— Можешь успокоиться — всем разрешено выехать с женами и малыми детьми.

— У вас есть дети, Петр Николаевич?

— Целых трое. А впрочем, я понимаю тебя, Дмитрий Петрович, но… — Таранов неожиданно на полуслове осекся и не знал, что сказать в ответ, хотя прекрасно понимал, что больше всего в эту минуту волновало Каретникова. — Но ведь не у тебя одного только дети?

— У вас, Петр Николаевич, трое. Вам проще. А у меня она одна. Сдает экзамены в институт. Отъезд наш сейчас будет очень некстати. Честно говоря, когда шел к вам, не предполагал, что огорошите таким предложением.

— Дмитрий Петрович, надо! Не тебе объяснять, что такое слово «надо»!..

Разговор оборвался неожиданно и сразу.

Каретников встал и, бросив на прощание взгляд на фотографию улыбающегося Юрия Гагарина, сказал сухо и определенно:

— Я должен посоветоваться с женой. У нас в семье так заведено.

Зазвонил телефон. Таранов по привычке потянулся к трубке, но тут же, словно раздумав, на полпути остановил руку. Выйдя из-за стола, он вплотную подошел к Дмитрию Каретникову и строго, подчеркнуто официально сказал:

— Завтра жду с ответом.

Капитолина Алексеевна Лисагорова, женщина уже в годах, считала, что виновником краха ее несбывшейся мечты стать актрисой был ее супруг Николай Васильевич Лисагоров, генерал-майор авиации. В тридцать втором году бравый военный летчик Лисагоров женился на Капитолине, студентке театрального училища. А когда женился, то стал ревновать ее к репетициям, к партнерам, с которыми по ходу действия спектакля Капитолине приходилось и обниматься, и целоваться.

Получив назначение на Дальний Восток, он уговорил поехать с ним и Капитолину, обещая ей, что через год-два они непременно вернутся в Москву и он восстановит ее в театральном училище.

Но через год Лисагоровы в Москву не вернулись. Не вернулись и через два, и через три года. Служба на Дальнем Востоке у Николая Васильевича затянулась на десять лет. Капитолина Алексеевна успела родить трех сыновей, которые теперь уже женились и сами имели детей.

Однако мысль о том, что в ней загублен большой артистический талант, ее никогда не покидала.

Вот и теперь, взглянув на свою семнадцатилетнюю племянницу Светлану, она вздохнула.

— Да, Светик, если б не Николай Васильевич, я была бы не просто генеральша, домохозяйка, о которых сейчас можно слышать самые скверные анекдоты, а известная актриса Капитолина Алексеевна Лисагорова. Ты только представь себе, Светочка: во всю громадную афишу крупными буквами: Ли-са-го-ро-ва!..

Светлана с детской наивностью, в которой хотела скрыть лукавую усмешку, удивленно вскинула брови.

— Тетенька, ведь ваша девичья фамилия не Лисагорова, а Хлыстикова.

— Это не имеет значения, Дело не в фамилии. Обидно! Мечту срубили на корню…

Капитолина Алексеевна закурила и, стряхивая с папиросы пепел в морскую раковину, отливающую перламутровой синевой, о чем-то задумалась. Что припомнилось ей в эту минуту: молодость ли в туманах радужной неизвестности, когда думаешь, что все самое главное и заветное еще впереди, или что другое затронуло душу этой всегда занятой и вечно куда-то опаздывающей женщины?..

«Такой вот должна быть Кручинина в «Без вины виноватых», когда она вспоминает своего потерянного ребенка…», — подумала Светлана, заметив, как в накрашенных ресницах Капитолины Алексеевны налились две крупные слезы, готовые в каждую секунду скатиться по напудренным щекам.

Светлана восторженно смотрела на тетушку. Она уже пожалела, что так некстати съязвила, вспомнив ее девичью фамилию. Да и к чему? Ведь Светлана самым искренним образом верила в ее незаурядный артистический талант, верила также и в то, что талант этот загублен не кем-нибудь, а ее же дядюшкой, мужем Капитолины Алексеевны, милым и добрым Николаем Васильевичем, который однажды брал ее на охоту и даже давал стрелять из ружья.

— Вы о чем так задумались? — спросила Светлана.

— Если б я была верующая, то завтра с самого раннего утра поехала бы в Елоховскую церковь и на коленях молилась бы перед иконой Георгия Победоносца…

— За что молилась бы?.. — испуганно спросила Светлана, почему-то подумавшая, что в семье у тетушки не все благополучно.

— За тебя! За твой завтрашний экзамен. Если срежешься на нем или получишь тройку — забирай документы и ставь крест на всем, к чему готовилась столько лет!..

В этот вечер Капитолина Алексеевна от Каретниковых уехала поздно. Уехала только тогда, когда сама дважды прослушала, с чем Светлана должна предстать завтра перед экзаменационной комиссией.

…Когда утром на следующий день Капитолина Алексеевна приехала к Каретниковым, Светланы уже не было.

— Рано, рано пташка упорхнула. А я хотела, чтобы она еще разок повторила купринский «Брегет». В одном месте она немножко переигрывает, — сказала Капитолина Алексеевна и, не желая разговорами мешать сестре, которая сидела над какой-то своей библиотечной ведомостью, прошла в столовую. «Ждать да догонять — хуже всего», — подумала она и, чтобы не томить себя, достала из сумки клубок пушистых мохеровых ниток, недовязанный шарфик («Наверное, для кого-нибудь из внучат», — подумала сестра, зачем-то заглянувшая в столовую) и, поудобнее усевшись в кресле, принялась за вязание.

Ее мысли, цепляясь одна за другую, свивались в непрерывную цепочку, которая, взяв свое начало с тех дней, когда Светлана была еще совсем крошкой и ее за ручку водили в детский сад, бежали дальше и дальше, к тем дням, когда племянница, уже пионерка, в школьном новогоднем спектакле играла роль Снегурки. Если в детсадике воспитатели всего лишь замечали в девочке увлечение танцами и чтением стихов, то в школе ей уже доверяли серьезные роли.

В четвертом классе в роли Снегурки Светлана вела в течение часа весь спектакль «Новогодняя сказка». Ставили этот спектакль днем, для родителей. Сидя рядом с сестрой в зале, увешанном разноцветными гирляндами и сверкающими снежинками, Капитолина Алексеевна следила за каждым жестом, за каждым движением своей племянницы. Она живо представляла ее и сейчас: в голубой шубке, отороченной белым серебристым мехом, в таких же голубых сапожках, над которыми Елена Алексеевна трудилась несколько дней, и в голубой шапочке с белым сверкающим помпоном.

Как вкрадчиво и вместе с тем властно, с каким тактом лесной хозяйки Снегурка командовала тогда своими лесными друзьями зверюшками — зайчатами, лисицей, волком, неуклюжим медведем… Длинный и тонкий, как жердь, Дед-Мороз, роль которого играл кто-то из десятиклассников, бубня заученный текст хозяина лесного царства, терялся и казался совсем лишним рядом с очаровательной Снегуркой.

После зарубежной командировки, в которой Капитолина Алексеевна вместе с Николаем Васильевичем пробыла больше двух лет, она вернулась в Москву и ахнула: племянница — когда-то она в шутку называла ее мухой-цокотухой — так вытянулась и похорошела, что тетушка стала задумываться над ее будущим.

Когда три года назад Капитолина Алексеевна посмотрела в заводском Доме культуры спектакль «Залпы Остоженки», на который Петр Егорович Каретников специально для нее принес именной пригласительный билет в третий ряд, где сидели почетные гости, она сочла необходимым серьезно поговорить с сестрой о Светлане и ее увлечении сценой.

Однако театральные способности Светланы были подмечены не только родной тетушкой и руководителем драматического кружка в Доме культуры завода Корнеем Карповичем Брылевым, который, играя третьестепенные роли во МХАТе, подрабатывал на стороне.

Светлана и сама уже чувствовала, как оживают в ней пока еще дремлющие родники смутных, непонятных сил. И когда эти силы просыпались, то на какие-то минуты или даже часы чужая судьба становилась ее судьбой, боль и радость других людей становились ее болью и радостью. Как все это назвать и отчего это все происходит — она еще не знала, но уже почти презирала девчонок-соклассниц, скрупулезно и рьяно коллекционирующих открытки известных и модных киноактеров и актрис. Ее злило, когда они, скучившись на переменке в коридоре, охая и ахая, восторгались игрой своих кумиров. От их показного поклонения веяло, как казалось Светлане, дешевым, совсем не детским, а чем-то нарочито сорочьи-бабьим, истеричным…