Еще раз прошу Вас внимательно прочитать эту записку и, прежде чем делать выводы, как следует обо всем подумать. Илья».

— Зачем вы прилетели?

— Вы не ответили на мои предложения.

— Не обязана отвечать на бред шизофреника.

— Выбирайте слова.

— Не собираюсь.

— Есть приказ о включении вашей группы в состав Владимирской экспедиции.

— Он будет отменен. Я сама полечу в Москву.

— Теперь только я могу разрешить вашу поездку в Москву.

— И вы разрешите ее!

— Нет.

— Война?

— Нет, благоразумие. И опыт.

— Чего же вы хотите?

— Заявления с просьбой о переходе.

— Исключено.

— Учтите, что ваш метод теперь уже ни для кого не секрет.

— Во-первых, центральная теоретическая идея, на которой основан метод, принадлежит не мне, а профессору Губину.

— Не имеет значения.

— Имеет. А во-вторых, ваша куриная экспедиция, Бондарев, будет самостоятельно разгадывать метод не менее ближайших ста лет!

— Где уж нам, дуракам, до столичных математических гениев!

— Дешево, Бондарев. Вы, кажется, предпочитаете математике неразведенный спирт?!

— Маша…

— Не смейте называть меня по имени! Я не отвечала на вашу идиотскую записку, потому что мне было стыдно даже думать о ней!

— Не кричите.

— В тайге не говорят шепотом!

— Маша…

— Если вы собираетесь использовать наши личные отношения, то знайте — ничего не выйдет!

— Маша, я прошу вас…

— Теперь я знаю, почему в тайгу посылают в основном мужиков: бабы приносят в тайгу слабости и чувства, а здесь должны быть только сила и разум!

— Я не понимаю…

— Все вы понимаете! Да, вы понравились мне сразу! Да, я много думала о вас, пока сидела на вашей базе во время этого дурацкого разлива! Но то, что произошло, было слабостью. Понимаете, слабостью? Обыкновенной бабьей слабостью!

— Вы можете разговаривать как взрослый человек?

— На минуту вы показались мне настоящим — высокий, сильный, рыжий, сероглазый, построил город в тайге…

— Маша, я прошу вас!

— Зачем вы разрушили все этой своей торгашеской запиской? Кто научил вас быть таким до отвращения деловым и проницательным?!

— Вы можете, наконец, замолчать? Я старше вас и лучше знаю жизнь… Вы женщина, и женщина красивая! А женщине тяжело быть самостоятельной, особенно красивой… Вначале вам помогал Губин. Он поручил вам проверить метод, он послал вас сюда. Но теперь Губин далеко. У него десятки новых идей и планов. А наши с вами планы совпадают. И на много лет вперед… Я не буду скрывать — вы тоже сразу захватили меня. Меня захватили ваши глаза, напоминающие натянутую тетиву лука. Тугую и звонкую. С которой вот-вот сорвется стрела… Ваши глаза похожи на крылья птицы. На крылья ласточки. Бешено летящей против ветра ласточки… Меня захватило ваше лицо. Вы похожи на молодого оленя. Нежного и дикого. В вашем лице есть что-то готическое. Будто звучит орган. И что-то первобытное, половецкое. Азиатские степи, лес копий и пепел над сожженными городами…

— Илья, говорите о деле.

— Вы захватили меня своей ершистостью, нетерпимостью, недоступностью! Вы захватили меня напором теоретической мысли, которая фонтаном била из вашего метода… Да, за шесть лет работы в тайге я, наверное, опустился. Да, я предпочитаю неразведенный спирт разведенному. Да, я редко вспоминаю о математике, все правильно. Но вы же знаете — эти шесть лет я не мог заниматься здесь только чистой наукой. Я руководил экспедицией и одновременно рубил дома, пробивал дороги, думал о больницах и клубах, выгадывал копейки на строительство пристаней и аэродромов, чтобы свет на центральной базе в полярную ночь горел не до восьми, а хотя бы до десяти часов вечера!

— Илья! Успокойтесь.

— Вы не знали ничего этого. Вы приезжали в поле только летом, как на курорт, на несколько месяцев. А мы сидели здесь, в поле, круглый год. Вы заключали с нами выгодные для себя договоры и приезжали на все готовое, а камеральничать возвращались обратно, в кафельные стены своих академических институтов, поближе к консерватории и вернисажам. Вы ходили на Ван Клиберна и «Сикстинскую мадонну», а мы пробивались на тракторах за черту Полярного круга. С грузом солярки и свинины. И спали в кабинах, не снимая ноги с педали газа. Чтобы не заглохли моторы, которые никакой ценой нельзя было завести потом в шестьдесят градусов мороза!

— Илья, я прошу вас…

— Мы построили новый город в тайге… Мы вырастили здесь корень жизни и шесть лет бились за то, чтобы этот корень не погиб, чтобы он прижился. А вы упрекаете нас в провинциальности! В том, что мы не следим за научной литературой и неправильно произносим новые термины!

— Илья, то, о чем вы просите, невозможно!

— Я понимаю, с точки зрения высокой науки мы работали здесь почти вслепую, проводили слишком кустарное, слишком детальное геоморфологическое обследование. Наша сетка была слишком густой и мелкой. Но мы были здесь первыми! Понимаете, первыми?.. Мы осаждали проблему долгие годы, мы ходили за нее в лобовые атаки. Через наши руки прошли тысячи кубометров породы. Мы подготовили вам основу. Своим горбом и своими мозолями мы исключили из вашей практики самую первую, самую черновую, но обязательную ступень. И вот приезжаете вы со своим новым, современным методом и высокомерно обвиняете нас в куриной слепоте!

— Вы меня неправильно поняли.

— А ведь вы применяли свои новые идеи к нашим старым исследованиям. Вы создали свой метод по нашим картам. Вам удалось за сорок дней сделать то, что не получалось у нас в течение шести лет. И произошло это потому, что вы делали свои расчеты по нашим потерям!

— Илья, все равно я не могу уйти из института. Это будет предательством. Три лаборатории работали целый год, чтобы я летом могла выйти в поле. Мне нужно вести эксперимент на пределе, мне нужны абсолютно развязанные руки, а ведь вы заставите меня работать на добычу, на запасы… Мне обязательно нужны и самые верхние и самые нижние измерения, мне непременно нужно идти дальше, на север, к Ледовитому океану. А вас начинает раздражать уже то, что я вышла из квадрата Владимирской экспедиции и влезла к соседям. Сегодня я увеличиваю концентрацию мерзлотности, а в следующем году я должна быть уже на юге — вы же знаете, что метод — только часть общей теории Губина о глубинных разломах.

— Губин растворит вас в своей теории без остатка. А у нас вы имели бы свой и довольно громкий голос.

— Губин мой учитель.

— В институте метод дает вам только диссертацию. И не больше! А здесь вы имели бы и ту же диссертацию и смогли бы привести экспедицию к целой серии новых промышленных месторождений. И чем крупнее…

— Илья, не продолжайте…

— В конце концов наука существует для практики, для промышленности.

— Правильно. Но не надо браконьерствовать. Не надо срывать плод незрелым. Дайте науке необходимое время для того, чтобы предельно выявить свои возможности быть полезной практике. Будьте терпеливыми.

— Некогда. Нет времени. Если эксперимент подтверждается хотя бы наполовину, практика обязана извлекать из него пользу.

— Так поступают только хищники.

— Маша!

— Те, кому наплевать на будущее!

— А если я буду просить вас перейти в экспедицию ради меня?

— Не надо, Илья, не говорите так. Такой ценой…

— Черт возьми! Я поднял к жизни этот край, я вдохнул человеческую энергию в эту мертвую тайгу! Имею я, наконец, право на счастье?

— Илья, не надо, это неудобно. Нас могут увидеть.

— Плевать я хотел на удобства!

— Не надо, не надо, я не хочу…

— …

— …

— …

— Вы обещаете мне, Маша?

— Да.

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, для Полозовой. Маша, срочно сообщите свое отношение приказу министра вашем переводе Владимирскую экспедицию. Губин». (На стоянку Полозовой эта радиограмма Губина из Владимирской экспедиции передана не была.)