На столе мгновенно появились тарелки, вилки, ложки, рюмки, и все трое приступили к трапезе.

— За ваше здоровье, Тойли-ага! — наполнив рюмки, провозгласил хозяин.

— Чтобы все мы были здоровы!

Мужчины выпили, Марал же только пригубила…

— Если вы меня стесняетесь, то напрасно, — сказал ей Тойли Мерген, кладя себе на тарелку пельмени. — В таких случаях надо не с гостем советоваться, а со своим сердцем. К тому же вы — врач…

— Уж не хотите ли вы сказать, что врачи народ пьющий? — пошутила Марал. — Нет, Тойли-ага, кому-кому, а уж нам-то лучше других известно, как легко утопить собственное сердце в рюмке. — Она лишь попробовала пельмени, над которыми немало повозилась, и отложила вилку. — Я бы и рада с вами посидеть, — добавила Марал уже серьёзно, — но через час мне надо быть в операционной.

— Разве ты сегодня оперируешь? — виновато посмотрел на жену Карлыев. — Знал бы, сам бы и обед приготовил. Конечно, такие пельмени у меня бы не получились, но, не хвалясь, скажу, что мясо поджарил бы не хуже, да и кайнатму сделал бы по всем правилам.

— Вообще-то сегодня очередь Сульгун, — пояснила Марал. — Но она попросила, чтобы на этот раз я была рядом. Трудный случай.

— Сульгун — это красивая девушка с длинными косами? — осведомился Карлыев.

— Да, красивая, с длинными косами, — удивлённо взглянула Марал на мужа. — А ты откуда знаешь?

— Вот те раз! Ты же сама меня с ней знакомила. Ну, помнишь в кино?

— Да, да, правда! Она самая!

— Ты ещё потом всю дорогу её расхваливала. И способная она, и умница…

— Эту девушку сколько ни хвали — всё мало! — подтвердила Марал. — Она, конечно, не без странностей, но рука у неё удивительно твёрдая… Говорят, лет двадцать назад был в Ашхабаде замечательный молодой хирург Бяшим Ханов. Он погиб во время землетрясения. Так вот, старики у нас считают, что Сульгун ему не уступает. Во всяком случае, могу поручиться, что её имя скоро прославит нашу больницу. Она уже и сейчас делает очень сложные операции.

— А ты?

— Сейчас ведь речь идёт не обо мне, Мухаммед! — ласково попрекнула Марал мужа.

— Это верно, — согласился Карлыев. — Но скажи, пожалуйста, почему ты считаешь, что Сульгун странная? Что в ней такого? Может, она высокомерно держится, зазналась очень?

— Ну, нет. Этого про неё не скажешь. Сульгун вовсе не из тех девиц с самомнением, которые после первой же удачи сразу норовят задрать нос. Дескать, у меня талант, и с другими меня не равняйте… Нет, просто она какая-то неуравновешенная, что ли, — задумалась на минуту Марал. — Настроение у неё каждую минуту меняется. То она безмятежна, как ребёнок, а то вдруг разворчится, не хуже старухи. Только что радовалась, смотришь, уже грустит… Я не очень-то посвящена в её личную жизнь, но почему-то мне кажется, что Сульгун не совсем счастлива. Впрочем, откуда мне знать — она ведь ещё молодая… И потом это все ерунда, чего не бывает в девичестве! Встретит хорошего парня, влюбится, и сразу отпадут все печали, как будто их и не было никогда… Кстати, — обратилась Марал к Тойли Мергену. — А когда ваш сын женится?

— Откуда же мне знать! И без того моя старуха всё меня теребит — давай, дескать, его сами поженим, раз он так тянет.

— Что ж, вот вам и невеста, — улыбнулась Марал. — Могу и словечко замолвить, если, конечно, красивых халатов не пожалеете.

— В самом деле, Тойли-ага, — поддержал жену Карлыев. — Это идея!

— За халатами дело не станет, — неуверенно отозвался Тойли Мерген. — Только нынешняя молодёжь в нашем словечке не нуждается. Полюбят друг друга, глядишь, и сами обо всём договорились.

— Вы правы, Тойли-ага, — поднимаясь из-за стола, кивнула Марал. — Приходите к нам, пожалуйста, почаще. А сейчас я с вами должна попрощаться — машина пришла.

После ухода хозяйки Тойли Мерген заметил не без грусти в голосе:

— У твоей жены утомлённый вид. Как у неё с диссертацией? Может, ей передохнуть лучше?

— Да, Тойли-ага, устала она, — согласился Карлыев. — Служить, вести дом и заниматься научной работой — это не каждая женщина выдержит. Затянулось у неё с диссертацией. Сами понимаете — два студента для одной семьи многовато, вот Марал и работала за двоих, пока я учился. Но теперь близок конец — скоро защита.

Они снова выпили чаю, и только потом Карлыев приступил к делу.

— Значит, ушли вы из ателье, Тойли-ага?

— Не ушёл, а сбежал!

— Я, признаться, с самого начала не очень-то верил, что вы там приживётесь. А теперь вижу — поторопились мы. Эх, не решился я вам тогда прямо сказать: мол, зачем вам, дорогой Тойли-ага, такая должность, если вы всю жизнь на полях провели. Ну, да ладно, сами вы меня поправили…

— Ты по телефону говорил о какой-то новой идее на мой счёт, — напомнил об их утреннем разговоре Тойли Мерген.

— Да, заезжала ко мне сегодня Шасолтан Назарова и сказала, что у ваших коммунистов есть свои виды на Тойли Мергена и нечего ему, мол, смотреть на сторону. Для него и в родном колхозе дел хватит.

— Это как же понимать?

— А вот так и понимать. Третью бригаду хотят вам предложить.

— Третью бригаду? — удивился Тойли Мерген. — Самую слабую? Ведь из-за неё-то я и опозорился…

— Да, самую слабую. Как я понимаю, она может весь колхоз назад потянуть. Вот почему-то там и нужен опытный руководитель.

— Ну и сметлив же ты, парень! — тряхнул головой Тойли Мерген, обрадованный таким исходом дела. — Мне, по правде сказать, тесно как-то последнее время в мире стало, не мог я себе места среди людей найти. А вот ты, оказывается, меня понял…

— Я-то понял, а вот Каландара Ханова ещё убеждать придётся. Не так-то это просто сломить человеческое упрямство, — улыбнулся хозяин дома. — Тут тонкий психологический расчёт потребуется.

— Это уж твоя забота, — понимающе прищурился Тойли Мерген и стал собираться. — Спасибо тебе, Мухаммед.

Карлыев проводил гостя до машины, и они тепло простились.

После этого разговора ехать домой Тойли Мергену почему-то не хотелось. То ли он представил себе, как опять будет приставать к нему Кособокий со своими назойливыми, сочувствиями, то ли он просто соскучился по сыну, с которым из-за треволнений последних дней давно не говорил по душам, но, так или иначе, Тойли Мерген решил переночевать сегодня в городе, у Амана.

Судя по тёмным окнам, сына не было дома, но это не изменило намерений Тойли Мергена. Он открыл ворота и уже хотел было загнать машину во двор, как вдруг перед ним неизвестно откуда возник силуэт пузатого Тархана Гайипа.

— Рад видеть тебя, Тойли, — заискивающе проговорил он и хлопотливо протянул для пожатия свою влажную пухлую руку, всё настойчивее напирая животом на собеседника. — Сын твой, как всегда, где-то ходит, — заметил он как бы вскользь, — но теперь, наверно, уже скоро придёт… Ну, как дела, как с работой, как самочувствие?..

Тойли Мерген хорошо знал цену этому типу. Тархан Гайип любил выставить себя особенно перед молодёжью, этаким пламенным патриотом и даже старым революционером, но суть его была совсем иной. Недаром очевидцы говорили, что в годы гражданской войны Тархан Гайип целые дни бренчал на дутаре в салон-вагоне Ораз-сердара, услаждая слух этого заклятого врага туркменского народа. Да и вообще, если бы Тойли Мерген заранее узнал, в каком соседстве окажется участок его сына, он бы и близко не подошёл к этой улице.

«Вот так всегда, — вспомнил Тойли Мерген пословицу, — змея не терпит мяты, а мята обязательно вырастет у её норы».

— Как дела, спрашиваешь, — поморщился он. — Что ж, неплохо.

— А мне говорили — совсем плохо, — восторженно хихикнул Тархан Гайип. — В нашем возрасте, Тойли-бек, скрывать правду уже не годится, надо говорить всё, как на духу. Такие старые ишаки, как мы с тобой, уже давным-давно временем мечены. У нас, даже если мы и захотим свои грехи скрыть, всё равно ничего не выйдет.

«Да, тебе скрыть не удалось», — подумал Тойли Мерген, но, вспомнив поговорку: «Если хочешь откупиться от зла, не заглядывайся на него», промолчал.