Андрей колебался не более двух ударов сердца.

— Алло! Мама? Я дома… Спал…

… одинокий воин поудобнее перехватил рукоять сверкающего меча и приготовился принять бой…

18.11.2006 г.

Дикая тварь (Астахова Л., Горшкова Я.)

"… и ступишь на тропу, что ведет в Седую Долину. А Седой ее зовут, Яххи-сэй, оттого, что седым туманом полна она до краев, словно чаша — молоком. Узкая тропа вьется по дну долины, меж высоких седых трав, и легче легкого оступиться и потерять ее. Но ты не должна бояться, Искорка, Солнечная Кровь не даст тебе заблудиться…"

"А что же дальше, наэнни?"

"Пройдя Долиной, достигнешь Одинокого Клыка, и на острой его кромке блеснет отсвет Небесного Огня — он и укажет тебе путь дальше, на золотую дорогу, в Страну Весеннего Ветра…"

— … отсвет Небесного Огня… — бессмысленный неслышный шепот, — … по золотой дороге… в Страну… Страну Весеннего…

— Заткнись, сука!

— Чего она там бормочет?

— Колдует, что ли? Эй, тварь!

Голоса сливаются в неясный гул — неудивительно, если не помнишь, не знаешь, не хочешь знать, помнить и понимать их язык. Пинки сапогами под ребра и тычки длинной железной палкой в бок тоже сливаются, и уже неважно, кто, как и когда бьет и пинает.

— … ступишь на тропу, ведущую в Седую Долину… вот, я ступила — и потеряла тропу… Куда же мне дальше, наэнни?…

Туман вокруг не седой, он черно-красный. А еще он жадный, этот туман, он оплетает, обволакивает, растворяет в себе еще живую добычу, медленно отгрызает по кусочку, смакует драгоценное блюдо — Солнечную Кровь. И не вырваться, и не встать… можешь выть в голос или молчать, можешь рваться и грызть губы — туману все равно. Муха в паутине. Солнечный зверек с бархатной шкуркой… попалась в тенета.

Глупое тело хочет жить. Глупое подлое тело предает — и корчится от боли, и дергается под ударами, пытаясь свернуться клубком. И вовсе не ошейник не дает соскользнуть в изменение и исцелиться в ласковом свете Небесного Огня — остаток воли не дает. Упрямство и дикая гордость Свободной Крови, вернее, те их огрызки, что ей остались. Сколько дней прошло? Нельзя спать… нельзя поддаваться!

Еще немного — и тело сдастся, порвутся уже истончившиеся нити — и останется только дух, золотая искра в красно-черном мареве… и возникнет под ногами тропа в Седую Долину…

Голод, жажда и побои могут сломить человека — не каждого и не всегда, но могут. Цепь и палка могут заставить повиноваться пса, но волка — никогда. Можно убить дочь Солнечной Крови, можно запереть ее в клетку и посадить на цепь, но рабыней ее не сделает никто и никогда. Тело еще живо, но это ненадолго. Только продержаться, только не позволить себе измениться — и тогда голод и боль сделают свое дело. Скоро уже станет все равно. Несколько шагов осталось. Всего лишь несколько шагов.

Хуже всего — запахи. И еще — шум, это бессмысленное гудение слишком резких голосов, слишком громкие звуки непонятной речи. Жуткая смесь запахов и звуков бьет больнее, чем все эти плетки и палки. Это глаза еще можно закрыть, а вот нос не прикроешь связанными руками, и уши не заткнешь.

Сколько дней? Она не считала и не помнила. Надо было бежать… со всех ног бежать, пока воины еще сдерживали их… пока наэ… наэнни, мамочка… рыча, в последнем усилии рвала клыками брюхо охотника… Почему отказали ноги, почему застыла тогда, скованная ужасом, до тех пор, пока не набросили сеть, пока не стало слишком поздно? Предательница… тварь…

— Что, Сус, не жрет?

— Не жрет, хозяин. И не пьет, — вздохнуло сокрушенно Старое Мясо.

— Не жрет — не пьет, — почти пропело другое Мясо, Умное, — Не жрет — не пьет… Этак она сдохнет!

— Сдохнет, хозяин. Хоть бы перекинулась — шкура была бы, а так и на живодерню не продать будет.

— Н-ну-у… — Умное Мясо подошло поближе и тоже вздохнуло, — На живодерню, конечно, не продать…

— Хозяин! А если магам продать? Для этих… ну, для опытов? У этих тварей, говорят, сердце золотое… может, проверить?

— Байки, — фыркает Умное Мясо, — Наслушался ты пьяного трепа, Сус. Помнишь, одного такого потрошили уже — много ты у него в кишках золота нашел? Не, маги на такое не купятся, не дурнее нас люди.

— Так, может, хоть трахнуть ее?

— Ну, ты еще козу трахнуть попробуй — или пробовал, а? — Умное Мясо хохотнуло, — Нет, с этим погодим. Ладно, давай опять на площадь. Хоть за погляд денег сшибем, все ж таки живая лисси. Эй, тварюга!

Это уже ей. Навязчивые звуки, мерзкие, какие-то скребущие, лезут в уши сами, заползают, проникают сквозь завесу, и не спрятаться уже, не отгородиться…

— Ты же меня понимаешь, оборотень, — Умное Мясо подошло совсем близко, присело рядом с клеткой, наклонилось, — Ну и воняет от тебя, солнечная! Ты меня слышишь и понимаешь. Думаешь, я позволю тебе вот так запросто сдохнуть? Надеешься переиграть меня, тварь, сбежать хочешь? Не надейся. Или будешь перекидываться, когда прикажут, и жрать станешь, и пить, — или я тебя продам. Знаешь, кому продам? Знаешь?

— Хозяин! А в городе-то темные! — Старое Мясо повизгивает, — Может, им девку продать? Они ж вроде своей богине жертвы такие приносят, девок режут? Ну, на алтарях?

— Может, и темным, — задумчиво цедит Умное Мясо, — Может, и правда, насчет девок…. Ну, тогда она и должна оставаться девкой, понял, Сус? Как потянет тебя на скотину — ищи себе козу! Ладно, может, кто и купит. Запрягай осла, Сус. Поехали на базар, скоро как раз народ попрет… Пока наш товар не протух и не завонял еще больше.

Ланх'атт ненавидел этот город всем сердцем, так сильно, что порой удивлялся, как до сих пор умудряется терпеть само его существование. Тиримис! Когда он произносил вслух это имя, с губ срывалось рассерженное змеиное шипение. Тиримис! Позор земли и бельмо на глазу Богини. Не радовали глаз ни ажурные стены дворцов, ни роскошь розовых садов, ни прозрачная вода фонтанов и бассейнов. Ароматы роз самых изысканных и редких сортов не заглушают вонь, пропитавшую здесь каждый камень, от воды отчетливо несет мочой. Голыми пятками противно становиться на яркие, битые молью ковры. Да еще и подгнившие фрукты, которые без остановки тащат в покои высокого посольства немые безъязыкие рабы. Безъязыкие, потому что языки им традиционно отрезают.

Чтобы не видеть подобострастных улыбок, увешанных разноцветными стекляшками музыкантш, Ланх'атт устало прикрыл рукой глаза.

"Кто, ну кто сказал смертным, что Черному Лорду по душе заунывный визг терзаемых инструментов, приторный запах роз и фрукты, присыпанные толстым слоем перца?" — думал темный. — "Узнал бы, самолично выколол глаза и отрезал уши недоумку!"

Черный Лорд предпочел бы раскаленному полдню прохладные осенние сумерки, а фруктам — оленью ногу, запеченную на походном костре.

А варварской музыке — ТИШИНУ!

По едва уловимому движению плотно сжатых губ Джен'нон догадался о невысказанном желании господина.

— Вон! — приказал он музыкантшам. — Убирайтесь!

Женщины перепуганной стайкой выскочили прочь из покоев. Их обязательно накажут, может, даже высекут. Таковы местные обычаи.

— Смертные утомили меня сегодня.

— Крикс опять торговался за каждый рэр земли?

— Немного же он выгадал, — ухмыльнулся Ланх'атт. — Я не умею торговаться.

Истинная правда. Черный Лорд отбирал то, что желал, особенно, когда видел перед собой слабого. Царь Тиримиса мог хоть из шкуры выскочить, хоть голос в крике сорвать, но темный эльф не уступил его требованиям даже в самых незначительных мелочах. Новая граница будет проведена там, где воины его армии…хм… армии Владычицы построили приметные издали пирамиды из отрубленных голов. Пленных эльфы не брали.

— Но меня беспокоит то, что они потихоньку укрепляют гавань.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: