В четыре с половиной часа пополудни капитан второго ранга Стройников, заслуживший свой чин и орден Святой Анны второй степени на бриге «Меркурий», который под его командованием отличился под Анапой, Суджук-кале и Варной, уже в парадном мундире стоял на палубе своего нового судна в ожидании, когда на воду будет спущен капитанский вельбот.

Слева и справа от «Рафаила» покачивались на пологой волне лежащие в дрейфе корабли эскадры. С безоблачного неба не по-весеннему щедро палило солнце. И от солнечных ли лучей, нагревших палубу, или от того, что запах свежего дерева всё ещё не выветрился, — на «Рафаиле» так остро запахло лесом, что лица матросов затуманились от тоски по дому. И Стройников тоже вдруг вспомнил своё имение под Тверью, крашенный жёлтой краской дом с четырьмя белыми колоннами, синюю речку, петляющую внизу, и белую арочную колокольню под голубой крышей на погосте.

В пять часов пополудни того же дня, замедлив свой бег, лёг в дрейф рядом с «Парижем» «Меркурий». Так бывший капитан «Меркурия» Стройников и нынешний столкнулись на палубе адмиральского «Парижа».

Обменявшись на ходу приветствиями, офицеры разошлись — один проследовал к сухощавому немногословному адмиралу-шотландцу, другой к трапу, где его ждал вельбот и Через два дня, 29 апреля, Иван Семёнович Скаловский распечатал переданное Казарским послание адмирала:

Скаловский читал письмо, и лицо его хмурилось. Он знал, как хорошо у турок налажено береговое оповещение с помощью телеграфа, и поэтому нисколько не сомневался, что капудан-паше уже стало известно о том, что эскадра Грейга стоит против Босфора.

Рискнёт ли капудан-паша сразиться с русским флотом или, словно рак-отшельник, заползающий при опасности в свою скорлупу, опять скроется в Босфоре под надёжной защитой береговых батарей? Зная осторожность верховного адмирала Порты, Иван Семёнович мог поклясться, что капудан-паша предпочтёт второй вариант, а это значило, что не менее осторожный Грейг, покинув Сизополь, тем самым совершил тактическую ошибку.

Да, Иван Семёнович был уверен, что в сложившейся ситуации только риск мог привести к победе. Грейгу следовало лишь усилить его отряд двумя линейными кораблями, но самому не покидать Сизопольского рейда, ибо, имея численный перевес, капудан-паша мог решиться на бой.

Тридцатого апреля в три с половиной часа пополудни фрегат «Флора», посланный Грейгом к Босфору, донёс, что весь турецкий флот уже стоит в проливе.

Ещё через полчаса на бизань-мачте «Парижа» был поднят сигнал «Следовать за мной». Идя левым галсом, эскадра взяла курс на Сизополь.

Ветер зарождался на зелёных вершинах Балканских гор, пахнущий горными травами майский бриз, к полудню теряющий свою силу.

«Меркурий» шёл бейдевинд[6], тащился еле-еле, волоча на буксире две турецкие шхуны — два призовых судна, взятых в бухте Шили, но не «Меркурием», а «Штандартом» и «Мингрелней» ещё 25 апреля. Под огнём неприятельских батарей фрегат и бриг дерзко вошли в бухту, где покачивались на якорях девять транспортных судов с провиантом и военными грузами для армии Гаки-паши, которая, оказывая сопротивление корпусу Паскевича, откатывалась к Эрзеруму.

Из девяти судов, трюмы которых были забиты ядрами, пулями, бочками с порохом и мешками с мукой, на плаву остались только два, остальные, продырявленные ядрами и подожжённые брандскугелями, пошли на дно или взлетели на воздух.

«Мингрелия» воевала, «Меркурий» по-прежнему исполнял роль посыльного судна. Вот и сейчас в сейфе Казарского лежал рапорт Грейгу о том, что Скаловский повёл свой отряд в Пендераклию, где, как сообщил грек шкипер с захваченного судна, у стенки стоит только что спущенный на воду линейный корабль и большой транспорт с вооружением для корабля. Кроме того, в гавани находилось ещё до пятнадцати мелких судов, зафрахтованных для перевозки в Трапезонт военных грузов, предназначенных сераскеру Эрзерума.

Вход в Пендераклию защищала сильная батарея на мысе Баба, способная вести огонь раскалёнными ядрами, и ещё несколько временных батарей было возведено вокруг гавани на случай появления страшных белых призраков.

Прорваться в столь укреплённую гавань уже само по себе было делом не простым, сжечь же пришвартованный к берегу линейный исполин под огнём батарей было и того опаснее, но Скаловский и не подумал отказаться от операции. Более того, имея сведения, что неподалёку от Пендераклии, в Акчесаре, достраивается двадцатишестипушечный корвет, он решил заодно уничтожить и это судно.

Это был открытый вызов капудан-паше, вызов тем более дерзкий, что вся операция по уничтожению готовых вступить в строй кораблей проводилась под самым носом у Стамбула, к тому же отрядом, численностью своей значительно уступающим спрятавшемуся в Босфоре флоту.

И, зная это, капитан «Меркурия» готов был повернуть свой бриг назад, чтобы, пользуясь попутным ветром, понестись на всех парусах в Пендераклию, где не сегодня-завтра гром пушек и взрывы бомб заглушат крики смертельно раненных людей, где сизый и едкий пороховой дым смешается с чёрным дымом пожаров, где один за другим будут погибать его товарищи.

Долг звал его сейчас в бой, но другой долг, ещё более сильный, требовал неукоснительного исполнения приказа, лично полученного им от Скаловского. И поэтому, расхаживая по сверкающей чистотой палубе, Казарский с тоской оглядывал два ряда двадцатичетырёхфунтовых карронад, восемнадцать коротких стволов, в последний раз бывших в деле ещё при осаде Варны.

К этому естественному чувству, так понятному всем нам, примешивалось ещё горькое чувство обиды. В сентябре на Варненском рейде Грейг на «Париже» вручил ему позолоченную саблю с надписью: «За храбрость». Эта была почётная награда, которой удостаивались немногие, и радость капитан-лейтенанта ещё более возросла от того, что перед ним такая же сабля была вручена Скаловскому — человеку, которого он обожал ещё с училища. Все они тогда — и кадеты, и гардемарины — мечтали совершить такой же героический поступок, какой совершил лейтенант Скаловский на «Александре».

Это был настоящий моряк, настоящий герой, и сколько возникло надежд, когда Грейг распорядился влить «Меркурий» в состав отряда Скаловского. Как горд он был, отправляясь в Сизополь, как надеялся, что Иван Семёнович возьмёт его в опасное дело, но вот, когда это случилось, не «Меркурий», а «Мингрелию» предпочёл держать рядом с собой Скаловский.

Опять, чёрт побери, ему не везло! Опять, как и в начале войны, фортуна отвернулась от него.

Да, тогда, как и сейчас, другие воевали за честь и славу Отчизны, а он — капитан транспортного судна «Соперник» — должен был что-то перевозить, доставлять, передавать, любоваться рассветами и закатами и каждую минуту помнить, что на Анапском рейде стоят корабли, палуба и паруса которых пропахли пороховым дымом.

Да разве о такой службе он мечтал четырнадцать лет с тех пор, как окончил морское училище?! Разве для этого, выслушивая насмешки мичманов и лейтенантов, он взбирался, словно простой матрос, на салинг, чтобы с головокружительной высоты изучать повадки идущего под парусами судна?! А он делал так, потому что каждое судно было для него живым существом со своей неповторимой душой, и он жаждал постичь эту душу и верил, что рано или поздно так оно и будет.