— Окстись, что мелешь-то? — оборвали его.

— А что? Запорожские казаки эдак с турками сколько разов управлялись.

Петр резко обернулся, ухватил солдата за плечо:

— Как звать?

— Минаев, ваше величество. Преображенского полка! — гаркнул тот.

— Со мной на лодках пойдешь?

— А как иначе, государь? Ить я солдат!

Петр молча поцеловал его, взглянул на Меншикова:

— Быстро две команды на лодки. Силком не тяни. Кто по своей воле. Быстро! Покуда туман не развеялся!

— Понял, государь! Мигом!

…Когда Петр вновь появился на берегу со шпагой в руке, в лодках уже сидели солдаты.

…Длинные, похожие на пироги, лодки покачивались на тихой воде.

— Минаев где? — спросил Петр.

— Здесь я, государь! — отозвался Минаев из первой лодки.

— Меншиков! Алексашка, черт тебя!..

— Здесь я, мин херц!

— Я на первую, ты — на вторую. Атакуй левый фрегат. Пошли тихо, веслами не шлепать! — Петр прыгнул в лодку, улыбнулся Минаеву. — Так, говоришь, у запорожских казаков этак с турками получалось?

— Очень даже лихо получалось, ваше величество! — расплылся тот в улыбке.

— Пошел, ребятушки! И не трусь! Кто голову сложит, так за отечество!

Лодки бесшумно скользнули по воде и скоро растворились в тумане.

…Двумя дугами приближались они к фрегатам.

— Тихо, черти косорукие! — шепотом ругался Петр, когда слышался слишком громкий всплеск весла, и блестящими глазами смотрел на шведские корабли. Обернулся к Минаеву: — Хороши, а? Красавцы! Погоди, Минаев, скоро и у пас такие будут!

— Жаль, Карлушки ихнего тама нету, — усмехнулся Минаев. — А то бы теплого, в постельке…

— Передай по лодкам… Готовьсь к абордажу! — отчеканил Петр. — Меншиков со своими атакует левый фрегат.

Солдаты осматривали ружья и мушкеты, вытаскивали из ножен сабли, ножи. Лица у всех хмурые, сосредоточенные.

— Выручай, пресвятая богородица…

— А шведы, братцы, тоже богородице молятся?

— Вроде бы…

— Бог-то один, да веры разные.

— Все люди-человеки, всем смертушка одинаково в глаза заглядывает.

Лодки мягко подошли к фрегату, и солдаты молча, дружно стали карабкаться почти по отвесному борту, цепляясь за снасти, закидывая абордажные крючья. Двигались они сноровисто, ловко. Петр шепнул после паузы:

— Все ж не как под Нарвой. Армия… Какая-никакая, а выучка.

Он сбросил плащ, расстегнул мундир, чтоб легче дышалось, выдернул из ножен шпагу, а за пояс сунул нож и Акинфиев пистолет:

— С богом, ребята-а! За матушку Ру-у-усь!

Петр, зажав в зубах шпагу, полез наверх, цепляясь за веревку с абордажным крюком на другом конце. За ним, перекрестившись, устремился Минаев.

ПОТОМКИ ПРЕОБРАЖЕНЦА ЕМЕЛЬЯНА МИНАЕВА: БАЛТИЙСКОГО ФЛОТА ЛЕЙТЕНАНТ АЛЕКСАНДР МИНАЕВ В ПЕРВУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ В БОЮ С ГЕРМАНСКИМ ЭСМИНЦЕМ ПОВЕЛ

КОМАНДУ НА АБОРДАЖ И ПОГИБ В РУКОПАШНОЙ СХВАТКЕ; ПРАПРАВНУК ПЕТР АНДРЕЕВИЧ МИНАЕВ, МАЙОР СОВЕТСКОЙ АРМИИ. ПОГИБ ПРИ ОБОРОНЕ СЕВАСТОПОЛЯ.

Нападавшие дрались остервенело. Им было некуда отступать и нечего терять. Шведы, захваченные врасплох, выскакивали на палубу полураздетые. Грохали выстрелы, слышался звон шпаг и лязганье штыков, короткие вскрики, брань.

Царь в ярости отбросил шпагу и разряженный пистолет, схватился в рукопашную со шведским офицером. Они упали и покатились по палубе, стараясь подмять друг друга. Петр оказался много сильнее — железными руками сдавил офицеру горло.

На втором фрегате тоже бились на штыках, на шпагах и ножах. Падали раненые, корчились, скатывались к кромке, бортов. Замирали в нелепых позах убитые.

Меншиков приставил нож к груди капитана— жилистого, с рыжей бородой.

— Командуй сдачу, не то всех перебьем, — тяжело дыша, проговорил Ментиков. — Ну!

На артиллерийских палубах тоже кипела схватка. Трупы шведских пушкарей преображенцы выбрасывали в море через огневые люки…

И вот уже на первом фрегате по вантам, зажав в зубах веревку с бело-голубым полотнищем, карабкался солдат Минаев. Вот он достиг верхушки мачты, ножом срезал шведский флаг и стал прикреплять русский. Секунда — и бело-голубое полотнище, подхваченное ветром, затрепетало над кораблем. Грянуло «Ура-а!».

— Что там у Меншикова? Что он там? — Петр с тревогой вглядывался во второй фрегат. Оттуда всё еще доносились стрельба и крики. Но прошло несколько томительных мгновений, и шведский флаг полетел вниз и со второго фрегата, забился на ветру русский — белый с голубым андреевским крестом.

— Алексашка… молодец!.. — прошептал Петр, улыбаясь сквозь слезы.

На «меншиковском» корабле, под только что водруженным флагом, морщилась в смехе калмыковатая физиономия какого-то мальчишки в Преображенском мундире.

…К лагерю русских войск на берегу Невы неспешно приближался длинный обоз. Телеги глубоко увязали в болотистой толще, лошади выбивались из сил. На переднем возу, со связками мушкетов, ружей и шпаг, восседали Никита Демидов и Вильгельм де Геннин. Уже издалека они заслышали катившиеся по угрюмой равнине «Ура-а!», выстрелы п крики.

— Наддай, Никита Демидыч! — заволновался де Геннин. — По всему видать, баталия была и наши верх взяли…

На заводском дворе перед Акинфием стояли оборванные, изможденные мужики.

— С Алапаевского завода бегли. От воеводы Кузовлева, — пояснил Акинфию приказчик Крот.

— Прими к себе, хозяин! Вконец измучил изверг проклятый, — загудели сразу несколько голосов.

— Сам жрет и пьет в три горла, а мы животы подводим!

— И в деле у пего никакого радения. Захирел заводишко-то.

— А вы думаете, Акинфий Никитич тута вам пироги да бражку приготовил? — ехидно улыбнулся Крот.

— У вас работа дельная и хлеба вдосталь. А пирогами мы пе набалованы.

Акинфий обернулся к стоящему позади Пантелею, весело подмигнул и тишком показал из кармана золотую фигурку, что постоянно таскал с собой.

— А ты… Зачем, мол, берешь… Вишь, как обернулось?

— Это еще не обернулось, — вздохнул Пантелей.

— Стало быть, захирел Алапаевский казенный-то? — уже не обращая внимания на Пантелея, не без удовольствия спросил Акинфий.

— Когда без сердца работу делают, она хуже каторги!

Загружали домну. На тачках катили руду, уголь, сбрасывали в ненасытное жерло печи. Гремели колеса, шаркали десятки ног. Акинфий ухватил одну тачку, покатил по доскам — тяжело: на лице выступил пот, дыхание стало надсадным.

…Потом Акинфия видели на плотине. Он обсуждал с мастерами-плотинщиками, как поднять гребень. Сидели кружком, что-то чертили прутьями по земле.

…Потом он осматривал новые пушки на стрельбище.

…До темноты работал он в кузне. От грохота закладывало уши, от жара печей и горнов сохло во рту, пот сыпал градом. На подвесках накатывали чугунные чушки — будущие пушки и мортиры.

…Поздним вечером, весь в копоти и саже, он притащился домой.

— Обедать-то, батюшка… К столу пожалуй, — прошамкала беззубым ртом старуха Самсоновна, что прислуживала ему.

— Не, спать хочу, — едва шевельнул потрескавшимися губами Акинфий. — Спа-а-а-ть…

Петр и Никита Демидов ехали в двуколке.

— Гляди, — пояснял царь, — тут прешпект будет. Так и назовем — Невский! А вот там адмиралтейство флота Российского!

— Коровы ишшо нету, а подойник уже сделали, — усмехнулся Никита.

— Адмиралтейство флота Российского! — чуть не с угрозой повторил Петр. — А вот на островке — крепость. Именами апостольскими освятим: Петра и Павла.

Никита глазел вокруг и повсюду видел одно и то же: унылую, болотистую равнину. поросшую чахлым кустарником, ольшанником и северным корявым березняком. На горизонте маячили еловые леса.

— Эх, государь, назвать-то как хочешь можно. Чтоб тут город построить? О-ох, многовато силушки надобно!

— Не веришь, стало быть? — зло спросил Петр.