— Положи куда-нибудь, — сказал он, передавая подарок Варваре Константиновне.

«Ишь ты: бритвы, аппарат, янтари… — Александр Николаевич снова увидел в осанке и улыбке Дмитрия бодрячество и самодовольство. — Привез закусок, подарков и думает, что это и все, что от него требуется. Жди от него, чтоб повинился… А сукнецо на костюм Тольке пойдет, уж почти студент парень-то, да попроще материал надо бы», — подумал Александр. Николаевич и сказал:

— А ну-ка!.. Стало быть, за встречу. За одно и обновки обмоем.

Все поднялись и потянулись чокаться.

Дмитрию казалось, что все рады его приезду, его подаркам и все полны родственных чувств к нему.

— А я пью за наше знакомство, — сказала Женя Балакова, касаясь своей рюмкой стопки Дмитрия Александровича, дружелюбно и просто глядя ему в глаза.

«Да, да, она одна здесь чужая мне», — подумал он. И вдруг заметил, что Женя очень красива.

Когда Дмитрий только приехал, то поздоровался с мелькнувшей в прихожей девушкой в рабочем халате, повязанной ситцевым платком и перепачканной мукой. Потом эта девушка куда-то скрылась. И вот, оказывается, каркая она.

Женя тоже наблюдала за ним с любопытством. Дмитрий смутился и усердно занялся куском пирога и студнем, положенным ему в тарелку Варварой Константиновной.

Артем снова наполнил рюмки.

— За что по второй выпьем? — спросил он.

— За три поколения Поройковых, — Дмитрий поднялся. — Как славно, что мы все вместе!

— Это правильно, что все вместе! — поддержала Вика. Ее зеленые глаза влажно блестели, а пышная грудь часто и высоко поднималась и опускалась.

Все так же дружелюбно глядя в глаза Дмитрию Александровичу, Женя коснулась его стопки своей рюмкой.

— Да, да, я невежа, я не ответил на ваш первый тост… Конечно же, я пью с удовольствием и за наше знакомство. — Дмитрий теперь уже смело смотрел на Женю, откровенно любуясь ею. Лицо у Жени было смуглое, с правильными чертами и строгими бровями. Темные волосы уложены в скромную прическу, и казалось, что только эта прическа хороша ей. И шерстяное темно-вишневое платье шло к ней как нельзя лучше. Вся спокойная красота Жени как бы говорила за то, что у нее твердый характер, но глаза были добрыми и смотрели доверчиво.

«Она уж не такая юная», — подумал Дмитрий. Ее руки, плечи были налиты зрелой женственной силой. Немного гордая манера Жени держать голову показалась Дмитрию не совсем естественной, и это заставило его подумать, что Женя пережила такое, что тяготит ее и сейчас и чему она не позволяет овладеть ее мыслями.

За столом становилось шумней. Артем щедро угощал всех семгой. «Все и всегда у них просто, — думал Дмитрий, глядя на спокойные лица отца и матери. — Вот я здесь, а для них это очень просто, как будто они знали, что иначе и не могло быть. Ведь они пережили немало, а вот сумели сохранить свое святое и хорошее». И тяжелые думы и гнетущее чувство, с которыми Дмитрий уехал из Славянского Порта, вновь овладели им. «Было ли им когда-нибудь тяжело, как мне сейчас?» — думал он, вспоминая уже в который раз последнюю сцену, разыгравшуюся между ним и Зиной, и свой отъезд.

С Зиночкой Дмитрий познакомился во Владивостоке, на танцах в Доме флота. Он уже был лейтенантом-подводником, человеком вполне самостоятельным и с вполне определенными намерениями начал ухаживать за миловидной веселой девушкой.

Вскоре Дмитрий был приглашен в ее дом. Отец Зиночки, бухгалтер судоремонтного завода, а до революции банковский служащий, проявил отеческую доброту к молодому моряку, мать тоже с лаской приняла одинокого юношу.

Бывая в долгих зимних плаваниях, лейтенант Поройков с нетерпением ждал часа, когда ступит на берег и ему разрешат отлучиться в город. Ночи без сна на вахте, непрерывные учения, холод внутри подводной лодки, и ледяные брызги волн, и лютый ветер наверху, строгость старших начальников, школивших «фендрика», — во всем этом было мало веселого. И как он наслаждался уютом квартиры, заботами людей, которые становились ему все ближе и ближе, с которыми он отдыхал от тягот службы!

Так дело дошло и до свадьбы. Натрудившись в море, Дмитрий приходил домой, к любящей жене, в свою новую семью, которая ничего от него не требовала; наоборот, теща и Зиночка нежно заботились о нем. У него всегда были накрахмалены сорочки, а летом — белые кителя. Зина перестала работать чертежницей и принялась деятельно за свое собственное хозяйство. Она говорила, что они должны встать на ноги, и приходила в восторг оттого, что приобретает заграничные вещи — в то время во Владивостоке было много японских товаров, которыми японцы расплачивались за выкупленную у нас Китайско-Восточную железную дорогу.

Зиночка решила, что Митя должен иметь отличную штатскую одежду, и у него завелись костюмы и пальто, сшитые знаменитым во Владивостоке портным-китайцем. Иногда она подсказывала ему, что надо и маме с папой сделать подарок, и он соглашался. Своим родителям он не посылал ни копейки, и это его не смущало. Ведь они с Зиночкой «становились на свои ноги».

Одного только панически боялась Зина — ребенка, и очень искусно избегала его. Забеременела она лишь тогда, когда получила письмо от матери, в котором та писала, что всей душой хочет внучонка. Это было, когда Дмитрий уже окончил специальные курсы и плавал на Балтике командиром новой и большой подводной лодки.

Сын Сашенька родился перед самой войной.

Когда вокруг Ленинграда с жестокой быстротой начало смыкаться кольцо вражеской блокады, Дмитрий потребовал от Зины, чтобы она с сыном выехала на Урал к ее тетке. Несколько месяцев он в тревоге ждал от нее весточки. Наконец жена сообщила ему, что Сашенька умер в пути.

В боевой жизни подводник Поройков, горюя о сыне, в то же время испытывал растущую нежность к жене. Он дня не прожил без того, чтобы не думать о ней, ему казалось, что без него она особенно остро переживает потерю. Сашенька не просто умер, он погиб. Ну как было выжить крошечному больному человечку в долгой, тяжкой дороге в холодном вагоне, под бомбежками? Война убила малютку.

Возвращаясь из боевых походов в базу, Дмитрий получал скупые письма жены. Она писала, что в тылу жизнь нелегкая, что работает в госпитале на самой черной работе, но готова пережить все для победы.

В мае 1945 года Зинаида Федоровна приехала к Дмитрию в Таллин. При встрече она не ответила ему прежней радостью и нежностью. Он тогда объяснил перемену в жене, как уход в себя после перенесенных лишений и горя. «Должно пройти время», — думал он.

Но время шло, и Дмитрия все больше и больше тревожило безразличие, с каким Зина относилась ко всему окружающему, к его отношениям с ней, даже к тому, что она вскоре после приезда забеременела.

Зина была по-прежнему хорошей хозяйкой (она сказала, что после войны они остались «голы, как соколы») и от жалованья к жалованью, которое Дмитрий Александрович целиком отдавал ей, наживала добро. Он хотел было как-то послать денег своим старикам, но Зинаида Федоровна рассудила, что пока этого делать нельзя. Он согласился, надеясь, что увлечение устройством нового гнезда в конце концов вернет ей былую жизнерадостность.

Однажды он увидел забытые женой на столе квитанции за квартиру и среди них квитанции за переведенные во Владивосток деньги. Это его оскорбило, но он промолчал, а спустя некоторое время вновь намекнул, что необходимо послать деньги его родителям. Ответ был тот же.

Тогда он спокойно сказал Зинаиде Федоровне, что за время их супружества его отец и мать не получали от него помощи, даже во время войны он ей одной высылал денежный аттестат и все, что оставалось от жалованья: тогда деньги были дешевы, и распылять их не стоило. А теперь вот они опять посылают деньги только во Владивосток.

Зинаида заявила, что и впредь будет помогать своим папе и маме: они уже старые и больные, а она у них единственная дочь, и пусть он сам вспомнит, как они холили его во Владивостоке. Его же родители еще оба работают, получают пенсию за погибшего сына, у них есть еще дети, и пусть они им и помогают. А если он уж хочет им помогать, то пусть это делает за счет своей дочери, которая так быстро растет и которой всего нужно больше и больше.