— Разбудите этого бегемота, иначе я покину зал и вы меня больше не увидите!

Иногда, подобно поэту, посвящающему стихи возлюбленной, таинственной для других, Балерина на своих концертах торжественно объявлял:

— Этот номер я посвящаю Н. А.

Все поворачивали голову в сторону загадочной Н. А. — она стыдливо алела и опускала глаза.

Непонятно, чем заворожила Балерину бухгалтерша конторы поезда Наталья Алексеева. Скуластенькая, с белесыми кудряшками, небольшого росточка. Иногда их видели вместе.

Ночью дул такой сильный ветер, что раскачивался, словно ехал, вагончик, снаружи все гудело, выло, трещало, и казалось, что сейчас распахнется дверь и к людям ворвется сама нечистая сила. Выбегавший на улицу Толька вернулся с ссадиной на лбу, злой и смеющийся одновременно. Оказалось, что ветер завалил дощатое сооружение в самый неподходящий для посетителя момент.

Утром путеукладчики проснулись от непривычной, гулкой тишины и нестерпимо яркого света, бьющего через окна: выпал снег! Он горел, как бесконечная вспышка магния, разноцветно искрился, что роса в солнечных лучах.

Парни достали из рюкзаков ушанки, шерстяные носки, меховые рукавицы. От вчерашней непролазной грязи на проспектах Дивного не осталось и следа. На искрящуюся, девственную перину снега не хотелось наступать. Бесследно исчезли низкие лохмотья туч. Небо было высокое-высокое, прозрачной голубизны, как бы вымороженное, и в воздухе пахло той ядреной свежестью, как пахнет только первый снег. Рельсы тоже были прозрачной голубизны. Сопок не узнать, так чудно преобразились они за несколько часов.

Некрасивая поздней осенью тайга сразу похорошела в зимнем наряде. Деревья не потеряли стройности своих форм, как это случится позже, когда обрушатся снегопады, а стояли все в игольчатом инее. Елки надели лебяжьи шубки. Снег скрасил корявость лиственниц, сгладил тысячелетние шрамы-морщины древних скал. Даже на валунах появились обновы: белые казацкие шапки. Во тьме над горами важно всплывала луна. И она была закутана в светящуюся шубу.

Сотни следов исчертили тайгу. Они пересекались, кружили, змеились. От огромных (медвежьих) до еле приметной цепочки (мышиных). Первый снег — несказанная радость для охотничьей души. Снег еще не так глубок, не нужны неуклюжие камусные лыжи, отправляйся пешим.

В один из первых дней зимы, когда стало ясно, что снег лег прочно, в Дивный из райцентра в сопровождении охотников-профессионалов приехал директор краеведческого музея. Он показал начальству стройки бумагу. Там было написано, что подателю сего товарищу такому-то разрешается отстрел медведя в количестве одного экземпляра и что этот медведь предназначен для чучела, которое будет выставлено в краеведческом музее. Именно в Дивный директор приехал по той причине, что, во-первых, в этих некогда глухих местах всегда водились медведи, во-вторых, он надеется найти в поселке помощников для облавы среди охотников-любителей.

Дмитрий назвал дюжину охотников, среди которых были Эрнест и Толька. Директор, собрав всех вместе, объяснил задание, рассказал о повадках медведя и о тех мерах предосторожности, которые необходимо соблюдать при встрече с ним. Затем вручил каждому по новенькому армейскому карабину с запасной обоймой.

С неделю два охотника-профессионала выслеживали в округе медведя, составляли карту местности. Выследили. Зверь жил в продолговатой долине верст за пятнадцать от Дивного. Он хаживал и в соседние долины, но ночевать возвращался непременно в одно и то же место. Все лежки были обнаружены в километровом квадрате. Вот-вот медведь должен был залечь в берлогу.

Долина эта протянулась с юга на север на два карабинных выстрела, что-то около десяти километров. С обеих сторон ее сжимали отвесные, неприступные скалы, а посредине текла быстрая мелководная река. Кое-где стены ущелья, разорванные ручьями, образовали ложбины.

Зверя решили гнать с юга. Северный выход из долины, куда всего вероятнее устремится медведь, надежно «закупорили» четыре стрелка, в ложбины, малые и большие, посадили по одному «номеру».

Тольке досталась неширокая ложбинка на западном склоне с бесчисленными каменными трамплинами, похожими на гигантские ступени. По весне эти трамплины превратятся в шумные водопады, сейчас же вода из ручья ушла, везде торчали голые обледенелые камни.

Стрелки вышли из Дивного далеко после полуночи. От луны и снега было светло, обошлись без фонариков. Повизгивал сухой снег под каблуками. В лунном свете все было таким призрачным, синим, сказочным, и валуны походили на гномов в непомерно больших шапках, корневища лиственниц — на огромных осьминогов, и Толька не удивился бы, если б сейчас на светящуюся неоновым светом звериную тропу вышел взаправдашний таежный леший.

Вел стрелков директор краеведческого музея, сам опытный охотник. Оставляя стрелка в намеченном месте, он негромко приказывал:

— Сидеть тихо. Костры не жечь, не курить. До полного отбоя с места не сходить ни под каким предлогом. Отбой — три зеленые ракеты. Тревога — красные.

Вот и Толькина ложбинка. Стрелки призраками растаяли на тропе. Он спустился немного вниз по ручью, высматривая местечко поудобнее. Наконец увидел: ель в два обхвата, свежевывороченная с корнем бурей. За широким корневищем он и устроился. Мысленно рассчитал: часа через полтора директор расставит посты, к этому времени с южной стороны подойдут охотники-загонщики, человек двадцать. Стало быть, облава начнется часа через два, как раз к рассвету.

Толька посмотрел вниз. Долина, затопленная луною, блестела серебром. На фоне черной реки особенно четко просматривались, все в мохнатом инее, лиственницы, растущие на берегу. Там медленно проплывали тени. Это на луну набегали редкие облачка. Слышно было, как бурлит, гложет камни вода.

Время бежало, становилось холодно. Вдруг впереди громко затрещал кустарник, там зашевелилось что-то большое, бесформенное. Толька щелкнул затвором, вскинул карабин. Раздались звучные удары крыльев. То взлетел черный в ночи глухарь. Напугал…

Теперь от каждого звука он вздрагивал. В голову лезло нелепое: не люди охотятся на медведя, а он за ними, в первую очередь, разумеется, за Толькой. Вот зверь обходит стороною, видит его, тянет ноздрями воздух… Он резко поворачивал корпус и голову и глядел наверх. Там по-прежнему торчал каменный столб, похожий на гриб боровик.

После того как Толька поболтался в вагончике, он стал осторожничать. Не подвергал свою жизнь опасности. Пойти в рискованную засаду заставило его лишь одно — Марийка. Человек, убивший медведя. Звучит? Еще как! Ах, если бы ему повезло, если бы зверь выскочил прямо на Тольку!..

Незаметно начало светать. Растаяла таинственность, колдовская жуть ночи. На востоке исчезли звезды, тонко засветились, передвигаясь и расширяясь, небрежные розовые мазки. Со стороны Дивного слабо, словно ломали мерзлые ветки, защелкали приглушенные расстоянием выстрелы. Началось! Кроме выстрелов, были еще еле слышные непонятные звуки. «Не рано ли начали? — беспокоился Толька, напряженно вглядываясь вниз. — Ведь еще не рассвело!»

Но беспокойство его оказалось напрасным: красное, вымороженное солнце за считанные секунды всплыло над землею и затопило долину нестерпимо ярким светом.

Выстрелы стали гулче, послышались нелепые возгласы: «Ала-ла-ла!.. Ба-ба-ба!..» Эти звуки перемешивались с частыми металлическими звуками — загонщики колотили еще алюминиевыми мисками. Они шли широким фронтом, по обе стороны реки. Чтобы не пропустить обреченного зверя, Тольке надо было смотреть по прямой линии, пересекающей долину.

А он загляделся… Так хорошо было в долине! В реку опрокинулось зоревое небо, и вода была не черной, как ночью, а оранжевой и голубой. Блестками вспыхивал молодой снег. Елки пушистые, запорошенные. Все в инее, белых неопавших сережках, замерли березки, отбрасывая легкие тени. Свистели, щелкали, щебетали бесчисленные птахи.