— Не слишком ли утилитарное требование к поэзии?

— Иным ему быть трудно. Солдаты с вывихом в голове доставляют немало хлопот и бед. И выправить одной командой их невозможно. Приходится читать и Забродина и других.

— А без нужды вы каких поэтов читаете?

— Из современных — Юлию Друнину, Римму Казакову…

Лариса Константиновна недоуменно приподняла плечи.

— Удивлены?

— Не знаю, что и сказать, — созналась она.

— О личном женщины пишут искреннее.

— Возможно, — Лариса Константиновна неожиданно вздрогнула и заторопилась к выходу, увлекая за собой Горина.

Через открытую дверь читального зала она увидела мужа, который сидел напротив Любови Андреевны и говорил ей что-то игривое. Заметив жену, Аркадьев откинул руку на спинку стула и с веселым удивлением приподнял густые брови. Оба эти жеста, как показалось Ларисе Константиновне, были сделаны нарочито и с той небрежной широтой, которая особенно была ей нетерпима. Ее опасения, что эту небрежность может увидеть и Горин, несколько улеглись, когда за ней хлопнула клубная дверь, а на лице Михаила Сергеевича она не прочитала недоуменного вопроса. Стараясь подальше увести Горина, она спросила:

— Вы, кажется, не все сказали о своих занятиях.

— Почти все, если не обращаться к прошлому. К тому же…

Сзади послышался стук каблуков. Спина Ларисы Константиновны, словно от внезапного прикосновения чего-то холодного, вздрогнула и настороженно выпрямилась. Горин умолк.

Их нагнал Аркадьев и, сделав Горину короткий поклон, испытующе посмотрел на жену. Та отвернулась. Геннадий Васильевич, плохо скрывая свое раздражение и недовольство, обратился к Горину:

— Прошу извинить, товарищ полковник, нас ждет машина. Если желаете…

— Спасибо. Я предпочитаю пешком. Всего доброго.

Горин поспешил удалиться, чтобы не видеть неожиданно открывшуюся ему семейную неурядицу.

Мимо проскочила машина. Аркадьев и жена сидели на заднем сиденье. Она смотрела в боковое стекло, он — по ходу машины. «Что это с ними стряслось?» — подумал Горин, провожая машину взглядом. Всего минуту назад она была спокойна. Он вроде тоже ничего дурного не допустил. К чему ж тогда она с таким гневом отвернулась от мужа? Умна и должна б догадаться, как это могло уязвить его в присутствии начальника. Разлюбила? Или злится, что муж не оправдал надежд, все еще ходит в командирах полка, а генеральская должность для него и не просматривается? Вроде была не завистлива к людям с чинами. Или слишком виноват в другом? В чем? Кажется, чуть выпил…

Раздумье Горина прервал предупредительно-осторожный голос Знобина, послышавшийся сзади.

— Думается, Люба, вы догадались, о чем я вас спросил?

— Догадалась, — помедлив, ответила Любовь Андреевна и тут же сама спросила: — А что предосудительного в том, что мы оказались вместе, поговорили какой-то час?

— Дело не в том, сколько вы говорили, а как говорили.

— Занятно, как же? — принужденно засмеялась Любовь Андреевна.

— Как? — произнес Павел Самойлович, не находя слов выразить то еле заметное, что уловил он во взаимоотношениях Аркадьева и Любы. Знал он ее давно и хорошо, не раз беседовал по просьбе женщин, сочувствовавших ее мужу, когда ее увлечения подходили к опасной грани, которую она, кажется, не переступала. Знобин чувствовал, что, чем раньше он остановит ее влечение к Аркадьеву, который выглядел несравнимо привлекательнее ее низенького мужа, тем легче будет предостеречь ее от неверного шага, который может обернуться бедой не только для нее.

— Как? — повторил Знобин. — С тем преувеличенным для семейных людей интересом, который вызывает у знакомых вам неодобрение.

— Не у знакомых, а у мещан! — взорвалась Любовь Андреевна.

Знобин помолчал, видимо, дал собеседнице успокоиться и заговорил ровным голосом, в котором, однако, слышалось приглушенное осуждение.

— Хорошо, Люба. Я готов признать свое предположение мещанским, извинюсь перед вами… только ответьте честно: какая у вас сегодня встреча по счету?

— Какое это имеет значение?

— Если я согласился перевести себя в разряд мещан, вероятно, большое.

— Что ж… вторая.

— Четвертая, Люба, — не сдержавшись, упрекнул ее Знобин.

— Какая осведомленность! — возмутилась Любовь Андреевна. — Можно подумать, вы устроили за нами слежку.

— Просто вы попались на глаза тем, кто не хочет, чтобы о вашем муже, о нас, офицерах, говорили плохо.

Горин мало что разобрал из этого разговора и придержал шаг, когда заметил, что Любовь Андреевна направилась к своему дому. Павел Самойлович нагнал его и, сдвинув назад фуражку, озадаченно усмехнулся!

— Ну и разговорчик сейчас произошел…

— С Любовью Андреевной?

— Слышал?

— Немного.

— Красива и остра, как черт.

— С кем это она любезничает?

— Представь, с Аркадьевым.

— Да?.. — удивился Горин.

— Да.

Мужчины подошли к дому. Горин предложил:

— Зайдем. Надо поговорить и о другом. Из штаба Амбаровекого к нам приезжает комиссия.

— Если надолго, забегу к себе, иначе жена не приляжет, а ей нездоровится.

Знобин вскоре вернулся, и они поднялись на второй этаж. Дверь открыл сын. Шмыгнул носом, тут же отвернулся.

— Смотри, Павел Самойлович, вторую неделю ходит в рядовых, а хмур, как штрафник.

— За что с ним так круто обошлись?

— Пусть ответит сам, если смелый.

Тимур, переступив с ноги на ногу, с укором посмотрел на отца: зачем рассказывать, срок уже кончается.

— Ребятами командовал не так.

— Как это не так? — Знобин ласково взъерошил волосы на ребячьей голове.

— Покрикивал на них.

— Ты? Никогда бы не подумал, — подняв брови, с шутливым удивлением проговорил Знобин. — Надеюсь, свой басок больше не будешь без надобности пускать в дело?

— Не буду.

Вошла Мила. Горин привычно подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Сколько человек прокричало сегодня миру о своем появлении на свет? — спросил вместо приветствия Знобин, пожимая руку Миле.

— Восемь.

— Сколько из них будущих защитников рода и племени нашего?

— Пятеро, но хочется верить, им-то уже не придется переносить лихо войны.

— Надежда, Мила, человечнейшая. Только не сбудется она так скоро.

— На войне так много пришлось увидеть искалеченных и убитых… порой без радости принимаешь мальчиков на свет.

— И все же мы считаем необходимым изо дня в день напоминать им: в поте лица готовьтесь не щадить своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом, — серьезно проговорил Знобин.

— Вы — военные. Павел Самойлович, поужинаете с нами?

— Да, — ответил за него Горин и повел Знобина в другую комнату. Включил свет, усадил за письменный стол, сам сел спиной к темному окну. Их разделяли лишь угол стола да книги. Горин убрал их, подвинул к Знобину пепельницу. Тот потянулся в карман за папиросами.

— Ты, я вижу, готовишься к настоящему заседанию.

— Повестка из трех вопросов.

— О-о!

— Комиссия, Павел Самойлович, к нам действительно приезжает. Но сначала поговорить хочется не о ней.

— С чего начнем?

— С твоего разговора с Любовью Андреевной. Я понял, он был не случайным.

Знобин сделал глубокую затяжку, сбил пепел с папиросы, помедлил и сломал ее в пепельнице.

— Не случайным, — озабоченно подтвердил Знобин. — В тот вечер, когда ты наставлял Аркадьева, Желтиков возвращался домой и увидел его с Любой у калитки ее домика. Вероятно, встретились случайно, он шел от реки. В другой раз его визит в домик заметил Ашот Лазаревич. Копался в садике. Наблюдательности нашего начальника артиллерии, думаю, можно верить. Третью встречу я видел сам. Впечатление у всех одно — встречи не безразличны ни для Аркадьева, ни особенно для Любы.

— Так быстро?

— Не совсем. Любовь Андреевна сказала, что Аркадьева она знает давно.

Сложность семейной ситуации заставила собеседников надолго задуматься. Павел Самойлович даже встал, открыл окно, втянул широкими ноздрями чуть сыроватый августовский воздух.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: