Фома решил «оформить» старичка из «бывших». Тем более что Журавлева горка находилась в двух шагах от собственного дома, от Черкизовской ямы. Это было и легко, и опасно. Но Фома уже начинал наглеть.

К лачуге подошли вечером. В одном из окон горел свет. Фома постучал.

— Кто там? — раздался высокий дребезжащий голос.

— Милиция, — коротко объяснил Фома.

Дверь открылась. Фома шагнул через порог и схватил хозяина высокого голоса сразу за обе руки.

Но неожиданно был отброшен назад с такой силой, что чуть было не сломал себе шею на каких-то ведрах, коромыслах и чугунах.

Со стариком еле справились всей бандой. Втащили в комнату, привязали к стулу. Фома, потирая ушибленную спину, с интересом разглядывал человека из «бывших». Это был седой, широкоплечий, костистый мужчина лет под шестьдесят, не больше, с продолговатым лицом, сильно развитым подбородком и голубыми навыкате глазами. Порода и военная выправка чувствовались в нем за версту.

— Ты чего же дерешься, дед? — миролюбиво спросил Фома. — К тебе из милиции пришли, а ты пихаешься.

Старик каменно молчал.

Крысин пошарил глазами по комнате. Обстановка была элементарная, бедная, но в углу мигало углями какое-то сооружение из кирпичей, нечто вроде самодельного камина. На краю камина лежали железные щипцы.

— Не хочешь, значит, разговаривать с милицией? — покачал головой Фома. — Ну, да ладно. Обманывать тебя долго не будем. Мы, дедушка, не из милиции, мы уголовнички. Где у тебя деньги-то зарыты? Сам покажешь, или щипчиками тебе вот этими немного уши прижечь, а?

Старик неожиданно громко расхохотался.

— Ми-ли-ция! — нараспев, передразнивая Фому, повторил он. — Я-то думаю, почему милиция похожа на уголовников, а выясняется, что это уголовники похожи на милицию! Ха-ха-ха!

Крысин поскучнел лицом.

— Давайте щипцы, — тихо приказал он.

Ему подали щипцы.

— Осведомлены вы неплохо, — презрительно глядя на Фому снизу вверх, сказал старик, — деньги у меня действительно есть. Дом вот продал фамильный, отцовский…

— И мебель фамильную, — добавил Фома.

— И мебель, — согласился хозяин.

— Ну, где деньги? — шевельнул щипцами Крысин. — Добром прошу. Не заставляй грех на душу брать.

— Дай закурить! — властно сказал вдруг старик и кивнул головой на стол, на котором лежал раскрытый портсигар.

И Фома неожиданно для себя послушно взял из портсигара папиросу, сунул ее хозяину дома в рот и зажег спичку.

— Так ты думаешь, — окутался дымом старик, — что я, аристократ и боевой офицер, испугаюсь твоей пытки?

Он бешено вскочил на ноги вместе с привязанным к нему стулом, но тут же, потеряв равновесие, упал на пол.

— Вор, бандит, сволочь! — орал старик с пола. — Жги, пытай, калечь! Я не скажу тебе ни слова!

— Я, дедушка, не сволочь и не бандит, — философски изрек Фома, отбрасывая щипцы. — Я красный вор. Я у бедных денег не беру, я их только у богатых беру.

Он давно уже заметил, что старик несколько раз бросал беспокойный взгляд куда-то в угол комнаты. И теперь, лежа на полу, он опять тревожно посмотрел в ту же сторону.

Фома пошел в угол. Хозяин завозился на полу, заскрипел зубами и, извиваясь как змея, пополз за ним.

— Поднимите его, — приказал пахан ребятам, — и держите крепче.

Старика снова усадили на стул.

В углу сильно пахло клеем. Запах шел от стены. Фома оглядел стену — она вся была оклеена новыми обоями. Фома перевел взгляд на другую стену — и она тоже была оклеена новыми обоями. Вся комната сплошь и, видно, наспех была облеплена незатейливыми, желтыми в полоску новыми обоями.

А в углу, куда беспокойно смотрел хозяин дома, один лист, вероятно, был приклеен в самую последнюю минуту, и уголок его отлепился от стены.

Крысин потянул за уголок — старик дернулся на стуле.

— Фома, слышь, — испуганно позвал один из бандитов, — кажись, помер он…

Фома подошел к стулу — хозяин дома был мертв.

— «Пиковая дама», — тихо сказал кто-то из налетчиков, очевидно, не чуждый литературе, — произведение Пушкина…

— Почти «Пиковая дама», — перебил его еще больший знаток литературы. — Там была старуха, а тут старик. Тройка, семерка, туз.

— Ребята, срывайте обои, — волнуясь, торопливо приказал Фома, — там деньги…

Через пять минут, когда все обои были сорваны, перед ошалелым взором банды предстала потрясающая, не виденная еще ни разу никем из бандитов картина вершины человеческой скупости: все четыре стены комнаты от пола до потолка, ровно, со скрупулезной точностью, как по линейке, были обклеены червонцами. Все купюры были тщательно подогнаны одна к другой. В некоторых рядах, особенно ближе к полу, купюры были наклеены друг на друга по две, по три, а то и по четыре штуки.

— Окно занавесьте! Трое на шухер! — скомандовал Фома. — Остальным — греть воду!

Всю ночь банда теплой водой и тряпками смывала со стен деньги. Старика вытащили в коридор, и он лежал там одинокий, всеми забытый.

Работе никто не мешал — дом стоял на отшибе, окно выходило на высокую железнодорожную насыпь.

К утру отмытые от клея деньги обсохли. Их было без тридцати шести тысяч полмиллиона рублей.

— Последнее дело, ребята, — сказал Фома банде на очередном толковище, — и рассыпаемся до зимы…

Дело было задумано дерзкое. Фома Крысин решил взять кассу крупного акционерного общества в день платежей и расчетов с акционерами. По предварительным сведениям, в этот день в операционном зале общества должно было находиться не менее грех миллионов рублей.

Фома четвертую неделю подряд пил с двумя конторщиками из операционного зала. Пил осторожно, себе наливал по маленькой, конторщикам — от души.

Познакомился он с ними как бы случайно — в меблированных комнатах на Тверской. Себя выдал за приезжего торговца из Сибири (места были вполне знакомые), который ищет способ удачно пристроить имеющийся капитал.

Конторщики на знакомство пошли нехотя — были они все же при солидном деле, через руки их каждодневно проходили немалые суммы. Требовалась осторожность при выборе новых приятелей. Но Фома Крысин сразу завоевал их доверие (сам Фома быстро понял, что переиграет обоих). В их настроениях он уловил одну общую черту — зависть к дельцам, с которыми приходилось общаться, к их возможности свободно и по своему усмотрению распоряжаться большими деньгами.

Пришлось несколько раз прижимисто, но все-таки швырнуться тысчонкой, другой. (Купец из Сибири мог себе позволить это, тем более что он искал через новых собутыльников контакты с деловым миром Москвы.) Окончательно закрепить дружбу помогли девочки — у обоих служащих акционерного общества аппетиты по этой части были большие, а карманы пусты.

На решающем этапе общения Фома пустил в оборот слово «ксплотация». «Классовый» подход и здесь, как и в случае с горничной, сработал безошибочно. (Фома угадывал теперь дух времени применительно к человеческим страстям как заправский политэконом.)

— Чужие деньги считать — только зрение портить, — говорил Фома, развалясь в кресле в отдельном кабинете ресторана на бегах. — Чужие капиталы в руках — одно расстройство для здоровья.

Конторщики, Сеня и Порфиша, не просыхающие который вечер, давно уже округовевшие от слов и щедрот хитроумного Фомы, только одобрительно мычали, прихлебывая шампанское.

— Другое дело собственный капитал, — рассуждал Фома, разливая шампанское. — Человек с капиталом — король природы. Сам себе царь. Чего хочет, то и делает, куда пожелает, туда и едет. Лев, а не мышонок.

Порфиша и Сеня, пьяно кивая головами, преданно смотрели Фоме прямо в рот.

— Кто есть человек без капитала? — вопрошал Фома, слегка даже удивляясь собственному красноречию. — Червь. А с капиталом? Орел. А почему? А потому, что имеет крылья — наличность. Расправил денежки и полетел. Куда? А в любую сторону. Его везде ждут, ему все рады. Он деньги тратит — сам радуется и другим людям удовольствие доставляет.