— Как вам понравилась прогулка, Ваше Высочество?

— Вы не устали?

— Ах, вы так надолго похитили у нас наших кавалеров, Ваше Величество…

Ответы кратки и почти резки. Принц не расположен сейчас к куртуазности. "Понравилась", "Нет", "Не говорите глупостей".

Он видит только одну женщину. Свою принцессу. И за этот взгляд, полный огня, можно простить и сдержанное презрение королевы, завистливый шепоток за спиной, невозможность побыть наедине со своими мыслями, просто побыть самой. Как сказал поэт: "Сердце женщины — сосуд, который заполняется любовью к мужчине". Или он сказал по-другому? Какая разница, если любимый зовет тебя в свои объятия.

— Ваше Высочество, сопроводите меня!

Она бабочкой вспорхнула с кресла, вкладывая прохладные пальчики в горячую широкую ладонь мужа. Его губы коснулись уха, и от теплого дыхания сильнее забилось сердце.

— Я так соскучился, Ваше Высочество.

Какое счастье!

Так почему же кто-то внутри сказал дрожащим от обиды голосом "Ты забыл. Меня зовут Синдерэлла"?

Зима.

До чего же неприятно, когда чужие руки снимают с тебя одежду, украшения, когда тебя вертят как безмозглую куклу, пусть даже делают это со всей возможной осторожностью и щебечут тонкими голосами, точь-в-точь как диковинные желтые птички, подаренные намедни оливковолицым иностранцем-послом! Так и хочется прогнать всех прочь и упасть в кровать прямо в одежде. Пусть думают, что хотят. Пусть смеются над неуклюжей дикаркой.

— Всё! Хватит! Подите вон. Я сама разденусь.

Служанки чуть ли не голосят, но после того, как Принцесса для пущей убедительности запускает в самую нахальную (голосят — голосистую в одном предложении, или наоборот — служанки причитают, а служанка — голосистая)костяной гребень, поспешно ретируются. Чтоб топтаться за дверью и обиженно пыхтеть, подглядывая в замочную скважину.

Господи, как все глупо! Кто же знал, что в этом дворце, куда так стремились сестры, человек перестает принадлежать сам себе! И к этому невозможно привыкнуть. Видят небеса, она старалась! Всеми силами, из кожи лезла вон, стараясь почувствовать себя здесь если не своей, то, по крайней мере, не настолько чужой и чужеродной. По крови, по титулу и рождению Принцесса была выше всех своих фрейлин, и не её вина в том, что она привыкла жить иначе, чем живут эти женщины.

Из драгоценного венецианского зеркала на принцессу глядела чужачка. Рубины и алмазы в диадеме, высокий воротник бального платья, расшитого золотой и серебряной нитью, жемчужное ожерелье, оттягивающее шею, и где-то посреди всей этой почти варварской роскоши — юное лицо. Лицо, еще не успевшее сменить здоровый и такой вульгарный румянец любительницы налетов на чужие малинники, на такую благородную зеленоватую бледность затворницы. В своей девичьей спаленке, отбитой в череде кровавых драк со сводными сестрами в единоличное пользование, у принцессы тоже имелось зеркало. Было оно древнючее, бронзовое, но в его мутных глубинах она видела себя настоящую, живую. Пускай даже с поцарапанным носом или с синяком под глазом. Пускай в простых серебряных сережках, а не в нынешних сверкающих гроздьях бриллиантов, но все равно — самую свободную и счастливую девушку на свете.

Тогда казалось, что бал — это самое лучшее, что с ней может случиться. Он и случился, волшебный и незабываемый. Но возможно, батюшка был прав, когда говорил, что порой женщине хватает одного единственного бала в жизни, чтоб потом помнить его до седых волос, измучить внучек рассказами о том событии, и унести прекрасные воспоминания с собой в могилу. А она, дурочка, не верила. Думала, что много балов не бывает. Оказывается, бывает.

— Что случилось?!

А вот и принц явился. Заметил, наконец, отсутствие супруги.

— Это третий бал за этот месяц. В пост, — говорит она, не поворачивая головы в сторону замершего в дверях Карла.

— Я чем-то обидел вас?

Зачем глядеть на жесткие складки в уголках его губ, говорящие о крайней степени раздражения. Есть ли смысл отвечать?

— Ваше Высочество, я с вами разговариваю, — это сказано уже на тон выше.

— Меня зовут — Синдерэлла, — отвечает она тихо-тихо.

— Я чем-то обидел вас? — спросил недоуменно принц.

Очень хочется заплакать, но королевский дворец не место для слез в присутствии кого бы то ни было. Плакать нужно, накрыв голову подушкой. А лучше — не плакать вовсе, иначе утром Её Величество разглядит признаки расстройства в покраснении век и холодно поинтересуется причиной такого поведения, причем, выберет самый неподходящий момент, публично и, чего доброго, потребует подробнейшего доклада. Словом, унизит каждым словом и жестом.

Принц сменяет гнев на милость.

— Я не понимаю причину твоего недовольства? — говорит он уже совсем другим голосом. Очень похожим на тот голос, которым он когда-то просил милую девушку примерить туфельку. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Я прекрасно себя чувствую.

— Лучше бы ты вдруг почувствовала себя плохо! — в сердцах бросает принц.

Намек вполне понятен.

— Именно поэтому король и королева меня ненавидят? Потому, что я до сих пор не беременна?

— Во-первых, они тебя не ненавидят. А во-вторых: они только хотят, чтоб у меня был наследник.

— А ты сам хочешь?

— Так надо.

— Ты же не слишком любишь детей.

Он смотрит на жену так, (здесь либо "так" выделяют запятыми с двух сторон, а лучше — здесь)словно видит впервые.

— Я хочу иметь наследника, и это не имеет никакого отношения к любви к детям, — чеканит Его Высочество.

И так всегда!

— Тогда пойди и скажи их Величествам, что я занемогла. Пусть потешатся надеждой.

— Ты не должна так говорить.

— Это еще почему? Потому, что племенные кобылы не умеют разговаривать? Или потому, что мое мнение здесь вообще никого не интересует?

Карл кусает губы, щурится и колеблется между желанием хлопнуть дверью и желанием обнять свою строптивую принцессу. Он сегодня совсем не хочет ссориться, он ведь так её любит, но искренне не понимает, почему ей не нравится жизнь, о которой мечтают все знатные девушки королевства. О чем мечтают простолюдинки, принцу невдомек, но Его Высочество подозревает, что даже последняя батрачка не отказалась бы стать принцессой, если бы такое было возможно. Разве можно быть несчастной принцессой?

— Мне жаль, что ты так думаешь…

Дверь тихонько закрывается у неё за гордо выпрямленной спиной.

А за окном идет снег. Он укрывает постепенно крыши и деревья, дальние холмы и ближние клумбы. И принцесса отдала бы что угодно, чтоб сейчас стоять на снежной целине и смотреть, как из темного неба сыплются и сыплются снежинки.

Весна.

Королевская прогулка по лесу — это то занятие, где дамы демонстрируют свое остроумие, а кавалеры — ловкость и умение держаться в седле после двух ведерных кубков вина. Для побега из под неусыпного ока фрейлин нужна не абы какая смелость и хитрость. Вот и несется по тропинке серая в яблоко кобыла с удалой всадницей в седле прочь, словно за ней по пятам гонятся адские гончие с самим Люцифером во главе. Времени так мало, а до заветной полянки еще далеко…

Есть в самой чаще, там, где не ступала нога, даже самого завзятого охотника, уютное такое местечко. Полянка — не полянка, ложбинка — не ложбинка, но растет там старый корявый ясень, и летом трава там выше человеческого роста, среди которой не различить, кроме как по журчанью, крошечного родника.

— Крестная!

Женскую фигуру в густой тени почти не видно, но у принцессы очень зоркие глаза. Женщина улыбается и немного склоняет голову в знак приветствия. Она никого не станет по доброй воле именовать "Вашим Высочеством".

— Давно не виделись, милая моя! — говорит она и протягивает руку, чтобы помочь беглянке спешиться.

У неё зеленые, цвета молодой листвы, глаза и волосы с серебристым отблеском, от чего молодое лицо сияет из полумрака, как луна в весеннем небе.