Создавался второй фронт — возникали конспиративные квартиры, разрабатывались пароли, явки, создавались склады с оружием. В Центральном Комитете партии возглавлять подпольную сеть в случае необходимости поручили Марии Петровне, хозяйке столь многих конспиративных квартир. Вот почему она оказалась в этом барском неуютном доме, вот почему пришлось уйти из семьи, порвать связь с детьми. Как солдат, она уже на передовой…

Всю дорогу от Староконюшенного переулка до Гоголевского бульвара, где назначена встреча, она торопилась. Дождь затихал, и по желобам домов журчала вода. Проглянуло солнце, и по лужам запрыгали солнечные зайчики, как озорные мальчишки. От арбатской мостовой, выложенной крупным булыжником, поднимался пар. Дома, умытые дождём, помолодели. На заколоченных парадных подъездах белели обращения к населению за подписью Дзержинского. На гранитном розовом постаменте наклонил голову Гоголь. По каменному лицу сбегали капли дождя. Широко раскинули ветви тополя с пожелтевшими листьями, темнели набухшими стволами.

По привычке заложив руки за спину, Мария Петровна медленно побрела вдоль бульвара, тяжело вороша мокрый лист. Бульвар оживал. Высыпали обычные посетители: кормилицы в плюшевых жакетах, детишки в ярких капорах. Мальчики запускали корабли в лужи. Старая женщина мягко улыбалась. Дети были её болью, её счастьем. Ради них молоденькой девушкой она пошла в земские школы, учительствовала в Костромской губернии. Сколько детского горя и детских слёз повидала она за свою долгую жизнь… Война… Революция… Снова война, теперь уже гражданская. Деникин угрожал Москве. Деникин на пороге. Бои с Деникиным за Тулу…

И опять мысли Марии Петровны вернулись к детям, теперь уже собственным… Жизнь её почти завершена, и упрекнуть себя она может не во многом. Единственно, что мало радости принесла своим детям, мало времени уделяла им, мало заботилась о них. Её первенец Таня умерла шести месяцев от роду. Они жили тогда в Смоленске: она под гласным надзором, а Василий Семёнович вернулся после ссылки из Сибири… Без денег и без работы. У Василия Семёновича открылся туберкулёз. Комнату сняли при местной больнице, кашлял он отчаянно, и она боялась за его жизнь. В больнице платили гроши — земство ловко использовало отсутствие диплома. А тут роды… Роды принимала Мария Эссен, известная подпольщица, дружба с которой прошла через многие годы. Кажется, эти роды оказались у акушерки Эссен первыми и последними. Она стала профессиональной революционеркой. Девочка умерла от менингита, не спасла её материнская любовь. А потом родилась в Саратове Лёля, а через год — Катя. Обыски в доме Голубевых шли один за другим, переворачивали весь дом, и лишь детскую осматривали поверхностно. Она стала запрятывать брошюры и прокламации в детские кроватки, тонкие листы с адресами и явками — в кукольные головки. Как часто при обысках стояла Лёля в ночной рубашонке, прижимая к груди куклу… Вспомнила пароход со смешным названием «Милосердие». В город пришёл транспорт «Искры». В каюте сидела Эссен, за ней велась слежка. Нужно спасти нелегальщину так, чтобы не вызвать подозрения полиции. Раздумывать было некогда, и Мария Петровна решилась. Одела девочек в нарядные плюшевые пальтишки и повела на пристань. Солнечным днём поднималась она на пароход «Милосердие» к Эссен по шатким сходням, там, в каюте, в двойную подкладку детских пальто рассовала листовки, обвязалась нелегальщиной и сама. Катя попробовала бежать, зацепилась, едва не упала; городовой с торчащими усами подхватил девочку, снял со сходней. У Марии Петровны ёкнуло сердце, невозмутимая Эссен побледнела, и лишь Катя, довольная, перебирала в воздухе ножонками. Да, рано повзрослели её дочери. Память перелистывала страницы былого. Сенат приговорил Эссен к каторге, которую впоследствии заменили долгосрочной ссылкой. В ссылку Эссен идти не хотела. «Работы невпроворот, а здесь ссылка!» — писала она Марин Петровне из тюрьмы. Нужно было организовать побег. Тюремный режим пересыльной тюрьмы строг: свидания давались в исключительных случаях и непременно в присутствии надзирателей. Все попытки передать нужные для побега вещи заканчивались неудачей. Тогда в комнате для свиданий под видом родственницы появилась Мария Петровна с девочками. Комната оказалась небольшой, полутёмной. Надзирательница, пожилая женщина, угрюмо молчала. И в этой свиданной — её девочки в пёстрых батистовых платьях, похожие на бабочек. Лёля держала в руках букет, а Катя — куклу с изумлёнными глазами. На дубовую скамью уселись рядышком: Эссен, семилетняя Лёля, Мария Петровна, Катя. Болтушка Катя завладела надзирательницей. Мария Петровна видела, как разглаживалось лицо угрюмой женщины, как оживала на её лице улыбка. Вот она поправила бант на завитых кукольных волосах. «Кажется, всё благополучно!» Катя без умолку болтала. Надзирательница не отводила глаз от оживлённого детского лица, всё реже посматривала на беседующих, всё меньше прислушивалась к их разговору. И тут наступило главное — Лёля протянула букет. Казалось, Мария Петровна закричит от напряжения, нервы её не выдержат. В букете — кинжал, о нём так просила Эссен. Словно в полусне, Мария Петровна увидела, как Эссен взяла букет, прижала к груди девочку, поцеловала. В её больших серых глазах — напряжение, она понимала, как рисковала Мария Петровна. И вновь обострённо прислушивается Мария Петровна к разговору Кати с надзирательницей. Быстрый детский лепет и неторопливые вразумительные слова надзирательницы. Осталось передать плед, начинённый, словно пирог, явками, деньгами. Предусмотрено всё, что потребуется Эссен, прежде чем удастся скрыться за границу. Мария Петровна протягивает плед надзирательнице, боясь возбудить подозрения и в душе надеясь на удачу. Катя капризно отпихивает этот плед, громко смеётся, глядя, как надзирательница укачивает куклу. Правда забавно. Женщина раскачивалась всем телом, крупной ладонью прихлопывая по воздушным оборкам. Плед проверять не стала, кивнула головой — чего, мол! Глаза подруг встретились, на плечо Марии Петровны легла тёплая ладонь. Эссен благодарно улыбнулась. И опять не по-детски серьёзное лицо Лёли, и опять оживлённый смех Кати… Вот она, жизнь её девочек!

Шагает по бульвару Мария Петровна, ворошит сырой осенний лист, будто переворачивает страницы своей многотрудной жизни. Был и ещё один сын. Он умер, когда она строила баррикады у путиловцев в девятьсот пятом. С каким укором смотрел на неё Василий Семёнович: не уберегла… Она и сама плакала…

Юру она увидела сразу, как только он подошёл к памятнику Гоголя. Немного поодаль Лёля, Катя. Они не здороваются с матерью, делают вид, что не замечают её. Милые мои девочки! Юра проводит рукой по тяжёлым цепям. Серый башлык сползает ему на глаза.

— Юша! — почти беззвучно шепчет Мария Петровна, пытаясь подавить волнение. — Юша!

Мальчик поворачивается и кидается в её объятия. Она проводит рукой по мокрому от слёз лицу, сжимает худенькие плечи, чувствует, как они содрогаются от рыданий. Горький ком подкатывается к горлу. Она не плачет, нет, лишь хмурится и покрепче прижимает сына.

— Полно… Успокойся, мой мальчик! — Мария Петровна увлекает его на скамью. — Сырость разводишь, а на бульваре и так мокро! Смотри, как воробышки радуются солнышку.

Мария Петровна старается отвлечь мальчика, но Юра качает головой и судорожно целует её руки.

— Ты приехала, мамочка?! Приехала?! Больше не расстанемся?! — Глаза с надеждой смотрят на мать.

— Приехала… Только придётся вновь уехать. — Детям она никогда не говорила неправду и, тяжело вздохнув, повторила: — Придётся…

— Но почему?! Почему?!

— Нужно, сынок! — Она гладит его по плечу, тормошит чёлку волос. — Расскажи лучше, как живёшь. Ты воблу получил? Мой подарок… А в столовой какой суп берёшь: «без ничего» или «ни с чем»?

Юра смеётся. Шутки взрослых в совнаркомовской столовой о супе, сваренном из тощей воблы и гороха, всегда веселили его. Мария Петровна это знала и обрадовалась его радости.

— Один день беру «суп без ничего», а другой «суп ни с чем».