживали и начинали рыться в карманах в поисках мелочи. Калека не благодарил, даже не наклонял головы, только ни на минуту не спускал страшных глаз с подающего милостыню. Да… и у него не было ног. Короткое туловище опиралось о каменную стену.