Короче говоря, если всё-таки разворошат прошлое, отваливать надо будет не с пустыми руками. Подвернулось бы что-нибудь похожее на тот день, когда они в гюншевской команде ещё вместе с Лимоном, царство небесное, отбирали у богатых людей золотые царские десятки и драгоценности…

«Хватит! — строго сказал себе Крысин и даже оглянулся вокруг. — Перестань!.. Ишь ты, размечтался о золотых, невозвратных временах… Получил чистые документы на руки и опять в прошлое нырнул, да? Никаких золотых времён не было, никакого Лимона не было, никакого Гюнше. Я же запретил себе вспоминать об этом. Зачем о самых плохих вариантах будущей жизни думать? Ведь всё хорошо пока. О лучших вариантах надо думать. Я же снова теперь советский человек, солдат-победитель, да ещё партизан. Вот приеду в Москву, на Преображенку, увижу Тоню, мать, отца, братьев, и всё забудется постепенно, снова жизнь наладится. А там смотришь — всё былое быльём зарастёт. Люди заново жить хотят, забыть хотят прошлое. На ком греха во время войны не повисло? На то она и война, чтобы в грех человека вводить… Но войне скоро конец. Значит, и грехам конец. И всем мыслям о прошлых грехах надо конец положить. По новой жить будем… Ничего, Коля, не дрейфь! Не из таких ещё переделок тебе выползать удавалось».

Так успокаивал себя Николай Крысин, сидя в госпитальном саду в новой советской военной форме, с чистыми документами в нагрудном кармане гимнастёрки. Так рассуждал он о вариантах своей будущей жизни, рассчитывая на то, что всё забудется, всё сгладится в этой близкой новой мирной будущей жизни.

Так заканчивал он войну.

А Леонид Евдокимович Частухин воевал совсем по-другому. Он побывал под Смоленском и Харьковом, командовал пехотным взводом, потом ротой, был контужен. В начале сорок третьего года полк, в котором служил Частухин, после переформирования направили в район будущего Орловско-Курского сражения.

Однажды Частухина вызвали в штаб полка.

— До войны вы, кажется, работали в милиции? — спросил начальник штаба.

— Так точно, — подтвердил Леонид Евдокимович.

— Вами интересуется капитан Бузин из особого отдела, — сказал начальник штаба и вышел из комнаты.

Минут через пять в комнату вошёл незнакомый офицер, коротко представился, сел к столу.

— Дело такого рода, — с ходу, без предисловий начал капитан Бузин. — В последнее время на участке расположения нашего корпуса участились случаи выброски вражеской агентуры. Из допросов захваченных агентов возникает картина: немцы готовят наступление. Особенно их интересуют железнодорожные и шоссейные дороги, и главным образом — пересечения коммуникаций. Они хотят иметь здесь свои глаза и уши. Мы должны закрыть эти глаза и отключить эти уши…

— Кто мы? — не понял Частухин.

— Органы военной контрразведки.

— Ясно, — кивнул Леонид Евдокимович.

— У нас большие потери личного состава, — продолжал капитан, — поэтому для участия в операциях по обеспечению безопасности армейских тылов привлекаются линейные подразделения. В частности, ваша рота — с учётом вашего, как командира роты, довоенного опыта работы в милиции.

— В роте много новичков, — нахмурился Частухин, — недавно пополнились.

— Выбирать не приходится, — вздохнул Бузин.

Он вытащил из планшетки крупномасштабную карту, развернул её на столе и тщательно разгладил.

— В окрестностях вот этого населённого пункта, — показал капитан, — через два дня ожидается приземление группы немецких парашютистов… Вот здесь должна находиться ваша рота. Задача — организовать заградительную линию между предполагаемым местом приземления и железной дорогой. Рубеж с юга — заболоченный кустарник, на севере — опушка леса. Центральный объект наблюдения и перекрытия — старая грунтовая дорога, идущая от торфоразработок… Общее руководство операцией поручено мне. Я буду у вас завтра. Роте прибыть в назначенный район сегодня ночью, не позднее утра. Транспортом будете обеспечены.

Всю ночь рота скрытно передвигалась к месту своего нового расположения. Машины шли с потушенными фарами. За полчаса до рассвета старший лейтенант Частухин развернул два взвода в укрытиях по обе стороны заброшенной грунтовой дороги, связывавшей торфяники с железнодорожным переездом. Третий взвод расположил прямо на дороге, приказав бойцам с наступлением дня имитировать ремонтное подразделение — рубить валежины, зачищать их и укладывать на проезжей части там, где образовались впадины. Четвёртый взвод был посажен в резерв — в два полуразвалившихся сарая около переезда.

Капитан Бузин, прибывший днём, нашёл действия старшего лейтенанта Частухина в основном правильными, посоветовав только четвёртый взвод, разделив его пополам, разместить на флангах роты — около болота и на лесной опушке.

— В случае огневого столкновения резерв вряд ли понадобится, — сказал Бузин. — До затяжных действий, я думаю, дело не дойдёт. Бой будем вести скоротечный, имея целью взять живыми как можно большее число парашютистов…

— А если не дадутся?

— Тогда на уничтожение… Но это в самом крайнем случае, если исчерпаем все возможности захвата.

Капитан привёз с собой трёх оперативников — двух плечистых старших лейтенантов и очень молодого, почти мальчишеского вида лейтенанта. Сняв с себя форму и переодевшись в сильно поношенные, покрытые многочисленными заплатками телогрейки, все трое тут же ушли в сторону торфоразработок.

— Они будут принимать десант под видом ранее осевших в этом районе агентов абвера, — объяснил Бузин. — По имеющимся данным, все ожидаемые десантники — бывшие наши военнослужащие из числа предателей. Прошли у немцев специальную подготовку. Народ отпетый… После приземления будут изображать из себя отряд сотрудников местного НКВД, конвоирующий на станцию пойманных в лесу дезертиров. По немецкому плану, роль дезертиров отводилась тем троим агентам абвера, которые были заранее сюда заброшены и должны были всё подготовить. Мы их обезвредили и получили от них все сведения. И теперь, по нашему плану, роль «приёмщиков» исполнят наши люди…

— А они знакомы друг с другом? — спросил Частухин.

— Кто они?

— Новая группа и старая.

— Нет, не знакомы.

— Слушайте, если у вас так дело поставлено, зачем же моя рота понадобилась?

— Для надёжности. Наш расчёт построен на показаниях захваченных агентов. Условно мы им поверили, но всё может случиться, любая неожиданность. А ни один фашистский шпион уйти отсюда не должен… Сюда не только одна ваша рота переброшена, на флангах у вас находится ещё несколько подразделений. Железная дорога прикрыта в зоне нескольких километров.

— Значит, эти трое, оперативники, на большой риск пошли?

— Конечно… Но что поделаешь — война. Она, брат, без риска не бывает.

— Это верно.

— Слышь, Частухин, а насчёт ремонтных работ — это ты сам догадался или кто подсказал?

— А чего тут подсказывать? Элементарное дело.

— Молодец. Оперативное мышление у тебя развито.

— Я ведь в столичной милиции до войны служил, а не где-нибудь.

— Выходит, не зря я твою кандидатуру выбрал, а?

— Погоди хвалить, капитан, дай сперва дело до конца довести…

«Дезертиры» вывели немецких парашютистов к месту расположения роты Частухина точно в назначенное время. Было раннее утро. «Отряд НКВД» двигался по дороге двумя шеренгами: одна — вдоль левой обочины, другая — вдоль правой. А в центре понуро брели в своих заплатанных телогрейках «задержанные».

Частухин быстро пересчитал всю группу. Двенадцать человек. Из них трое — свои. Значит, парашютистов девять душ. Девять продажных шкур. Девять предателей, девять изменников, девять иуд, вернувшихся на родную землю в волчьем обличье. «Ну, держитесь, гады! — зло подумал Леонид Евдокимович. — Сейчас вам будет мясорубка с мелкими потрохами!»

Бойцы третьего взвода продолжали мостить валежинами выбоины в том месте, где справа и слева от дороги, в кустах, затаились в хорошо замаскированных укрытиях два остальных взвода частухинской роты. Парашютисты, увидев ремонтников, замедлили было на несколько секунд шаги, но потом снова уверенно двинулись вперёд. (Потом выяснилось, что «дезертиры» шёпотом успокоили их, сказав, что стройбатовцы ковыряются на этом месте уже несколько дней и мимо них можно идти совершенно спокойно.)