К вечеру жители села, не сговариваясь, потянулись к школе. Им хотелось узнать подробности, связанные со смертью Ленина. Ведь учитель — большевик, получает газеты. Крестьяне снимали шапки, подходили к портрету Ленина, обтянутому черной лентой, и на несколько минут замирали. Некоторые крестились. Когда класс заполнился до отказа, туда вошел Илья Васильевич. Спазмы сдавили ему горло; люди пришли в школу, движимые одним добрым чувством. Это было волнующей неожиданностью для Ильи Васильевича, и он с особой остротой, совсем по-новому почувствовал тяжесть утраты. Учитель поблагодарил крестьян за их любовь к великому вождю и сообщил, что в район послан человек, который завтра доставит свежие газеты. Крестьяне молча покидали школу. На улице их встречал злой и колючий ветер.

На маленьком глухом полустанке поезд сделал минутную остановку. Со ступенек вагона на гравийную дорожку молодцевато соскочил единственный пассажир. Невысокого роста, плотно скроенный, с веселыми серыми глазами. То был Михаил Овчаренко. Он бросил взгляд вслед убегающим вагонам, осмотрелся, нет ли попутчика, и, никого не обнаружив, поднялся каменными ступеньками наверх, к одинокому кирпичному зданию, обнесенному деревянным забором; здесь жил начальник полустанка и размещался крошечный пассажирский зал с билетной кассой. Домик напоминал теремок из далекой детской сказки, но для Михаила он был дорог тем, что в нем во время гражданской войны теснился лазарет, в котором лежал раненный в боях с белополяками отец. Еще в детстве, когда Михаилу случалось бывать здесь вместе с отцом, тот снимал кепку и говорил:

— Здесь, Мишенька, спасли меня от смерти, выходили. Сам Буденный побывал у раненых, а меня назвал героем. Какой я герой? Такой, как и все. Вот Семен Михайлович — это действительно герой.

Каменная брусчатка, протянувшаяся на несколько метров от домика, вывела Михаила к полевой, раскисшей от дождей и талого снега дороге. Поправив котомку, висевшую за плечами, парень сказал себе: «Ну, Михаил, крепись», — и ступил на холодную, мокрую дорогу. Через несколько минут почувствовал, что его старые, латаные и перелатанные ботинки промокли. Перед самыми каникулами Михаил получил из дому деньги на ботинки, но не смог удержаться от соблазна и часть из них потратил на покупку книг. За два года в институте Михаил возмужал. Из озорного мальчугана, которого учителя хвалили за успехи в учебе и частенько поругивали за поведение, он превратился во взрослого, степенного парня.

Дорога уводила на косогор; идти становилось труднее. По небу ползли дождевые тучи, того и гляди хлынет дождь. Те, кому приходилось в такую непогодь идти по этой дороге, всегда проклинали царя и бога, но не такой был Михаил. С первых шагов он вполголоса запел. Его чуть огрубевший голос медленно тянул «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед». Если бы кто посмотрел на него со стороны, то мог бы подумать, что молодой человек пьяный. О его причуде петь в дороге знали многие и посмеивались, но он не обращал на это внимания, только матери как-то признался: «Когда я пою, мне легче идти».

Михаилу было отчего запеть: пока он единственный из села учился в институте. Еще десять лет назад такое и во сне никому не снилось. Церковноприходская школа считалась вершиной образования для крестьянских детей.

Поднявшись на косогор, Михаил увидел движущуюся ему навстречу повозку. «Кого это несет в такую погоду?» — подумал он. Вскоре повозка приблизилась, и он узнал своего школьного учителя Илью Васильевича. Учитель, в старом брезентовом плаще, сидел рядом с ездовым и что-то говорил. Илья Васильевич еще издали заметил своего бывшего ученика. Поравнявшись с Михаилом, повозка остановилась.

— Ну, здравствуй, здравствуй, студент! Какую песню ты пел? — шутливо спросил Илья Васильевич. — Садись, малость передохнешь.

У Михаила от быстрой ходьбы согрелись ноги, и ему не хотелось их охлаждать, но отказать Илье Васильевичу не мог. Присел рядом, спросил:

— Вы, Илья Васильевич, в командировку?

— Нет, Миша, сегодня я простился со школой и селом. Меня перевели в город. Теперь мы будем опять вместе. Квартиры пока нет, но мне один дальний родственник обещает продать свой домик на окраине. Как только устроюсь, сообщу адрес и тогда милости прошу в любое время.

Начал накрапывать дождь. Илья Васильевич подал Михаилу руку, сказал:

— Ну, студент, до встречи в городе. — И тут же спохватился: — Возьми мой плащ, тебе еще долго топать.

Михаил поблагодарил учителя, но плащ не взял. Еще несколько минут он слышал, как скрипели несмазанные колеса удаляющейся повозки, а вскоре увидел родную деревню, прикрытую серой мглой. В центре тускло блестел пруд. Летом в нем часто купались ребята, поили лошадей. Среди хат-мазанок выделялись два здания: высокая, сверкающая куполами церковь и приземистая, кирпичной кладки школа. Они стояли рядом. Последние годы церковь, как говорили, захирела: не было попа, да и прихожан значительно поубавилось. Молодежь теперь тянулась к клубу, где по воскресным дням комсомольцы устраивали вечера и танцы под гармошку. На крошечной сцене Михаил частенько декламировал стихи Шевченко или читал басни Степана Руданского.

Незаметно подошел к избе. Гулко заколотилось сердце. Соскоблил железным косарем грязь с ботинок, тихо приоткрыл дверь в сени, а затем в комнату и чуть не наткнулся на ягненка, растянувшегося прямо у порога. Мать возилась на кухне. Услышав скрип двери, она подумала, что вошел отец и озабоченно сказала:

— Что-то Миши долго нет. Может, поезд опоздал?

— Нет, не опоздал, мамочка.

— Ой, — вскрикнула мать и, обхватив сына теплыми руками, прижала к груди. — Какой ты худющий… — Бросила взгляд на ботинки сына, удивленно спросила: — Почему же не купил себе новые?

— Извини, мама, купил нужные мне книги.

— На все деньги?

— Нет, потратил только часть.

— Боже мой, да ты ведь почти босой. Сколько же у тебя там денег осталось? Сейчас отец сходит в лавку. На прошлой неделе я продала овцу, добавим…

Михаил еще не успел обогреться, как вошел отец, в руке он держал только что зарезанную курицу. Поздоровался, понес курицу в кухню, куда следом за ним бросилась мать и сразу же заворчала:

— А чтоб ты скис, Степан. Ты же несушку зарезал.

— Бог с ней, с несушкой, ради сына…

— Ради меня, папа, вообще никакой курицы не надо было резать, я ведь не поп и не архиепископ какой-нибудь…

За ужином мать и отец наперебой рассказывали ему сельские новости, а он поглядывал на их изношенную одежду, на старый, точенный жучком комод, и на душе становилось грустно. А они, обрадованные приездом сына, делились своими планами, горевали, что за зиму пало две овцы.

— Мишенька, твоего отца собираются поставить председателем колхоза, уговори его, чтобы не соглашался, а то наживет себе врагов, — беспокоилась мать.

В селе только-только был создан колхоз, на должность председателя никто не соглашался, и ее временно исполнял колхозный счетовод.

— А знаешь, кто его кандидатуру предложил? Илья Васильевич. Но теперь он уехал и, может быть, отстанут, — не успокаивалась мать. Она ждала, что сын поддержит ее, а он, глядя на отца, сказал:

— А что, батя, попробуй свою силенку. Правда, это не рубанком строгать, но мне думается, что ты потянешь…

— Миша, да ты сдурел! Есть много мужиков почище твоего отца. Из него такой председатель, как из меня артистка.

Слова матери задели за живое отца:

— Говоришь, много почище? Так знай, я уже дал согласие. Завтра будет общее собрание, и, наверное, меня изберут…

— Бог с тобой, Степан. Сам в ярмо лезешь. Потом вспомнишь меня, да будет поздно.

Уже перед самым сном мать спросила сына:

— А у комиссара ты был? Как они там живут? Ума не приложу, как его отблагодарить.

Михаил рассмеялся:

— Он передавал вам привет и сказал, что все думает, как вас отблагодарить.

Комиссаром Овчаренки называли директора института, в котором учился Михаил, — Кузьму Петровича Бурку.