Водя растопыренными пальцами над белым освещенным прямоугольником, он громким шепотом сосчитал до десяти, затем проворно опустил бумагу в ванночку с проявителем. Больше всего Федор Зайцев любил эти удивительные мгновения, когда на фотобумаге сначала бледно, потом все ярче и контрастнее начинает вырисовываться чей-то силуэт, или курчавая крона дерева, или здание. Вот Борис — тот не любит «кухни» фотографии, ему бы только нащелкать побольше кадров. Не понимает он, что напечатать хороший снимок — целое искусство.

Один кадр — лицо девушки, снятое крупным планом, — заставил Федора придержать дыхание. Умные, со смешинкой глаза смотрели со снимка, улыбались полные губы. Своевольную прядку светлых волос ветер с маху бросил на лоб... Н-да, везет Борису! Недаром говорил, что свататься поедет только на родину...

— Ты, Боря, делаешь успехи в фотографии! — Федор ногой открыл дверь в комнату Клычкова, которая помещалась рядом с умывальной, на сегодня превращенной в фотолабораторию. На ладонях Федора провис газетный лист с прилепившимися к нему мокрыми снимками. — С твоего разрешения, один отпечаток я оставляю себе.

Лейтенант в расстегнутом кителе, читавший что-то за столом, поднялся навстречу ему.

— Ну-ка, ну-ка, показывай! Ого, сколько напек!

— Осторожней, медведь, за глянцевую сторону не берись, не просохли еще! — Федор бережно положил газету на кровать. — Ну, так можно взять кадрик? Я как раз лишний экземпляр напечатал.

— Зачем тебе чужое фото? — В голосе Бориса послышалась ревнивая нотка.

— Просто так... на память о твоих фотодостижениях... К слову сказать, никто не мешал мне оставить этот кадр и без разрешения.

— Ну и оставил бы. А если уж спрашивать, я тоже должен спросить разрешение — у Танечки. Субординации не знаешь! Где пленка?

— В ванной на веревке... Я пошутил, старина, я не коллекционирую портретов чужих невест.

Они собирались вечером в парк, но Борис не дописал очередное письмо Тане. Теперь он хотел послать и снимки, а их еще нужно сушить. Федор не стал его дожидаться.

По дороге техник-лейтенант Зайцев с горечью размышлял о неблагодарности друга. Он дал Борису на время отпуска свой «ФЭД», дал кассеты и запасные катушки пленки. Он проторчал все воскресенье в ванной комнате — и вот награда...

Привык, привык Борька, что все дается ему без труда! На лучшем счету он, к примеру, у командира части. А сколько раз Борис списывал у товарищей конспекты пропущенных им лекций по спецпредметам, ухитряясь порою получать отметки лучше, нежели сами владельцы конспектов! Правда, строевую службу он знает безукоризненно — этого у него не отнимешь. И никто не умеет так отдавать честь и так носить летную форму, как Борис Клычков.

Между деревьями парка гигантским кокошником белела дощатая эстрада для оркестра. Отрывистые, рявкающие звуки баса-геликона доносились раньше остальных труб, и казалось, бас гремит невпопад. Среди зелени мелькали светлые платья девушек.

Площадка для танцев была огорожена невысоким решетчатым заборчиком, выкрашенным синей клеевой краской, и освещена сильными лампами. Девушки шаркали ногами в такт музыке с безразлично-надменными лицами, что, очевидно, считалось высшим шиком. Коренастый матросик, состоящий, казалось, из одних плечей, лихо кружил свою высокую даму; погасшая папироска, о которой он совсем забыл, приклеилась к его нижней губе. Подружки в одинаковых костюмах — белая юбка и красная кофточка — сидели на скамейке как раз у того места, где остановился офицер.

Он поспешил уйти с освещенного пространства. Ни с кем ему не хотелось сегодня ни танцевать, ни разговаривать. Едва он прикрывал глаза, уставшие от печатания фотографий, как возникало улыбающееся лицо Борисовой невесты. И зачем его друг так подробно рассказывал историю своего знакомства с ней?..

Уже на третий день по приезде в родное сибирское село, насладившись покоем и домашними пельменями, удовлетворив любопытство родни рассказами о своей службе в авиации и дальновидными прогнозами международной политики, лейтенант Клычков заскучал. На селе было немало молодежи, но кого застанешь дома в пору сенокоса.

Ленивой походкой, похлестывая прутиком по зеркальному глянцу сапога, офицер пришел на покос в Сухой лог. Здесь он сфотографировал косцов, а потом, подзуженный девчатами, сам взялся за косу. С непривычки Клычков быстро устал и, пополдничав, прилег под кустом. На закате его разбудили веселые голоса односельчан, собиравшихся домой.

В тот же вечер в колхозном клубе, стоявшем на взгорке, представитель райкома ВЛКСМ должен был прочитать лекцию. «По окончании лекции танцы под аккордеон» — стояло в написанной от руки лиловыми чернилами афише.

«Танцы — не косьба, тут можно отличиться», — раздумывал припарадившийся Клычков, идя в клуб.

Была суббота, клуб до отказа наполнила молодежь. Пожилые колхозники, интересовавшиеся лекцией, разместились в передних рядах. С боковой скамьи, где сидел лейтенант, окруженный парнями, слышались взрывы смеха.

Тоненькая большеглазая девушка, выйдя на сцену, строго взглянула в сторону нарушителей тишины. Офицер встретился с ней глазами и вполголоса спросил у аккордеониста, кто эта «пигалица». Тот так и залился. Ну и чудак этот летчик, придумал, как назвать райкомовского лектора!

— Товарищи, кому не интересно слушать лекцию, пусть до начала танцев погуляют, благо погода на дворе хорошая, — говоря это, девушка смотрела на одного Клычкова.

— Отставить смешки! — скомандовал сам себе веселый лейтенант.

В зале стало тише.

— Наверное, не все присутствующие регулярно читают нашу областную комсомольскую газету, поэтому прослушайте содержание фельетона, опубликованного в ней на днях. — И девушка рассказала собравшимся историю некоей новоявленной «святой Ксении». Окрестные богомолки были весьма смущены, когда дружинники-комсомольцы раскрыли, что под видом «непорочной девы» выступает переодевавшийся в женскую одежду пожилой пропойца и лодырь.

От этой истории, рассмешившей слушателей, докладчица перешла к потерям при уборке хлеба из-за одних «престольных» праздников.

Клычков, поначалу скептически отнесшийся к лектору, залюбовался девушкой. Подумать только, какие активистки выросли в его районе!

После лекции парни попроворней вместе с заведующей клубом, полной высокой дивчиной, начали сдвигать скамейки к стенам. Лейтенант дождался, когда лектор райкома осталась одна.

— Примите мою персональную благодарность за хорошую, даже замечательную лекцию.

— Ну что вы! — Она смутилась. — Я так волновалась... Тема очень трудная... И вас боялась!

Последнее неожиданное признание словно приблизило девушку к нему. Они разговорились о том, о сем... Она собиралась сразу после лекции возвращаться домой в Батово (туда шла колхозная полуторка за запчастями), но подошедшие комсомольцы уговаривали ее остаться, а глаза Бориса смотрели так умоляюще...

Таня Павлова — так звали райкомовского лектора — протанцевала со своим новым знакомым весь вечер. Колхозные танцоры осудили манеру лейтенанта танцевать, держась прямо, не сгибая спины. А может, им просто было обидно, что лучшая девушка района танцует с заезжим офицером? Наконец Таня собралась в обратный путь.

— Вы пойдете в город так поздно? — удивился Клычков. — И одна?

Девушка насмешливо смотрела на него.

— А я нередко возвращаюсь из района за полночь. Это зимой страшно, когда волки к шоссе выходят.

Офицер попросил разрешения проводить ее. Выбитая ногами тропка белела при луне. По дороге девушка рассказывала о своей жизни, о матери-учительнице, о друзьях из районного Дома культуры — Таня Павлова руководила там самодеятельностью.