Мама быстро подняла на нее глаза, темные от темных подглазий.

— У тебя нет подготовки к библиотечной работе. Кроме того, у нас заполнены штаты.

— Куда же мне? — спросила Настя.

— Все это свалилось на нас. Не знаю даже куда, — сказала мама, покачивая головой.

Настя заметила: у нее появилась привычка качать головой, удивленно, словно что-то хочет понять и не поймет.

— В конце концов, не все ли равно? — беспечным тоном сказала Настя. — Надо зарабатывать на жизнь, вот и все. Устроюсь где-нибудь.

Мама неслышно спустила к ногам юбку, перешагнула, набросила на плечи ситцевый халат.

— Серафима Игнатьевна по пути от тебя заходила ко мне, — как бы между прочим сообщила она, завязывая поясок на халате, а сама следила в зеркале: что Настя?

— Значит, ты в курсе… о чем мы говорили. Ты согласна со мной? — спросила Настя.

Как неестественно они разговаривали! Им было бы легче, если бы они не старались молчать о том, что изменило их жизнь так резко. Но о том они молчали.

— Значит, ты в курсе, — повторила Настя. — Мне теперь надо зарабатывать кусок хлеба, ты согласна?

— Конечно. Но нельзя думать только о заработке. Скучно, когда в голове мысли только о заработке.

Внезапно к горлу Насти подкатился клубок слез, она ответила:

— Когда я собиралась на стройку, я думала о другом.

Мама завязала пояс, расправила складки халата, не спеша, каждую складку, и с невеселой усмешкой, которую Настя увидела в зеркале:

— Ты ведь не упрекаешь меня? Впрочем, может быть, и верно, я виновата. Надо было потерпеть.

…Долго, с отчаянием будет помнить Настя эти слова!

5

В авторемонтные мастерские на работу не взяли. Восемнадцати нет? Не нуждаемся. Свяжись с подростком — наплачешься. Тоже ремонтник!

На фабрике мягкой игрушки, напротив, уговаривали остаться. Девичья работа. Ленточки, тряпочки!

Десять лет учиться геометриям и экономгеографиям, а в результате шить «матрешкам» фартучки, — как вам понравится? Чепуха какая-то!

На завод безалкогольных напитков Настя не зашла. Постояла у ворот. «Бывают артистки, геологи, строители комсомольских городов… а я?»

Впрочем, никто не гнал Настю на завод безалкогольных напитков, случайно попался на глаза по дороге.

Вечером острила, докладывая маме о хождениях по мукам.

— Если бы хоть с алкоголем напитки, а то малиновые сиропы, представляешь, работка?

У них выработалась привычка шутить над своим невезением. Они изо всех сил упражнялись друг перед другом в юморе.

На следующий день позвонила Серафима Игнатьевна.

— В горисполкоме есть комиссия по распределению выпускников на работу. Распределяет. Да. Именно выпускников, да, на работу! Даже этого не знали? С луны вы, что ли, свалились?

Таким образом Настя получила путевку горисполкома на часовой завод. Приличный завод, не какая-то там игрушечная или мебельная фабрика. И от дома недалеко.

Вячеслав рыцарски сопровождает Настю. Каждое утро, собравшись в читальню, он встречает ее, как раз когда она выходит из дому искать работу.

Он притворяется, что удивлен — вот не ожидал! — и меняет маршрут, следуя за Настей в противоположную сторону.

— Делать то, что абсолютно тебе безразлично, — значит, убивать в себе «я». С какой стати? Зачем? Насилие над личностью, — философствует Вячеслав. — Если что в жизни интересно, так это развивать свое «я». Я хочу жить, как мне интересно. Мне! Понимаешь?

Он философствует в таком духе каждое утро. Настя слушает. Хорошо ему рассуждать, у него отец инженер, обеспечен. Над ним не каплет. Она замечает на нем разношенные сандалеты, с дырочками на носках.

— Ай-ай, Вячеслав, сандалеты скоро каши запросят. А когда совсем развалятся, кто новые купит? Папа?

— Плоские шутки! Я хотел прочесть тебе стихи Уитмена, вчера натолкнулся в читальне… А хотя бы и папа? В конце концов, у них с матерью главный смысл в жизни…

— Ты?

— Не понимаю! Что за насмешки?! — вскипел Вячеслав. — Тебе не идет быть занозой. Я считал тебя поэтичной… Да, если хочешь, я. А что им осталось, если уж прямо говорить? Что им важнее: чтобы сын зарабатывал на сандалеты, которые отцу ничего не стоит купить, или искал себя в чем-то крупном, еще неизвестно в чем, но…

Он вспомнил, что у Насти особые обстоятельства, и, смутившись, умолк.

— Хочешь, прочту Уитмена? — спустя некоторое время повторил он.

— Не хочу.

— Большинство людей вообще обходятся без стихов, тем хуже.

Он замкнулся. Но обратно не повернет, будет молча, с оскорбленным видом шагать рядом, пока Настя не скажет: «Всего!»

Они отшагали два переулка, одну недлинную улочку, еще переулок и подошли к заводу, обнесенному кирпичной стеной.

— Что господин Случай подсунет, то и бери, — сказал Вячеслав, останавливаясь перед калиткой с вывеской: «Вход по пропускам».

— Не «господин Случай», а комиссия по трудоустройству горисполкома, — деланно засмеялась Настя.

Иногда она ненавидела критический тон Вячеслава. Конечно, часовой завод — чистейшая случайность в ее жизни. Но что делать, если у тебя ни к чему нет талантов, а надо есть? Кроме того, надо же приносить обществу пользу.

— Общие слова!

— Но слушай, Вячеслав, зачем тогда жить?

— Неужели затем, чтобы стать рабочей, наладчицей или кем-то еще? На твое место найдется десяток других приносить такую пользу.

— А что делать мне?

— Что не могут другие.

— Я не умею. Мне надо зарабатывать на жизнь.

Он пожал плечами.

— Зарабатывай, если надо, но не подводи идейную базу. Словá, словá!

Такая критика Вячеслава нагоняла на Настю уныние. Она стояла у заводской калитки. Не хотелось входить.

Должно быть, Вячеславу стало ее жалко.

— Возможно, и мне грозит что-то в этом роде, — сказал он, думая утешить Настю. — Вот доношу сандалеты. У меня отец с самодуринкой, как все старики. Неизвестно еще… как повернется… Часовой все-таки не самый худший вариант. Знаешь, кто было часовщиком? — спросил он. — Бомарше в расцвете литературной славы.

— Бомарше? Удивительно! Кто бы подумал? Ну, если Бомарше был часовщик, мне сам бог велел.

Настя подняла руку и пошевелила в знак приветствия пальцами, как артистка на сцене, играя фабричную девчонку в производственной пьесе. И отворила калитку.

В отделе кадров маленький курносый человечек прочитал ее аттестат и путевку. Аттестат вернул, путевку положил перед собой на столе.

— Организованный набор молодого поколения в текущем году на заводе окончен, так. Короче говоря, на данный момент норма освоения выпускников выполнена.

После такого вступления Настя потеряла охоту оставаться в этом казенном месте и потянула к себе со стола путевку.

Он схватил бумажку за кончик и не давал ее Насте.

— Бешеное самолюбие, результат десятилетнего образования в школе! А может, у нас намечено перевыполнение нормы?

— Тогда пожалуй, — уступила Настя.

— Отдел кадров — это вам не проходная, где в основном на пропуска внимание нацелено, — говорил человек, придвигая ближе путевку. — Изучаешь личность, будто фотограф. Выводы делаешь. Так. С институтами нынче прижато. Производственную рекомендацию заработать надо. Иная с десятилеткой к заводу для стажа прибьется, а все на папу с мамой оглядывается.

— Можете быть спокойны, я сама по себе, — возразила Настя.

— Самолюбие! — удовлетворенно повторил человечек. — Сборка вам улыбается, товарищ Андронова? Пишите…

Он уже подсовывал Насте лист бумаги — писать заявление. Действие развивалось стремительно. Неужели Насте и в самом деле суждено стать часовщиком?

— Пиши: прошу зачислить… — диктовал маленький начальник кадров. — Так. Для красоты впечатления можно добавить: интересуюсь, мол, производством часов. Образование. Адрес. Других данных не требуем. Тем более, из горисполкома звонили. Анкета? Не требуем. Так. Автобиография? Даже и это не требуется от молодого человека со школьной скамьи. Где она у тебя? Один аттестат.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: