Вероника Павловна взяла со стола чашку и вышла на кухню.

Эльвира, чтобы завершить свою роль концертного конферансье, снова поднесла ко рту пачку из-под сигарет, наколотую на кончик шпаги.

— Пожелаем Валерию Воронцову и Игорю Снегиреву успехов на всесоюзном соревновании!.. — Раскланиваясь и вместе с "залом" аплодируя Игорю и Валерию, она, сурово поведя взгляд вправо, надсадно проговорила: — Занавес!.. За-анавес!.. — И, сделав два шага вперед, словно за ее спиной сомкнулись полотнища занавеса, весело и громко обратилась к "публике": — На этом, дорогие ребята, наш концерт окончен!.. — Эльвира сорвала пачку из-под сигарет с кончика шпаги, положила шпагу на письменный стол и плюхнулась на диван. — Фу!.. Конферировать бой труднее, чем драться!.. — Бросив взгляд на часы, порывисто встала с дивана. — В нашем распоряжении, братцы-кролики, осталось пятнадцать минут.

— У меня есть трешка, доедем на такси, — успокоил Эльвиру Игорь.

В комнату с подносом в руках, на котором стояли три чашки, вошла Вероника Павловна.

— Мальчики!.. Холодненького компота!.. Со льдом!.. Вишневого!.. Вы заслужили. До сентября нужно копить силенки.

Три руки протянулись к подносу, на который через минуту были поставлены пустые чашки.

— А где мой побратим кот Васька? — оглядываясь по сторонам, с серьезным видом спросил Игорь. — Хоть бы познакомили.

— Он гуляет, — ответила Вероника Павловна. — Не любит одиночества.

Словно вспомнив что-то важное и обязательное, Игорь обратился к Валерию:

— Давай разделимся. Ты жми в хозяйственный магазин за своей серебрянкой, а мы с Эльвирой полетим в агентство. Вечером между шестью и половиной седьмого встретимся в "Сокольниках". И как всегда — у центральных ворот. — Не дожидаясь согласия или возражения Валерия, он взял за руку Эльвиру и потянул ее к выходу: — Вперед, Ротшильдиха! Только вперед!.. Нас ждут места боевой славы!..

Когда за Игорем и Эльвирой захлопнулась входная дверь. Вероника Павловна, услышав из соседней комнаты слово "серебрянка", вошла в гостиную.

— За какой серебрянкой ты собираешься ехать, сынок? — с тревогой в голосе спросила она, пристально глядя в глаза сына.

— За самой обыкновенной. За той, какой красят самолеты и могильные ограды на кладбищах. Последнее время серебрянка стала моей любимой краской.

— Хочешь по пути из Белоруссии заехать в Смоленск? — робко спросила Вероника Павловна.

— Зачем заезжать?.. Смоленск в нашем туристическом маршруте значится как завершающий пункт похода.

— Ну что ж, ты задумал хорошее дело, — расслабленно сказала Вероника Павловна и уже повернулась, чтобы выйти из гостиной, но ее остановил Валерий:

— Мама!.. Я давно собираюсь спросить тебя: почему ты, сколько я помню себя, ни разу не была на могиле отца? Ты что, его не любила? — И, тут же поняв, что вопросом этим сделал больно матери, смягчил: — Вернее, не очень любила?

Словно обличенная в чем-то неблаговидном, Вероника Павловна ответила не сразу. Она искала каких-то особенных, чуть ли не клятвенных слов, но они не пришли. А поэтому ответила просто, угасающе-буднично:

— Я очень любила твоего отца, сынок… Очень!.. Но ты сам видишь, какая у меня сумасшедшая работа. Я, как вол, тяну в гору две арбы. Две ставки.

— Но в каждой неделе есть суббота и воскресенье… А до Смоленска езды всего десять часов… А потом каждый год ты имеешь месячный отпуск.

Веронике Павловне не хватало воздуха. Она чувствовала себя прижатой в угол, из которого не знала, как выбраться.

— Все это так, сынок… Когда ты был маленький, я ездила на могилу отца каждое лето. И каждый раз я возвращалась с больным сердцем. Ты же знаешь, какие у меня нервы и какое слабое сердце. Просто, наверное, щажу себя, чтобы не потерять последние силы и поставить тебя на ноги.

— Я тебя понимаю, мама… Ты не сердись на меня. Может быть, ты и права. Я не хотел тебя ни упрекнуть, ни обидеть. Я это сказал просто потому, что последнее время отец мне очень часто снится. Я вижу его как живого. И все почему-то рядом с самолетом. В комбинезоне, на голове кожаный летный шлем… Улыбка такая светлая-светлая. Как на фотографии, что на памятнике. Он машет мне рукой, зовет меня к себе, что-то говорит мне, а я из-за рева мотора ничего не слышу. Только одно слово — догадываюсь по губам: "Сынок!.."

На глазах Вероники Павловны навернулись слезы. Сердце ее щемило от жалости к сыну. Она хотела утешить его. но не знала чем.

— Да, сынок, отец твой был первоклассным летчиком. Когда он возвращался с полетов и приходил домой, то подолгу стоял над детской кроваткой и играл с тобой, делал тебе разные смешные рожицы. А мне было мило и потешно. Я была счастливой женой и счастливой матерью. Многие мои подруги завидовали мне. — Наступили минуты, когда ложь уводила Веронику Павловну в такие подробности, что временами ей казалось, что ее мужем, от кого родился Валерий, и в самом деле был военный летчик, и что он погиб при выполнении боевого задания, и что похоронили его на смоленском кладбище. В такие минуты ей становилось страшно: уж не сходит ли она с ума? Но тут же успокаивала себя где-то случайно вычитанным высказыванием Горького о том, что правда — это всего-навсего сотни раз повторенная ложь. А она, Вероника Павловна, свою ложь об отцовстве Валерия повторила уже столько раз, что временами и сама начинала убеждать себя, что это была правда.

Глядя рассеянно в одну точку на стене, Валерий тихо, тоном легкого упрека сказал:

— Ты так мало и как-то всегда неохотно рассказываешь об отце… А мне бы о нем хотелось знать все, что знаешь ты.

— Не хочу тебя расстраивать, сынок. Да и самой тяжело о нем вспоминать.

— Отец стоит того, чтобы его помнили и вспоминали. — С этими словами Валерий встал с дивана, вставил в магнитофон кассету и щелкнул клавишу включателя.

В следующую минуту по комнате разлилась печальная песня о трагической гибели летчика, который, чтобы не выбрасываться из неисправного самолета над городом, из последних сил, идя на верную смерть, вывел самолет из зоны города и разбился. Когда Валерий слушал эту песню, перед его глазами образ отца представал таким, каким он запечатлен на фотографии, вмонтированной в нише памятника.

Вероника Павловна поправила на письменном столе разложенную по главам диссертацию мужа и, чтобы как-то незаметно закончить этот всегда нелегкий для нее разговор, сказала:

— Я сегодня очень устала, сынок. Болит сердце. Пойду прилягу. — Она поцеловала Валерия и вышла в спальню.

Как и когда вошел в квартиру Яновский, Валерий не слышал. Он даже вздрогнул, когда отчим громко кашлянул, давая знать, что он пришел и что в гостиной, где на письменном столе его ждет диссертация, ему нужно остаться одному.

— Все развлекаемся? — сухо бросил Яновский.

— В этой песне мало развлечений, — глухо произнес Валерии и выключил магнитофон. Уже из коридора, не открывая дверь спальни, крикнул матери: — Я поехал за серебрянкой.

Дождавшись, когда Валерий уйдет, Яновский достал из портфеля металлический лист чеканки с изображением обнаженных граций под струями фонтана и повесил ее на стену. Когда в гостиную вошла Вероника Павловна, он кивнул на чеканку и тоном нескрываемой похвальбы сказал:

— Подарок!.. Авторская работа. Сегодня был в Абрамцевском художественном училище, проводил там беседу со студентами. Интересные молодые люди! Есть очень талантливые. А когда я сказал, что в одной из глав диссертации об эстетическом воспитании молодого человека трудом я обязательно отражу опыт Абрамцевского училища, — преподаватели и директор на прощание, в знак благодарности за мое выступление и, очевидно, как аванс за обещанную похвалу, взяли из своего музея вот эту чеканку — а она отмечена премией на ВДНХ — и подарили мне с автографом. Почитай!.. — Яновский снял со стены чеканку и поднес ее тыльной стороной чуть ли не к лицу жены. — Впечатляет?

— А ты будешь о них писать?

Яновский зычно хохотнул.