Я вспомнила манекенщиц из Дома моделей — бесспорно они все были и красивы и эффектны. Но и походка их, и позы не показались мне естественными. А в докторе Жене с морского траулера была и врожденная грация, и женственность, а главное, она была очень естественной.

— Теперь я частенько заглядываю в модные журналы, — закончила свой рассказ Женя. — При случае заглядываю и в Дом моделей — и сама кладу в чемодан модное платье. Женщина всегда должна быть женщиной!.. — и улыбнулась.

ПАРИЖАНКА

Однажды в Свердловске я, проходя через фойе филармонии, обратила внимание на немолодую женщину, которая, разговаривая с билетершей, чему-то заразительно смеялась. В ее лице и смехе было столько обаяния, что я спросила свою спутницу:

— Вы не знаете, кто это?

— Знаю, — ответила она. — После концерта расскажу. После концерта она рассказала.

Тридцать пять лет назад в Париже блестяще окончила консерваторию по классу фортепьяно единственная дочь состоятельных родителей — Вероника Латар. Весной она должна была ехать в свое первое гастрольное турне, когда судьба столкнула ее с человеком, в которого она влюбилась так, как мы влюбляемся только один раз в жизни. Но он был не парижанин, а иностранец — он был москвич и должен был вскоре вернуться в Союз. Но москвич тоже полюбил! Он понимал всю сложность их брака, он говорил ей, что она должна будет покинуть Францию, принять советское подданство, что ей надо будет привыкать к чужой стране, о ее родителях, которые были против их брака. Парижанка улыбалась.

— Моя прабабка Камилла Ледантю, приехав в Петербург, влюбилась в вашего декабриста, и потом она уехала за ним на каторгу, — это всегда бывает очень далеко... А я еду с вами в Москву. Да, я 22 года прожила в Париже, но все остальные долгие годы я буду жить с вами в России и полюблю ее, как полюбила вас...

Любовь увезла их в Москву.

Прошло восемнадцать лет. Однажды в вестибюль Свердловской консерватории вошла немолодая женщина в валенках, в ватнике и молча села на подоконник.

Из всех классов раздавались звуки, бегали взад-вперед студенты.

А женщина сидела, и к ней никто не подходил. Занятия окончились, консерватория опустела.

Старик сторож поглядывал на незнакомку, не зная, как с ней поступить, но женщина, будто угадав его сомнения, сама обратилась к старику:

— Я бы хотела вас просить, если только это возможно, разрешите мне войти в класс, где есть рояль...

И старик разрешил, хотя это было вопреки правилам. Он впустил ее в класс на втором этаже и ушел, плотно закрыв дверь.

В подшитых валенках, бесшумно обходя классы, он изредка заглядывал в замочную скважину. Женщина сидела на стуле около батареи и смотрела на рояль. Рано утром, любезно поблагодарив сторожа, она ушла... Но к вечеру она пришла снова и стала частенько приходить сюда по вечерам, и сторож уже много знал о нелегкой судьбе парижанки. Теперь старик каждый день брал в студенческое буфете лишнюю булочку, заваривал вечером покрепче чай и ждал ее. Она приходила, рассказывала о своих делах с пропиской, работой, пила чай, шутила, а потом шла в класс.

Однажды ночью он услышал звуки рояля, громко раздававшиеся в пустом здании. Сторож встал со стула, перекрестился, и опять сел. Звуки нарастали. Сторожу вспомнилось почему-то детство, когда в деревне на пасху, под звон колоколов, его, полусонного, вели к заутрене; потом вспомнился ледоход: все бежали смотреть, как вода, вырвавшись наружу, с треском ломая лед на мелкие куски, мчалась вперед...

Будто спохватившись, старик побежал в учебную часть и, закрыв за собой дверь, набрал номер телефона директора консерватории.

К телефону долго не подходили, потом сонный голос сказал:

— Слушаю.

— Федор Степанович, это я, сторож Гаврила. Прости меня, старого, приходи сейчас в консерваторию.

— У тебя что, пожар?

— Нет, пожару нету, тут такое дело...

Старик положил трубку и прислушался: она играла. Только бы не перестала, только бы он успел...

Через десять минут, в валенках, а шубе, надетой на пижаму, в консерваторию вошел взволнованный директор. И сразу услышал звуки, бурно и свободно разливавшиеся по пустому зданию... Бетховен, соната № 21.

— Кто это играет? — шепотом спросил он.

Старик шепотом рассказал историю парижанки. Когда музыка кончилась, директор, пригладив волосы и застегнув шубу на все пуговицы, осторожно постучав, открыл дверь: у рояля стояла сияющая женщина. Обняв старика, она, то ли смеясь, то ли плача, сказала: «Могу!»

Вскоре она работала концертмейстером в филармонии.

Года три назад, около Дома Союзов я увидела скромную афишу: вне абонемента — Бетховен. Пианистка Латар-Шевченко.

С ПРЫЖКОМ ИНТЕРЕСНЕЕ

На праздничном концерте в Серпухове я пошла в зал посмотреть велофигуристок Васильевых, которые исполняли новый трюк. По дороге в Серпухов, в автобусе они показали мне фото рабочего момента этого номера. На плечах у сидевшего на велосипеде Володи стоит его партнер Глеб, а на плечах у Глеба, вытянувшись в струнку, — Лида.

— Ну, а в чем же трюк? — спросила я.

Володя, посмотрев на меня так, как смотрят на человека, в умственных способностях которого сомневаются, сказал: «Велосипед едет...»

Я вошла в зал, когда Володя на велосипеде делал круг. Потом на ходу ему на плечи вспрыгнул Глеб, затем на подножке велосипеда оказалась Лида, которая в один миг, как по лестнице, взобралась на спину сначала Володи, затем на плечи Глеба и вытянулась, подняв одну руку. Велосипед стал набирать скорость.

Зал замер. И тут Лида задела головой падугу, висевшую под потолком. От неожиданности она качнулась и потеряла равновесие. Глеб пытался помочь ей вытянуться, но ему не удалось это, и они оба стали медленно валиться назад. Я видела напряженные руки и спину Володи, невероятные усилия всех трех выровнять положение.

И вот, подчиняясь усилиям их воли и мускулов, пирамида стала выпрямляться. Но, выпрямившись, они не смогли удержаться в нужном им положении и теперь стали валиться вперед, и, что самое страшное, — из круга движения...

Тот, кто ездит на велосипеде, знает основной принцип езды: в какую сторону падаешь, в ту и нужно поворачивать руль. Володе повернуть руль было некуда, так как теперь наклон был туда, где была оркестровая яма.

Глеб и Лида медленно и неумолимо падали вперед. Это значит увечье, может быть, даже смерть. Необходимо было сделать так, чтобы они упали не в яму, а на сцену. А дальше произошло следующее.

Володя скомандовал «ап» и, оттолкнувшись от педалей велосипеда, через руль прыгнул в оркестровую яму. Таким образом, Глеб, потеряв плечи, на которых он стоял, очутился на полу, у самой рампы. От неожиданного приземления Глеба Лида, стоявшая у него на плечах, только слегка качнувшись, спрыгнула и встала на самом краю рампы.

Зал ревел от восторга, а Глеб и Лида, улыбаясь публике, искали глазами Володю. А виновник спасения, очутившись в оркестровой яме, скрылся под сценой и через секунду появился на сцене, раскланиваясь как ни в чем не бывало. Раздалась новая буря аплодисментов и крики «бис».

Под несмолкаемые аплодисменты зрителей трюк был повторен, но, разумеется, без прыжка в оркестр.

Все это произошло в течение двух минут, и даже не все стоящие за кулисами актеры поняли, что произошло, не говоря уже о зрителе.

Те, кто понял, думали: большое счастье, что сейчас около Дома, культуры не стоит «скорая помощь», что жизнь человеческая — копейка, и что профессия акробатов схожа с профессией минеров...

Когда после концерта мы ехали в нашем автобусе в Москву, жена водителя восторженно говорила: «Замечательный сегодня был концерт, только жаль, что Васильев на бис не сделал прыжок в оркестр. С прыжком интереснее!»