— Поглядим, что за лесище, — сказала Варя.

Они оставили лодку в осоке. Хватится хозяин — попадет им, пожалуй, за лодку. Ерунда! Очень-то не попадет, все-таки гости. Напред, как говорит по-болгарски Людмил.

Они стали карабкаться вверх. Людмил взбирался впереди. По повадке его видно было, он знает горы, так свободно и ловко он выбирал место, куда ступить, чтобы не скатился камень или не обвалилась глина, и прокладывал Варе тропу. Может, они действительно первыми высадились здесь? Ни следа человеческой ноги.

Лес был огромный. Сосны стояли прямые, как колонны, такие высокие, что надо закинуть голову, чтобы увидеть вершины. Там, наверху, сквозь раскинутые, как руки великана, узловатые сучья, тихо плыло синее небо. В лесу синева неба была гуще и выше, чем над рекой. Белка с красно-оранжевым хвостом помчалась по стволу на макушку, добежала на самый кончик сучка, раскачалась, перемахнула на другую сосну и пошла скакать через весь лес.

Стучали дятлы. Чирикали, порхали неизвестные Варе веселые птицы. Под ногами сновали длинные муравьи с круглыми, как бусинки, глазами. Под каждой травинкой и иголочкой хвои кипела жизнь, а от стволов сосен рассеивался розовый свет. Через реку видно Привольное. Когда отсюда с высоты смотришь на село, видны дома, улицы, проулки среди садов.

Людмил задумчиво смотрел на Привольное. Ветер шевелил его спутанные волосы.

— Хочу все запомнить в Привольном, — сказал он, встряхивая головой и откидывая со лба лезший в глаза клок волос. — Вон там мать бежала догонять пионервожатую Варю, махала Записками, а баржа уплывала. Мать заплакала. Она часто плачет… Женщины часто плачут. А ты?

— Я нет, — сказала Варя.

— Я заметил, ты храбрая, — сказал Людмил. — Вообще ты могла бы сойти за мальчишку.

— Вот как?

Отчего-то Варе стало досадно.

— Хочешь, немножко пройдемся по лесу? — вежливо спросила она.

Он посмотрел на часы:

— Еще есть время. Идем.

Они пошли сосновым бором. По хвойному настилу было мягко идти, как по ковру. Ноги скользили. Пахло смолой. Видно, Людмил был сыном природы, хотя ему нравился городской шум, реактивные самолеты, поезда и все такое, но чувствовалось, что он очень любит природу. Налетел порыв ветра, сосны зашумели негромким густым шумом. Прокатилось по лесу и где-то затихло в глубине.

— Тебя застигала буря в лесу? — блестя глазами, спросил Людмил. — Когда в горах разыграется буря, дубы и буки с корнем выворачивает. Ветер несется! Ты любишь?

— Не знаю. У нас в Москве как-то не помню особенных бурь, — сказала Варя. — Снег выпадет. И то мало. Чуть выпадет, сейчас же сгребут. Или соли накидают, он и растает.

— Смешная, — сказал Людмил с ласковой улыбкой.

Они шли громадным, высоким, просторным бором, через его розовый свет, под его тихий, величавый гул, под скрип медленно раскачивающихся из стороны в сторону сосен. Сначала они шли без дороги, запоминая предметы, и, оглядываясь, видели: вон там, где возле сломанной и опаленной сосны широко раскинулся старый ореховый куст, там и есть спуск к затончику, там, в осоке, спрятана лодка.

«Не заблудиться бы!» — думала Варя и все оглядывалась на сломанную сосну и ореховый куст.

Потом сосны расступились, образуя вытянутую овалом поляну, заросшую сплошным малинником, так что через него трудно продраться, но продираться и не надо — к малиннику вела дорога. Настоящая дорога, с колеями, но давно, должно быть, заброшенная. Откуда она взялась? Лес начал меняться. Сосны остались идти по берегу, а в глубину росли темные ели, такие старые, что нижние их лапы от старости опустились на землю и не могли подняться; росли березы, тоже старые, с пятнистыми, в бородавках и темных наростах стволами и растрепанными ветками; выбежал откуда-то овражек, вдоль овражка расселись кусты бузины, встал ольховник. А дорога, необъяснимо начавшаяся возле малинника, шла и шла, и Варя с Людмилом, держась за руки, шли по дороге и говорили.

— Люблю ваш виноград! — болтала Варя. — У нас в Москве осенью продают болгарский виноград, вкусный, желтый. Как появится на лотках, живо очередь!

— Приедешь к нам в Болгарию, — ответил Людмил, — увидишь, после Дуная поезд идет, идет среди гор и долин, и по склонам гор, в долинах целые виноградные поля, целые большие поля! К концу лета, когда собирают урожай, по всей Болгарии вдоль дорог стоят корзины с виноградом. Виноград — наше золото, наш злат виноград!

— Ой-ой! А еще что у вас?

— А еще увидишь красно поле, совсем красно…

— Знаю, красный перец! От него жжет язык. Ах, как хочется посмотреть красно поле! — воскликнула Варя.

Тут они заметили, что далеко забрали от берега, лес стал тенистей и сумрачнее, овраг свернул куда-то вбок и исчез, а перед глазами возникло небольшое, заросшее у берегов светло-зелененькой ряской лесное озерцо, в котором громко квакали лягушки.

— Стоп! Направо! Кругом марш! — скомандовала Варя. — Короче говоря, надо возвращаться домой.

Людмил засмеялся ее команде, и они повернули назад, ни шагу не ступая с дороги, которая привела их из соснового бора, мимо малинника, мимо овражка, в этот дремучий и темный, как в сказке о бабе-яге, лес.

— Варя! — сказал Людмил. — Мне хочется увидеть портрет первой Вари, твоей прабабушки.

— Ничего нет проще, — ответила Варя. — У нас дома висит ее портрет. Я постоянно гляжу на него. Вот увидишь, какая она! И как она улыбается! На ней серебристое платье, она придерживает газовый шарф на плечах… Завтра приедем в Москву, я покажу тебе ее портрет. Людмил, после Советского Союза я люблю Болгарию больше всех стран! Расскажи мне еще о Болгарии. Мне очень интересно. Давай посидим, а ты расскажи.

Они сели на дерево, словно специально для них поваленное близ дороги, чтобы они не могли заблудиться. Варя обхватила коленки руками.

— Давай, Людмил, говори.

— Один раз отец с матерью поехали в отпуск на море, и я с ними…

— Постой, постой, ведь у вас тоже Черное море? — перебила Варя.

— Черно море, солнечен берег, златы пески! Златы пески, как у вас на Оке, только берег очень велик и длинны дюны. Ты выходишь утром на солнечный берег и…

Он не успел договорить: из глубины леса донесся непонятный звук, похожий на стон. Несколько секунд они удивленно прислушивались.

Невдалеке закуковала кукушка. Сначала звонко, отчетливо, потом, словно чем-то испуганная, суматошно и бестолково сбиваясь. И смолкла.

— Рассказывай, Людмил!

— И видишь вдалеке, в морс, одиноко стоит полуостров. Скалистый полуостров, как видение. На нем Несебр, древний город.

Стон из леса повторился. Они переглянулись, теперь уже в беспокойстве.

— Эй! Кто там, люди! — позвал из леса сиплый мужской голос.

— Вот нажелала опасностей! Вот они, — шепотом сказала Варя.

— Не бойся, — ответил Людмил, беря ее за руку.

Варя близко увидела его черные глаза, тревожно расширенные.

— Люди! — звал голос из леса.

Варя и Людмил одновременно поднялись с дерева и стояли в нерешительности, глядя друг на друга, оба слегка побледнев.

— Помо-ги-те-е-е!..

— У нас в Болгарии, когда зовут на помощь, надо идти, — чуть помедлив, сказал Людмил.

— И у нас.

Они пошли в глубь леса, осторожно раздвигая кусты и перешагивая через валежник. Валежник сухо стрелял под ногами.

— Сюда! — звал голос.

Людмил отвел еловую лапу, и за елью они увидели небольшую полянку. На полянке, привалясь спиной к дереву, сидел бородатый, заросший, как леший, волосами старик в стеганке, в одном сапоге. Второй сапог был брошен в сторону.

Старик сидел в какой-то неестественной позе, широко раздвинув ноги, держась за ружье, лежавшее рядом с ним.

— Оставьте ружье, — сказал Людмил решительным, но напряженным тоном.

Старик отодвинул ружье, закрыл глаза и протяжно застонал.

— Да он болен! — поняла Варя; выскочила на полянку и подбежала к старику. — Вы больны? Что у вас болит? Откуда вы?

Он сидел не шевелясь, а Людмил и Варя стояли над ним. Он негромко постанывал. Потом его отпустило. Он открыл серенькие стариковские, неяркие глазки, увидел их, будто только сейчас, и без удивления сказал: