Арсений Рутько

Мария Петровна Голубева (Яснева) родилась в бедной семье чиновника Костромской губернии. В семнадцать лет она окончила учительскую семинарию. Во время учёбы участвовала в работе революционных кружков, читала запрещённую литературу. В 1881 году в Костроме молодая учительница М. П. Голубева познакомилась с известным революционером-демократом П. Г. Заичневским, автором прокламации «Молодая Россия», в которой он призывал народ к бунту. Она вступает в тайную организацию, возглавляемую П. Г. Заичневским. По делу этой организации в 1890 году была арестована в Орле и предана суду. Ссылку отбывала в Самаре, где проживала семья Ульяновых. К 1891 году относится её знакомство с В. И. Лениным. После ссылки М. П. Голубева переехала в Саратов. В 1901 году вступила в ряды РСДРП, занималась транспортировкой «Искры» по Поволжью. В 1904 году переехала в Петербург по просьбе партийных товарищей и, как опытный конспиратор, устраивает конспиративную квартиру. У Марии Петровны хранилась запрещённая литература, оружие. Активно работала она и в Организационном комитете по созыву III съезда партии. В дни октябрьской стачки 1905 года в квартире М. П. Голубевой происходили заседания Петербургского комитета РСДРП, а в 1906 году она стала штаб-квартирой В. И. Ленина. Здесь под руководством В. И. Ленина проводились заседания Центрального Комитета РСДРП. В 1907 году Голубева заведовала подпольной типографией на Петербургской стороне.

После Великой Октябрьской революции работала в органах ВЧК, вела дело великих князей Романовых, подготовлявших мятеж против Советской власти. В 1920 году работала в статистическом отделе ЦК партии. С 1928 года — член Общества старых большевиков. Она автор популярных очерков по истории партии для молодёжи, много ездила по стране, выступала с докладами. В 1934 году участвовала в работе Бюро жалоб Комиссии советского контроля при Совете Народных Комиссаров.

Её перу принадлежат воспоминания о В. И. Ленине.

«По Высочайшему повелению 22 августа 1890 года Яснева подчинена гласному надзору полиции на два года, вне местностей усиленной охраны, о чём было сообщено Орловскому губернатору, Московскому генерал-губернатору, Санкт-Петербургскому губернатору, Харьковскому губернатору, Войсковому Наказному атаману Войска Донского, Одесскому градоначальнику…»

Мария Петровна сидела в полутёмной канцелярии с портретом государя императора и читала приговор. Начальник тюрьмы, лысоватый, угрюмый, придвинул чернильницу, попросил расписаться. Промокнул тяжёлым прессом, рассмотрел завитки, поставленные Ясневои. Размеренным жестом достал из кожаного портфеля новую бумагу, положил её перед осуждённой.

«…Ясневой, как лицу, состоящему под гласным строгим наблюдением, воспрещено, на общем основании, жительство в обеих столицах, Петербургской губернии без срока, причём ограничение это может быть снято впоследствии по удостоверении местными властями её безукоризненного поведения».

Начальник тюрьмы указательным пальцем провёл черту. Молодая женщина вновь расписалась и поднялась. Значит, ссылка…

Вернувшись в камеру, Мария Петровна устало прислонилась к холодной стене. Неподвижно глядела на каменный пол, натёртый графитом до блеска. Кажется, на полу вода, в которой отражается убогая тюремная обстановка: железная койка, табуретка, шаткий стол. Её предшественник, проведя в камере орловского тюремного замка пять лет, отполировал камень, спасаясь от безумия. Что её ждёт? Как сохранить силы? Разум! К тому же проклятая чахотка…

Девушка вынула из рукава арестантского бушлата гвоздь, начала по памяти доказывать теорему Пифагора.

Резко ударила форточка в двери. Часовой просвистел. Вызвал дежурного офицера. Вместе с офицером вошёл в камеру и показал на стену, испещрённую формулами. Офицер, небритый, злой, хрипло сказал:

— Заниматься математикой и чертить стены, а также портить казённое имущество по инструкции не полагается!

— А что полагается? — насмешливо полюбопытствовала Мария Петровна, боясь, что офицер обнаружит гвоздь, которым она писала на стенах. Она зажала его тонкими пальцами и ещё раз переспросила: — Так что же полагается в тюрьме?

Офицер молча повернулся, хлопнул дверью. Загремел замок. Шаги удалялись. Она села на койку, подавляя раздражение. «Что ж! Неплохо бы размяться!» Подошла к окну, едва светящемуся сквозь лохмотья паутины. Глубоко вздохнула, широко разведя руки, выдохнула. Вдох — выдох… Вдох — выдох… Наклонилась, дотронувшись до скользкого пола. Голова чуть кружилась, ноги побаливали. «Дурёха, как ослабела… Возможно ли запускать гимнастику?!» И опять наклон, наклон…

Открылась форточка. Часовой кашлянул. Мария Петровна повернулась лицом к двери, не прекращая гимнастику. Часовой поднёс ко рту свисток, болтавшийся на шнурке. Дежурный офицер явился неохотно. В камеру не заходил, лишь прокричал, сдерживая зевоту:

— Заниматься гимнастикой по инструкции не полагается… Приказываю прекратить!

— А что полагается?! — распрямилась Яснева.

И опять захлопнулась форточка. Ржаво завизжала задвижка. Опять отдалились шаги. Мария Петровна вытерла холодную испарину, взяла железную кружку, сделала несколько глотков. «Что ж! Отдохну… Сердце зашлось!» Она легла на койку, отвернулась к стене. Смотрела на расщелины, заляпанные глиняными заплатами, проступавшими поверх побелки. Сквозь дрёму услышала свисток надзирателя, грохот запоров, раздражённый окрик:

— Спать должно, обратись лицом к двери! — Дежурный офицер помолчал и уныло добавил: — По инструкции прятать руки под одеяло не положено!

Мария Петровна приподнялась, приложив платок к губам, сдерживая кашель, спросила:

— А что полагается?

Офицер повернулся на каблуках, вышел. Девушку душил гнев. Откашлявшись, вытерла кровь на губах. Сбросила одеяло, пропахшее мышиным помётом. Осторожно достала из-под подушки крошечные шахматные фигурки, сделанные из хлебного мякиша. Расчертила стол на квадраты и начала их расставлять. Конечно, требовалось большое воображение, чтобы в этих убогих фигурках признать шахматных бойцов. Особенно нелепа королева. Белый хлеб в тюрьме большая радость. Пока-то соберёшь шахматное войско! Спасибо добросердечной купчихе за крендель в воскресный день. Шахматы она любила. Как часто, учительствуя в деревне, под вой ветра и вьюги разучивала партии с испанской защитой. Бережно передвигая фигуры, начала игру. Очарование разрушил офицер, незаметно подкравшийся.

— Играть в азартные игры по инструкции не полагается! — Офицер протянул руки, чтобы взять шахматы.

— Шахматы — азартная игра! — Она задохнулась от возмущения. Затем рванулась, сгребла их и отправила в рот. Офицер сердито шевелил усами, размеренно покачивался с пяток на носки. Арестантка торопливо доедала последнюю порцию. Смотрела уничтожающе зло. Офицер вышел. Девушка скрестила руки на впалой груди и, не отрывая глаз от проклятой форточки в двери, запела:

Заливался свисток за дверью. Надзиратель, надув толстые щёки, таращил глаза. Гремел офицер:

— В карцер! В карцер!

Девушка презрительно усмехнулась, плотнее закуталась в платок. У двери бросила:

— Наконец-то узнала, что же разрешается!..

— Значит, вы якобинка?!

— Да, якобинка, и самая убеждённая! — ответила Мария Петровна.

Они шли по сонным улицам Самары. Светила луна, полная, яркая, как в первые дни новолуния. Шёл 1891 год. Скованная морозцем земля похрустывала под ногами. Мария Петровна поглубже надвинула котиковую шапочку, прижала к груди муфту. Молодой человек осторожно вёл свою собеседницу под руку, закутавшись башлыком от ветра.