В первый воскресный день после начала занятий в техникуме Варя устроила для первокурсниц, Ирины и Симы, чай с пирогами.

Лизочка привела с собой Колю, единственного кавалера на всю их девичью бригаду, и без конца, никого не стесняясь, «воспитывала» его: то бедный на речь не туда сел, то почему он вдруг нахмурился, когда он весело и она рядом с ним… Субботин не сердился на «полезные» замечания Лизы, а только озоровал да посмеивался, веселя всех. Придирчивая любовь Лизочки, которая, он знал это в глубине души, считала его самым умным, самым лучшим человеком на свете, подняла Колю в собственных глазах. Он жил, работал и учился в полный размах своих сил и способностей. Он верил в себя. И даже Варя временами думала теперь, что вот в такого Колю она, пожалуй, тоже могла бы влюбиться! До чего же хорошо, просто и ясно сложилась у них любовь с Лизочкой, совсем не так, как у неё с Титовым.

Угощая подруг, Варя сожалела в душе, почему она не разрешила Ивану прийти к ним сегодня. Неужели Тамарки Комовой побоялась, оберегая его от лишней встречи с нею? Выходит, побоялась, — ведь Тамара как будто преследует его в последнеё время; от неё не спрячешься: где Титов, там и она со своими вечными намеками на что-то бывшеё между ними… А Иван словно не слышит и не видит, что происходит. Так недолго и возненавидеть его.

… А Титов в это время ходил по заводскому двору с Лобовым и говорил с ним о насущных нуждах в строительстве потока. В этом строительстве была одна очень уязвимая сторона дела: поток строили не на каких-нибудь опытных станках, а сразу на рабочих, выполняющих план цеха. И вот процент выполнения сразу резко упал, а с ним понизился и заработок рабочих.

— Лобов молчал, ни словом не упрекнул Титова. Он понимал, что на первом этапе освоения потока, как и в любом начинании, не избежать трудностей, потерь. С рабочими же, утратившими свой привычный заработок, было сложнеё.

Избегая начальника отделения Титова, они шли с заявлениями о переводе их на другой участок прямо к Лобову. У Лобова за три последних дня распух от заявлений нагрудный карман пиджака, а он, предпочитая всегда решать такие вопросы сразу, не знал, как поступить в этом случае. Необходимо было посоветоваться с Иваном, но Лобову по-дружески было жалко огорчать его.

Тогда он пошел к Лукьянову н молча выложил перед ним заявления.

Бегло просмотрев некоторые из них, Никита Степанович задумался.

— Вот что, Виктор Георгиевич, давай собери этих летунов и попробуем воздействовать на них. В конце концов тут дело в двух-трех месяцах. Потом станут проситься — не возьмем!

— Конечно, не возьмем!

— Не послушают, уйдут, ну — вольному воля, — продолжал Никита Степанович. — Можно и перевести. Я думаю так: ни один человек с комсомольской дачи не откажется встать на поток, а тех тогда — на их станки.

Лобов ожил: ему не приходило в голову такое простое решение: значит, на потоке будут работать одни энтузиасты. Лучшего желать нельзя!

Оставалось только пожать руку Любову. Иван знал, что это не обошлось без его участия.

— Да брось, Ванюшка, свои люди — сочтемся, — засмеялся Лобов, довольный лаской сурового друга. — Ну как все же, есть перемена? — спросил он.

— Еще какая перемена! С каждого станка идут с замечаниями, предложениями. Очень дельно получается. На ходу строим и на ходу переделываем. Я предполагаю, теперь, Витя, скоро. Долго ждал, немного осталось, скоро поток заработает.

— Как то есть заработает? Да он уже, Ваня, можно сказать, на ходу.

— Какое на ходу! Не скрывай, друг. Впервые из-за меня в прорыве сидишь и на диспетчерских совещаниях у директора краснеёшь. Не все ведь в удачу верят, даже там, у директора. Думаешь, я не знаю?

Титов шел несколько шагов молча, как слепой, с устремленным куда-то вдаль невидящим взглядом. Ему предстояло еще вырвать у Лобова согласие на одно задуманное им мероприятие. И если бы Виктор почему- либо заупрямился, что редко, но случалось, то без участия начальника цеха дело могло затянуться.

— Закурим? — предложил Иван, усаживаясь на подвернувшуюся уединенную скамейку и, вынимая серебряный портсигар, давнишний подарок Лобова, с выгравированной надписью, кому и от кого.

Они молча выкурили по папиросе из старого портсигара, и это будто снова вернуло их в те годы, когда они и дня не могли прожить друг без друга.

Титов, перебирая в памяти свою жизнь, считал себя очень счастливым человеком именно потому, что, объездив почти полмира, затем закончив институт в областном городе, он все-таки строил свой поток там, где впервые задумал его — на родном заводе, и старые друзья помогают ему! Здесь помнили его деревенским пареньком, и вот он инженер, автор потока! Недаром тетка свой рабочий день начинает с того, что приходит сюда, на участок автоматической линии, стоит и смотрит, подперев широкие бока руками, и по лицу её пробегают блики гордых мыслей: талант и труд племянника создают все это!

Ивану доставляет удовольствие наблюдать за теткой, он даже завидует ей, что вот доступны же человеку такие чувства, очевидно очень украшающие жизнь. А ему, Ивану Титову, все недосуг порадоваться, а главное — мучают подступающие со всех сторон то нерешенные вопросы, то неполадки, казалось устраненные еще в чертежах. Но как иногда бывает все не так на деле! Вот и теперь: поток фактически готов, живет уже, но как живет? Нет, это только слабое, малоуловимое сходство с тем, что задумано. Поток пока не столько работает, сколько стоит. А из техники, кажется, выжато все, надо лишь осваивать то, что сделано. Титов это видел яснеё других.

— Я считаю, Виктор, что необходимо перевести поток на две смены, а третью, ночную, оставить для мелкого ремонта и технического осмотра линии слесарями, — заговорил Титов с той страстной силой, которой трудно было противостоять кому бы то ни было. — Я немало думал и вот пришел к выводу: дальше в три смены работать нельзя!

Лицо Лобова мгновенно стало растерянным и даже немного жалким, как только он мысленно представил, что несло с собой предложение Ивана. Его обсуждать надо по меньшей мере на коллегии министерства. Ну, а проектная мощность линии; выполнят ли они её в две смены? Запроектировано на семнадцать с лишним тысяч колец. Легко сказать! С него, начальника цеха, в первую голову спросят план.

— Знаю, знаю, о чем ты раздумываешь, — наступал Титов, не однажды убедившись на опыте, что лучше всего взять Лобова врасплох. — Боишься, колец недодадим? Вот, смотри, я подсчитал тут. — Иван достал блокнот. — Не семнадцать, девятнадцать тысяч дадим! Ты меня знаешь, Виктор, я с потолка цифры не беру. Смотри сам, прикинь.

Иван сунул Лобову блокнот, показывая свои расчеты. Но Лобов, как ни силился, ничего не мог понять в них. У него рябило в глазах от цифр, написанных твердой рукой Ивана.

— Так нельзя. Я тебе ничего не скажу сейчас, — проговорил он, возвращая тетрадь Титову. — Это слишком серьезно, что ты задумал; необходимо взвесить все и посоветоваться.

Лобов поднялся, собираясь уходить. Он боялся смотреть в лицо Титова, решив про себя не уступать ему. Не так рискованным, как потребующим много времени и хлопот, представлялся Лобову проект Ивана.

— Виктор, подожди, два слова. Ты, значит, не веришь моим расчетам, мне не веришь? — прямо спросил Титов, загораживая Лобову дорогу. — Ты знаешь меня: все равно я своего добьюсь, тебя обойду и добьюсь. Умных голов немало. Но пойми: тогда длиннеё будет, дольше, а ждать нельзя, — продолжал Иван. — Ты слыхал, что начинает говорить о потоке народ в цехе? Слыхал?

Сузившиеся зрачки Ивана, как лезвие бритвы, полоснули по лицу Лобова.

— Народ начинает не верить в наш поток, вот что страшно! — договорил Титов хрипловатым голосом.

Лобов вдруг засопел носом, стараясь спрятать глаза от друга.

«И черт его знает! Выходит, даже своя душа потемки. Ну чего, спрашивается, заартачился? Когда так ясно, что дело предлагает человек. И поздно отступать теперь!.. Помогать надо изо всей мочи!»