«И тогда-то я убедился, что одними словами ничего не поделаешь, что нужно дело, нужны факты. У меня явилась идея убить одного из тех людей, которые особенно много причиняют зла. Я обещал вам открыть на суде сообщников своих. Хорошо, я их назову — это правительство. Если в вас есть хоть капля справедливости, вы должны привлечь к ответственности вместе со мной и правительство».

— «Привлечь к ответственности вместе со мной и правительство!» — Василий Семёнович сбросил плед, которым были укутаны ноги, поднялся. Нет, он не верил, вернее — давно потерял уверенность в возможности силой вырвать у правительства уступки. Нужно с правительством как-то договориться, используя легальные формы борьбы… Довольно безрассудных жертв!

Невысокий дом в три окна, где поселились Голубевы, стоял на углу Соборной и Малой Сергиевской. Парадное под резным навесом. Окна в нарядных наличниках. Дом оказался удобным. Большие светлые комнаты с высокими потолками. Кафельные печи, выложенные плитами с зелёными цветами.

Под кабинет Василий Семёнович оборудовал угловую комнату с двумя окнами, затенёнными липами. Между окон в простенке старинный письменный стол. Глубокое кресло, столь любимое для отдыха. Шкафы с книгами. Дом казался ему таким удобным ещё и потому, что на Малой Сергиевской находилась земская управа, а он секретарь управы. К кабинету примыкала детская. Мария Петровна пыталась перевести детскую в более тихие комнаты, выходившие во двор, но Василий Семёнович не разрешил. Девочек любил самозабвенно. Лёля и Катя… После пяти лет ссылки, голода и лишений наконец-то семья, собственный угол, приличное содержание. Хотелось жить спокойно, заниматься работой, семьёй… К тому же Сибирь его отрезвила. Кто он? Песчинка в грозном океане… Его сотрут, раздавят… Черны9шевский, не ему ровня, провёл в каторге в Кадаи и Александровском заводе семь лет, из которых два года был закован в кандалы. Как-то Василий Семёнович подсчитал годы, проведённые Чернышевским в неволе: два года в Петропавловской крепости в ожидании суда, семь лет каторги и двенадцать лет ссылки. Более двадцати лет!..

Сразу же после переезда в Саратов Василий Семёнович повёл Марию Петровну на Воскресенское кладбище. Там в скромной часовенке из разноцветных стёкол, заставленной железными венками, погребён великий Чернышевский. У часовенки отдыхала Ольга Сократовна, его жена. Смотрела, как сыновья поливали цветы.

Мария Петровна низко поклонилась Ольге Сократовне. Василий Семёнович снял шляпу и так же низко поклонился. Ольга Сократовна не удивилась. Могилу Чернышевского посещали многие. Она ответила на поклон, поблагодарила за розы. Притихшие, озабоченные, супруги Голубевы скрылись в глубине кладбища. Молчали, взявшись за руки. Когда волнение улеглось, Василий Семёнович с глазами, полными слёз, прошептал:

— Я хочу повторить слова Чернышевского, записанные им в дневнике в день объяснения с Ольгой Сократовной. В то счастливое время он подарил ей скромный томик стихов Кольцова. «Это будет мой первый подарок ей и первый мой подарок женщине… Книга любви чистой, как моя любовь, безграничной, как моя любовь; книга, в которой любовь — источник силы и деятельности».

Мария Петровна благодарно улыбнулась. Василий Семёнович стыдился слёз.

С особым чувством они выбирали дом на Соборной улице. Здесь умер Чернышевский, возвратившись из изгнания. Вернее, дом выбирала Мария Петровна. Условие одно: дом должен иметь два выхода. Василий Семёнович сразу понял его назначение. Он искал покоя, тишины, она — борьбы, бури. Он возлагал надежды на земцев, на легальные формы, она — на революцию, на партию. Так разошлись их пути. Где? Когда? Он не смог бы ответить.

Мысли о жене… Мысли о детях… Его девочки. Лёля и Катя. Долгими ночами, работая в кабинете, заходил в их комнату поправить одеяла, послушать сонное дыхание. Они живы, они счастливы. А первая… Смерти её забыть Василий Семёнович не мог. Несчастье случилось в первый год женитьбы. После ссылки в Усть-Удинске, получив проходное свидетельство, поехал в Смоленск. Оттуда написал в Саратов Марии Петровне, с которой познакомился в Сибири. Она приезжала проведать своего учителя Заичневского. Встретила их на этапном дворе, больных, полуголодных. Там и началась их любовь. Она ответила письмом, а вскоре приехала в Смоленск. Майским днём с волнением подходил он к номерам Алтухина, где остановилась Мария Петровна. Лицо его охлаждала влажная сирень, которую он нарвал. Душистые белые грозди напоминали свадебный букет. Мария Петровна открыла дверь и замерла на пороге… Взволнованно прижала руки к груди. Поняла, что пришёл навсегда…

Такой и запомнил её, такой и берёг в своём сердце. Жить в Смоленске оказалось трудно. Квартиру сняли на Петропавловской улице. Полуподвал при городской больнице. Василий Семёнович устроился фельдшером. Платили гроши. Уроков Марии Петровне достать не удалось ввиду политической неблагонадёжности. Но всего тяжелее надзор полиции. Постоянный. Ежечасный.

Теперь они в Саратове. Удалось достигнуть определённого положения: служба в земской управе, литературная известность. А покоя нет. Мария Петровна член комитета РСДРП, в её руках связи, явки, транспортировка нелегальной литературы. Конечно, о многом она не говорит, но он догадывается… И отсюда вечный страх: потерять жену — потерять жизнь!

От раздумий Василия Семёновича отвлёк звонок. Взглянул на часы. Три. Кто в такой поздний час?! Сердце заколотилось, выступил липкий, холодный пот. Он подошёл к окну. Сквозь ставни ничего не смог разглядеть. Но услышал, как по мокрому от дождя листу прошуршала пролётка, осторожное покашливание. Ясно, что у парадного притаились люди. Мария Петровна, накинув шаль на ночную рубаху, прошла в детскую. Под шалью нарядная кукла и свёрток.

Звонок дрожал от яростного напряжения. Проснулась кухарка. Полураздетая, заглянула в кабинет, испуганно крестясь!

— Марфуша! Откройте дверь… Узнайте, кому понадобилось ломиться ночью! — проговорила Мария Петровна, отсчитывая в рюмку сердечные капли Василию Семёновичу. — Ты полежи на диване… Обойдётся!

Василий Семёнович глядел на неё тоскующими глазами. Боже! А если не обойдётся! Если её увезут?! Что будет с девочками?! Что будет с ним?!

— Обыск, Мария Петровна! — простонала кухарка.

Василий Семёнович замер. Ждал. Дверь распахнулась, и жандармский ротмистр, похрустывая ремнями, переступил порог.

— По постановлению полицеймейстера вынужден произвести обыск. — Ротмистр поднёс руку к козырьку фуражки.

— Покажите ордер, — потребовала Мария Петровна, кутаясь в шаль. — . Болен муж… Вы явились в три часа ночи…

Мария Петровна уложила мужа на диван, сделала холодный компресс на сердце. Решительно поднялась и пошла мимо оторопевшего ротмистра. Вернулась скоро, в капоте и кружевном чепце, с забранными волосами. Ротмистр нерешительно переминался. Действительно, обыски в доме Голубевых участились. Человек уважаемый, семейный. Поговаривают, правда, что всё зло в жене…

— Приступайте! Но прошу помнить: муж сердечник, а рядом детская. Девочки могут испугаться ночного переполоха, — заметила Мария Петровна.

Ротмистр пожал плечами, коротко бросил:

— Начинайте! Прежде всего кабинет!

На середину комнаты ротмистр выставил стул, положил шинель. Осмотрелся. Три книжных шкафа. Хватит перебирать до утра. Книги брал неохотно. Немецкие… Английские… Французские… Энциклопедия Брокгауза… Справочники… Земские сборники… В большинстве книг закладки, выписки, подчёркнутые абзацы. Брови ротмистра удивлённо взлетели вверх. Бельтов, «Французская драматическая литература и французская живопись XVIII века с точки зрения социологии».

— Бельтов?! — осторожно спросил ротмистр. — Бельтов…

Сердце Василия Семёновича дрогнуло. Бельтов — псевдоним Плеханова. Хранение запрещённой литературы! Как это он недоглядел! Да в корешок ещё заделал прокламацию о Балмашеве.

— Бельтов — известный исследователь в области искусства и религии. Книги его имеют широкое обращение среди интеллигентов, — вступилась Мария Петровна. — Ты взял из библиотеки народной аудитории? Знаю, наверняка просрочил. Нужно утром вернуть.