Разбудила песня. Она звучала где-то недалеко. Клавдия, потерев ладонями розовое и горячее от сна лицо, соскочила с кровати. Подошла к окну, распахнула. Вместе с утренней свежестью и солнечными лучами, рассыпавшимися по желтому полу веселыми бликами, песня ринулась в горницу.

Посредине улицы пыхтела грузовая машина, кузов которой был набит до отказа женщинами и девчатами. Они-то и пели.

От соседней хаты бежала длинноногая девчонка. Шофер, высунувшись из кабины, что-то крикнул ей, скаля зубы и грозя кулаком. Девчонка с разбегу прыгнула на колесо, схватилась за борт. Десяток рук подхватили ее и втащили в кузов. Взревев мотором, машина рванулась с места. Ветер вздул цветные платки на головах женщин, заиграл подолами юбок.

Песня взметнулась к утреннему бледному небу. Взметнулась и оборвалась. Видно, ветер унес ее куда-то за облака.

Золотистая, подсвеченная солнцем пыль улеглась на дороге.

Примолкла улица.

Никого.

Только вон стоит у ворот, что против Клавдиной хаты, старенькая бабка, подперев щеку рукой, и смотрит вслед ушедшей машине.

О чем она думает? О молодости ли, отзвучавшей, как эта песня? Старость ли клянет, что привязала ее к воротам?

Походила Клавдия по горнице и вернулась к окну. Бабка все еще стояла, пригорюнившись.

С раздражением задернула Клавдия занавески. Ну, хватит! Некогда прохлаждаться. Дел невпроворот.

Раньше дочка помогала, а теперь все самой надо.

Гудит сепаратор, позванивая, бьет струя обрата о стенки ведра. Руки делают все механически.

А мысли — о другом…

Выдав дочку замуж, Клавдия заскучала. Особенно тоскливыми показались первые дни. Ходила по хате и двору как неприкаянная.

Пусто в доме. Соседки и те забегать перестали.

Раньше, бывало, у колодца перекинешься словечком. Теперь же все спешат — полевые работы в разгаре. Не с кем и о покосе посоветоваться. Когда дочка работала секретарем сельсовета — другое дело. А вчера сунулась в сельсовет — отказали. Нет, говорят, угодий. Раньше небось находили.

К председателю колхоза — Матвею — идти неловко…

Узнать бы, как нынче покосы будут распределять.

При Вале знала все новости. Придет дочь домой и обо всем доложит. К примеру: приезжал из области корреспондент, видный мужчина, два фотоаппарата с собой привез — Марью Власьевну фотографировал…

До чего же везет Марусе! Не обошлось, рассказывала Валя, и на этот раз без Никодимушки. При чужом человеке расшумелся… И когда это он утихомирится? Неправильно, видишь ли, пастухам начисляют. Какая его забота? Ведь всего-навсего сторож. Его дело — склад караулить. Пастухам и без него бухгалтерия начислит сколько положено…

А то прибежит дочка днем: в магазин привезли китайские полотенца — с цветами и яркими птицами на них.

Да, обо всем-то она узнавала первой…

Повздыхала Клавдия, взяла тяпку и пошла окучивать картошку, пока солнышко не начало припекать.

Приусадебный участок начинается сразу от задней стены хаты и тянется до самой речки.

Пустошь у берега Клавдия обнесла плетнем и присоединила к своей усадьбе. Ночью, чтобы люди не видели, натаскала на себе чернозему. Более ста коромысел пришлось принести на пустошь.

Чего только нет у нее на участке! От калитки, идущей со двора, стоят рядами, раскинув круглые кроны, яблоньки. За ними — черешня, вишни. Замыкает сад старая слива. Она словно обнимает деревца своими широко распростертыми крепкими ветвями. Весной, в пору цветения, за хату будто зацепилось белопенное облачко.

Стволы деревьев, как положено, от корня побелены. Земля между ними взрыхлена.

Соседи говорят, что Клавдия ухаживает за деревьями, как за малыми ребятами. И они правы.

Не хуже агронома знает Клавдия, чем «лечить» и как уничтожить яблоневую тлю и плодожорку. Всю ночь будет жечь солому, если ударят заморозки. Зато круглый год у нее в хате пахнет знаменитой курской антоновкой.

Вдоль изгороди — заросли крыжовника, малины и кудрявого хмеля.

Половина ягод всегда идет на продажу. Выращивает Клавдия и раннюю клубнику — у нее целое парниковое хозяйство. У людей помидоры только плоды завязывают, а она свои уже продает.

Над зелеными грядками возвышаются веселые ярко-желтые шляпки подсолнухов и горделивые мальвы. В самом центре огорода алое пятно — это цветут маки.

Клавдия любовным взглядом окинула деревья, грядки, цветы — все у нее есть. Одних яблок нынче уродится — хоть всю зиму торгуй. Она живо представила, как эти, пока еще маленькие и зеленые, плоды начнут наливаться, желтеть, как под конец лета приклонятся к земле отягощенные ветви. Да, все-то она сумела вырастить…

А для кого? Прежде, бывало, наведет Валя подружек, смеются девчата, песни поют, и Клавдии весело и радостно их угощать всякой огородной снедью. А теперь? Разве что заберутся к ней соседские мальчишки. Да и то эти проныры знают: к тете Клаве нечего лазить воровать, она сама всем, что есть, оделит.

Являются они обычно скопом. Молча стоят, сопят, шмыгают носами, а потом просят «попить». Клавдия безошибочно угадывает нехитрую тактику мальчишек и ведет их в огород. Ребята лакомятся сколько хотят и уходят домой с туго набитыми карманами.

Смотрит на мальчишек Клавдия и нет-нет да и вспомнит…

Мать Клавдии ходила прислужничать к попадье. Мыла полы, подметала в усадьбе, чистила стайки. Иногда брала с собой дочь.

В дом девочку не пускали, и она играла где-нибудь на дворе.

Однажды она пробралась в сад и обнаружила там грядку с ягодами невиданной величины.

И забыла о наказе матери — ничего не трогать. Попадья, застав Клавдию на месте преступления, больно отхлестала по лицу и рукам. Девочка забилась в пыльные лопухи и долго плакала, приговаривая слышанное от матери: «А чтоб у тебя очи повылазили, чтоб ты сказилась, чтоб тебя на том свете черти в сто узелков завязали».

Только поздно вечером перепуганная мать отыскала спящую в лопухах дочку. Лицо ее, измазанное ягодой, опухло от слез и побоев.

Обиды, перенесенные в детстве, оставляют глубокий след на всю жизнь…

Мать Клавдии — Анисья бездомная, как ее прозвали односельчане, была из богатой семьи. Из ее рассказов Клавдия знала об амбарах под тяжелыми замками, о гнедом чудо-рысаке, о большом доме, где крашеные полы были застланы самоткаными разноцветными половиками, а по углам горницы стояли кованые сундуки. И какого только добра не хранили сундуки! Клавдии в раннем детстве снился этот дом, которого она никогда не видела.

Анисья слыла первой красавицей в деревне. Ее сватал сын самого зажиточного в окрестности крестьянина. Она же, наперекор родителям, тайно обвенчалась с батраком. Отец проклял дочь, осмелившуюся нарушить его волю, и выгнал из дома в одной рубашке.

Революцию отец Клавдии воспринял как избавление от нищеты, которая, подобно трясине, все глубже и глубже засасывала его. Первым он вступил в коммуну. Бросил пить. Ходил на все собрания и с просветлевшим лицом слушал выступления приезжих ораторов.

Однажды, вернувшись с собрания, под вопли жены изрубил иконы и сжег их в печке. В ту же ночь заполыхала хата бедняка. Сгорела, как свечка, вместе с хозяином. Анисью и детей, спавших в сенях, удалось спасти. Несчастье окончательно пришибло женщину. В нем она видела кару божью. А тут еще во время пожара покалечила ногу, стала прихрамывать. В колхоз не вступила — будут попрекать, что калека. Ходила по чужим людям. Потихоньку спекулировала. Всего боялась. Не имея своей хаты, перебивалась кое-как у родственников, приютивших ее с Клавдией. Старшую дочь взяли на воспитание в город родные мужа.

Плакалась Анисья на свою жизнь, а дочери внушала: есть у человека за душой копейка и своя крыша над головой — он человек, а нет — каждый будет тобой помыкать. С малых лет слышала Клавдия от матери: дом, дом, дом… Будешь хозяйкой в своем доме — все тебе беды нипочем.