Тело занесли в цитадель и обмыли. Лицо, разбитое до неузнаваемости, прикрыли шелковым покрывалом.

В зале, где неполных два часа назад сахарлик собрал всю семью, горько рыдала Каракуз-бегим, обняв Кутлуг Нигор-ханум.

— Я, я причина смерти повелителя, о ханум-ая! Зачем, зачем я разбудила моего повелителя?! О, я, проклятая, виновата в его смерти! Я!

Кутлуг Нигор-ханум вспомнила, как сегодня мирза беседовал с ними странным образом, будто завещание составлял, — вспомнила и тоже заплакала.

— Э-э-эх, откуда знал он о своей смерти, а? Как говорил он сегодня с нами, как говорил!

Каракуч-бегим, освободившись из объятий ханум, сидела, раскачиваясь, маленьким кулачком ударяя себя по голове.

— Я лишила отца еще не рожденного сына, о ханумая, — горько шептала она, — Он узнал лишь вчера вечером и пожелал: «Пусть будет сын!» Сын, сын… Где теперь его отец? Где?.. Зачем, зачем я разбудила моего повелителя? Лучше уж мне было умереть, мне упасть с того крутого обрыва!

— Не говори так, душа моя!.. Надо жить для сына. А обрыв?.. Все мы стоим на краю обрыва! Всех нас ждет опасный обрыв! О боже!

Ну, не странна ли, не загадочна ли эта неожиданная смерть мужа? Мирза Умаршейх, воинственный властитель, храбрый воин, сколько он носился по полям битв с обнаженным мечом, а погиб из-за обвала берега. Случайно ли это? Не знак ли это свыше? Государство, построенное его дедами, разве оно не похоже на сооружение, воздвигнутое на кромке обрывистого берега? Страна, раздираемая междоусобицами… В воображении Кутлуг Нигор-ханум будущее вдруг приняло зримый вид. Она вздрогнула, потому что привиделся ей тут же единственный сын, любимое дитя, Бабур. Жизнь отца низринулась с обрыва во всепоглощающий поток. Не унесут ли и Бабура беспощадные волны?

— Нет! Нет! Да хранит его всевышний!.. Я пойду, бегим, пойду, — извинилась она перед Каракуз, — пошлю гонца в Андижан! Я сама должна предупредить мальчика о гибели отца.

Доверенный бек второй жены покойного повелителя, Касымбек, сумеет передать письмо подавленной горем и предчувствиями Кутлуг Нигор-ханум к ее матери Эсан Давлат-бегим, которая жила в усадьбе под Андижаном вместе с Бабуром.

В то самое время, когда Касымбек получил в руки письмо ханум, султан Ахмад Танбал, тайно посланный в Андижан Фатимой-султан, пересек уже Сырдарьинский мост, на значительное расстояние опередив второго посланца. Чтобы не бросаться в глаза, он взял с собой одного нукера, а вчера прибыл из Андижана со свитой в шестьдесят всадников. Сегодня Фатима-султан многое, очень многое обещала ему. Если Ахмад Танбал сумеет объединить преданных ей беков, отстранить от престола мирзу Бабура и воздвигнуть на престол мирзу Джахангира, то… Ахмад Танбал уже немало лет провел в обидном ряду второстепенных беков при дворе Умар-шейха. Теперь — хватит! Если Джахангир займет престол, султан Ахмад Танбал будет первым визирем. А быть первым визирем при повелителе-мальчонке… не равносильно ли это тому, чтобы самому быть повелителем? Вот тогда он… не будет гнаться за рисунком, на котором изображена Ханзода-бегим. Он возьмет Ханзоду-бегим! Ведь правду сказать: ничего слаще этой мечты — стать повелителем такой красавицы — у Ахмада Танбала не было.

Он оглянулся назад, на свой след. Дорога пустынна.

Лишь через несколько часов из крепости выехал Касымбек. У мирзы Бабура тоже были сторонники. Их тоже надо было собрать и подготовить к борьбе за престол.

Мирно еще в Андижане.

У ворот красивой загородной усадьбы, окруженной высокими стенами, поставлена обычная стража.

«Война» кипит внутри стен: двенадцатилетний Бабур-мирза азартно учится воинскому делу. Галопом мчится он по поляне, вот опустил поводья, быстро натянул тетиву лука и на всем скаку пустил стрелу. Раздался глухой, всасывающий звук: стрела впилась в доску, служащую мишенью.

Группа всадников в тени чинары наблюдает за упражнениями наследника престола. Мазидбек на вороном коне приблизился к мишени первым. Он был бекаткой мирзы Бабура. Когда Бабур вернулся назад, наставник повернулся к нему лицом, сказал нарочито равнодушно:

— Прицел был взят высоковато. — И тут же добавил, заметив, как расстроился мальчик — Немного высоковато. А выстрел получился отменный!

Мазидбек вытащил стрелу из доски, отмерил пальцем глубину, на которую она вонзилась в дерево, показал Бабуру:

— Силы в ваших руках много, мой амирзода[37]! Львиная длань! Недаром наш повелитель дал вам имя Бабур.

Нукеры мирзы Бабура, его оруженосцы и товарищи по играм — ровесники — также собрались вокруг мишени. Знали, что лук Бабура был изготовлен с учетом его возраста, подобран по росту. Хвалили, конечно. Но Бабур тоже знал все это.

— Львиноруким пусть называют моего отца. Сам видел: его стрелы били в десять раз сильнее этой моей. А если он пустит в ход кулак, ни один могучий джигит не устоит.

— Вот и ваш покорный слуга хочет сказать, что ваша львинорукость оттого, что вы похожи на отца! — умело повернул разговор Мазидбек.

Бабур усмехнулся. Молча стер со своего широкого, тронутого загаром лба и с верхней губы капельки пота.

— Да, становится жарко, мой амирзода. Летний пост изнуряет человека. Как бы до ужина вам не потерять силу. Надо отдохнуть в тени. Ваш покорный слуга оставит вас — его требует к себе подготовка обороны Андижана…

Но Бабур не любил отдыхать. Ему хотелось двигаться, куролесить. Глаза его заблестели озорством, едва только Мазидбек уехал. Бабур остановил коня, оглянулся, подозвал к себе нукера. Нукер приблизился, Бабур протянул руку и попробовал седло на его гнедом, со звездочкой на лбу, коне: крепко ли сидит. Седло сидело крепко. Тогда Бабур приказал нукеру отъехать в сторону на пятьдесят шагов, спешиться и пройти мимо него, ведя коня в поводу.

В мальчишеской свите Бабура самым авторитетным был шестнадцатилетний Нуян Кукалдаш, вскормленный вместе с сестрой Бабура одной матерью. Догадавшись о намерении Бабура, Нуян забеспокоился:

— Мой амирзода, вы только сейчас закончили одно упражнение. Может быть, довольно? А другие сложные упражнения оставите на завтра?

— Пусть так и будет. А сегодня — легкие! — рассмеялся Бабур и резко взбодрил своего коня.

Тот быстро вошел в галоп, и тогда Бабур, уже догоняя шедшего ровным шагом нукера, высвободил ноги из стремян, взял в зубы камчу и, как только его сивый поравнялся с гнедым, вытянулся, схватился за седло гнедого обеими руками и легко вымахнул из своего седла.

Конь нукера испугался прыжка и шарахнулся в сторону. Бабур на мгновение повис в воздухе, ноги со стуком ударились оземь. Но мальчик не разжал рук на седле (руки у него и в самом деле были сильные!), удержался, новис; нукер мгновенно кинулся к лошади, резко остановил ее. Ноги Бабура пробороздили полукруг по земле; шелковый тюрбан слетел с головы мальчика, но сам он удержался на ногах, выпрямился, — а камча все еще зажата в зубах! — только лицо сильно побледнело. Нуян подскакал к нему, спрыгнул с коня, поднял тюрбан и хотел подать Бабуру. Но Бабур даже не взглянул на пыльный тюрбан. Взял в руки камчу, молча вскочил на сивого, которого нукер успел подвести к хозяину.

Бабур ударил коня камчой и поскакал меж деревьев, не разбирая дороги.

Дорога, но которой обычно ехали всадники, проходила по краю сада. Бабур же летел прямиком по узкой тропинке, вьющейся среди деревьев. Когда конь перескакивал через арыки, голова чуть не задевала за мощные ветви урючин. А он, крепко обняв шею коня, пригибался — и проскакивал. Урюк, сбитый его плечом, так и шлепался в воду.

— Ты почему не держал коня покрепче, дуралей! — закричал на нукера встревоженный Нуян. — Теперь на нас всех обиделся амирзода! Всем, глядишь, и попадет из-за тебя.

У богато убранного айвана[38] в середине сада Бабур остановил коня.