Солдат шел молча. А Шелест не мог молчать. Неведомо откуда подкравшееся волнение взбудоражило в нем, кажется, каждую жилку. Так, видимо, бывает с любым новичком, прибывшим к первому месту службы.

Чтобы хоть немного унять волнение, Василий решил завязать разговор.

— У вас тут, выходит, и своя гостиница есть? — он дружелюбно посмотрел на солдата.

Но тот даже не повернул головы. Вынув из кармана руку, он стал подбрасывать и ловить спичечный коробок. На тонких губах своего проводника Василий увидел лукавую усмешку.

Солдат тем временем заговорил.

— Есть гостиница. Сейчас увидите. — Он сделал заметное ударение на слове «гостиница».

Будто не расслышав иронии, Василий продолжал спрашивать:

— А еще что хорошего есть?

Солдат снова с ехидцей улыбнулся:

— Есть и овощ в огороде — хрен да луковица…

— Ого, — засмеялся Шелест, — да тебе, видать, палец в рот не клади. Острый парень.

— Поживете в этом захолустье, товарищ лейтенант, тоже заостритесь.

— Выходит, невесело у вас?

— Невесело.

— Что так?

— До города далеко, в деревню пойдешь — самоволкой считается. Ну, а в клубе… там скучища по всем углам.

— Что ж вы сами ничего не придумаете?

Солдат, еще раз подбросив коробок, спрятал его в карман.

— Кто это — сами?

— Ну, комсомольцы, молодежь. Самодеятельность бы организовали. Экскурсии.

— Эх, товарищ лейтенант, комсомольцы наши, если что и делают, так это на собрания комсомольские ходят. Одни говорят, другие дремлют там. Словом, сами увидите. А сейчас — вот гостиница.

Он показал на приютившийся в самом отдаленном уголке городка маленький, в два оконца, приземистый домик.

— Вход с той стороны. Кланяйтесь дверям, а то ушибетесь. Там вас солдат встретит.

Не зная, обижаться ему за столь фамильярное обращение на солдата или промолчать, лейтенант выбрал второе. Отпустив провожатого, шагнул к домику, толкнул дверь и, наклонившись, переступил через порог.

Спустя несколько дней в отдельном батальоне, куда Шелест был назначен командиром взвода, состоялось комсомольское собрание. Василий в первую же минуту вспомнил слова провожавшего его в гостиницу солдата о том, что тут на комсомольских собраниях «одни говорят, другие дремлют». Да и в перерывах, оказывается, не лучше. Вон как невесело встали, пошли, растекаются по всему клубу.

Какая-то струна не выдержала у Василия, он встал, ушел за кулисы искать начальника клуба. А через минуту, взорвав тишину, в фойе заиграл баян. Люди быстро собрались на его торопливый переливчатый голос. А баян будто только набирал пары, живые и разливистые переборы его с неторопливо-гортанным придыханием басов звали все властнее и ласковее.

Играл лейтенант Шелест. Он широко улыбался и задорно выкрикивал:

— Песенники налево, плясуны направо!

Кончилось минутное замешательство, прекратились переглядывания, и вот уже в кругу первый «танцепроходчик» — коренастый, с короткой стрижкой солдат. Плавно пошел, с раздумьем, с кокетством, этакой павой, потом, словно передумав, наклонился и рассыпал замысловатую дробь ладоней по голенищам. Шелест от удивления даже головой качнул: «Мастак парень».

А кругом шумели:

— Поддай, Гапонов.

— Ходит хата, ходит печь…

Подошел комбат, слегка лысеющий, но еще моложавый и подтянутый подполковник Ремнев. Одобрительно кивнул Шелесту и, улыбаясь, загляделся на плясунов. Рядом с ним оказались замполит майор Шикин и секретарь партбюро капитан Козырев.

Переглянулись, поймали взгляд командира. «Нравится?» — спросили из-под густых, сросшихся на переносице бровей глаза Шикина. «Хорошо», — взглядом ответил капитан Козырев. Глаза Ремнева неопределенно сузились, брови вскинулись и опустились: мол, поживем — увидим.

А в кругу уже лихо отплясывали четверо. Пол слегка прогибался и поскрипывал. Шелест по-прежнему широко улыбался, пальцы его проворно и знающе плели стремительные узоры. Увидев напротив себя подполковника Ремнева, Василий озорно показал на него взглядом одному из плясунов, и тот, широко и плавно пройдясь по кругу, вдруг лихо ударил перед комбатом вприсядку. Ремнев растерянно и виновато улыбался, точно прося пощады, но фойе наполнилось аплодисментами, а почти у самых ног подполковника, вызывая на танец, били дробь уже все четыре плясуна.

Комбат глянул на Шикина и Козырева — те, смеясь, тоже аплодировали. Махнув с шутливой безнадежностью рукой, машинально поправив китель, Ремнев вошел в круг.

Потом все вместе пели. И удивлялись каждый про себя: как здорово получается.

Позже, сидя в президиуме, комбат чему-то довольно улыбался, и такой же улыбкой отвечал ему с другого конца стола замполит Шикин.

Служба с первых же дней захватила Шелеста. Выходы в поле, стрельбы, строевые занятия. Когда удавалось пораньше вернуться в общежитие-гостиницу, он видел скучающие лица. И как-то раз, не выдержав, сказал:

— А что, если нам организовать шахматный турнир?

Сначала предложение встретили без энтузиазма, но когда на стене появилась аккуратно вычерченная таблица, а на столе Василия назавтра же стопкой выросли три новеньких комплекта шахмат, люди оживились. Скоро начались шахматные баталии.

Потом состоялось обсуждение новой книги. По вечерам на огонек в общежитие стали заходить и офицеры, проживавшие на частных квартирах.

Шелест так и не мог припомнить, кто на отчетно-выборном комсомольском собрании назвал его кандидатуру в состав бюро. За нее проголосовали единогласно.

После первого заседания комсомольского бюро, на котором Василия избрали секретарем, его при выходе из клуба взял под руку капитан Козырев.

— В общежитие? Пошли вместе.

Ночь выдалась ясная. В темном ночном небе необычно большими светящимися бусинками висели над городком звезды. Под ногами мягко шуршал опавший лист. Разговаривая, вышли за КПП, взяли вправо — к офицерским домикам.

— Что ж, Василий, — говорил парторг, — комсомольцы свою волю выразили. Теперь за тобой слово. И скажу тебе сразу: держи плечи круче. Работы много. — Козырев произнес последнее слово в растяжечку, певуче, как бы подчеркивая, что он нисколько не преувеличивает.

— Чувствую, — вздохнул Шелест и спросил: — А кто этот рядовой Жмуров, о котором так много говорили сегодня?

Козырев помрачнел.

— Это из второй роты. С заковыкой солдат. — И помолчав, словно нехотя, добавил: — На гауптвахте он. За самоволку. Выйдет — разбирать его будут на ротном собрании.

Дня через два лейтенант Шелест решил зайти во вторую роту, чтобы поговорить с секретарем комсомольской организации сержантом Шоркиным. Тот, по словам дневального, находился в Ленинской комнате. Василий направился туда и, едва переступив порог, увидел солдата, показавшегося ему знакомым. Глаза их встретились, и Василий узнал своего давнишнего провожатого.

— Гора с горой… — пошутил он, здороваясь.

У солдата оказалась сильная, с шершавой ладонью рука. — А вот как величают тебя, я тогда и не спросил.

— Андреем Жмуровым величают.

— Жмуровым? — переспросил Шелест, не в силах скрыть удивления. И подумал: «Так вот, оказывается, о ком идет в батальоне такая худая слава».

Жмуров заметил удивление и внезапно засветившийся в глазах лейтенанта настороженный огонек. И понял, в чем дело.

— Небось, уже наслышались обо мне, товарищ лейтенант?

— Не наслышался, но слыхал, — напрямик ответил Василий и решил переменить разговор. — Да ты, оказывается, мастер? — показал он на разобранную гармонь.

— Приходилось иметь дело. И сейчас вот охотно взялся. А то и поиграть не на чем.

— Играешь?

— Так, маленько.

— А мы как раз свою самодеятельность думаем организовать. Хочешь записаться?

— А чего ж, дело хорошее. Только… — Жмуров замялся.

— Что — только?

— Вряд ли что получится из этой затеи. Тропку такую у нас торили, торили… К какому-либо празднику проторят, а потом она снова быльем порастает.