Потом была Малая земля, штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цыбин или командир роты ПТР Яровой.

…Кончился обветшалый осенний лес. Дорога привела ^к окраине города. Одиночные постройки из дикого камня стояли то тут, то там; будто они отбежали от города, не могли туда вернуться и стать в ряды улиц.

Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую, неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями. Среди кустов держидерева бродили козы, резвились козлята, поднимая куцые розовые хвосты свои и мелко перебирая копытцами. Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.

Изредка выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками.

Среди могил ходило несколько женщин. Они читали редкие надписи, смотрели цифры на дощечках, неслышно плакали; может быть, они искали среди погребенных своих родных, может быть, вспоминали близких, идущих по далеким фронтам войны.

Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник — деревянный конус со звездой из жести — был тоже выкрашен голубым, под цвет моря, по требованию моряков–куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью: «Герой Советского Союза майор Цезарь Львович Куников, 1909—1943 г. Погиб смертью храбрых в борьбе с немецкими захватчиками». Баштовой сам хоронил Куникова и своими руками надписывал эту надпись. Все было знакомо и близко.

У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.

— Павел?

Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.

— Поговоришь с нашими, Павел?

— Нет. Сами поговорите.

Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.

Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, где были погребены артиллеристы. Возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места нехватало, многие оказались с той стороны ограды и выглядывали, становясь на носки из‑за острых концов штакетника. Стрелки первой роты заняли место впереди по приказу Рыбалко.

Автоматчики Цыбина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко — им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу, которую они не догадались раньше посетить. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.

Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой. Две молодайки, пришедшие за козами, прихорашивались, игриво посматривая на моряков, обративших на них внимание.

В воздушном потоке, почти не взмахивая крыльями, плыл коршунок.

— С автомата бы его, — сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из‑за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.

Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.

— Не попадешь, Шулик, — сказал он, — высоко ходит, да автомат, сам знаешь, прицела почти не имеет.

— А нужно бы попробовать когда‑нибудь, Брызгалов, а?

— Один попробовал, да сдох. — Брызгалов тихо рассмеялся, но, сообразив, что смех сейчас не к месту, оглянулся, посерьезнел.

— Опять парит с утра, — сказал Шулик, — к дождю.

Брызгалов, вытянувшись, вгляделся через головы.

— Начальник штаба что‑то будет объяснять.

— Водят по кладбищам, — недовольно пробрюзжал Шулик. — И так не сладко, а тут вспоминают, что у тебя билет с пересадкой.

— Да замолчите вы, чекалки, — укорил их пожилой пулеметчик в рыжей шапке–ушанке.

Присутствие в батальоне пожилого человека объяснялось только тем, что дядька Петро, как его называли, или Курдюмов, был рекомендован командованием флота в морскую пехоту, как знаток побережья, пожелавший добровольно сражаться против немцев.

Шулик хмыкнул и заломил бескозырку.

— Ты что, старшина, дядько Петро?

— Непутевщина, — со вздохом сказал Курдюмов, — охота у вас все по крышам голубей гонять. Подучиться бы вам еще, зеленой вербе.

— Подученным умом до порога жить, дядько Петро, — огрызнулся Шулик.

Курдюмов отвернулся. Шулик, хихикнув, подтолкнул Брызгалова.

— Осечка у дядьки Петра, Брызгалов.

Брызгалов не поддержал приятеля.

Баштовой начал свою речь. Все люди батальона знали, что их начальник штаба — боевой офицер, прошедший и «Крым и медные трубы». Его видели е настоящих перепалках. У него ордена и медали, которые получают не зря.

Брызгалов слушал своего начальника штаба, слушал теперь его и Шулик, подняв голову кверху, слушал Курдюмов, стиснутый двумя пулеметчиками, — слушали все.

Баштовой говорил взволнованно, коротко, взмахивая сжатым кулаком. Баштовой рассказывал о том, как в ночь на 4 февраля этого года десантный отряд майора Куникова бесшумно подплыл к берегам, занятым противником, — к восточному берегу Цемесской бухты.

Люди насторожились. Им, готовящимся к такому же делу, тоже нужно подбираться именно так — бесшумно.

Люди притихли, и теперь слышен был даже назойливый гул шмеля. Начальник штаба говорил простые слова: «Выполняя клятву, данную великому Сталину, моряки шли на подвиг, на смерть или победу».

Лица сосредоточенно напряжены. Сейчас было сказано, на что они должны итти, выполняя клятву вождю. Подвиг, смерть или победа. Баштовой как бы сближает Куникова с этими простыми людьми, описывая его внешний вид. «На груди автомат, в теплом, стального цвета ватнике, в такой же шапке–ушанке, слегка надвинутой на брови, неся на себе две тысячи патронов и десять гранат, майор Куников подошел на флагманском катере одним из первых к вражескому берегу и начал грозный победный бой с врагом. Он быстро парализовал береговую оборону немцев и вместе со своими отважным друзьями–моряками выполнил приказ командования, захватил плацдарм и ворвался в предместье города — Станичку, которую сейчас жители Новороссийска назвали «Куниковкой».

Шулик так внимательно слушал, что дядя Петро, искоса взглянув на него, одобрительно кивнул головой.

Баштовой рассказывал, как восемь дней отряд Куникова вел бой на Малой земле, как не сдвинулись ни на шаг моряки, как погибали боевые друзья майора, офицеры Костиков, Таранов, как, прикрыв его своей грудью, свалился его верный и бесстрашный адъютант Хоботов, прошедший вместе с ним тяжелый путь от Азовского моря. «Мы победили. Плацдарм был взят, отвоеван, удержан…»

Баштовой рассказал, как Куников был в самых опасных местах и как вместе с моряками бесстрашно бросился в контратаку.

Восемь дней сражался Куников, а одиннадцатого февраля не стало «старшего морского начальника Малой земли», как его называли моряки.

Позади Букреева стоял незаметно подошедший Звенягин. Он слушал внимательно Баштового, но ничего не сказал ему, когда тот, еще взволнованный, стал возле него.

Когда Букреев, решив говорить, снял свою морскую фуражку, Звенягин с любопытством приподнял брови. Сейчас, после очень простой и человечной речи Баштового, так легко допустить ошибку. Все ясно, цель достигнута. Что может добавить новый, еще не известный боевыми делами командир батальона?

— Друзья–моряки, — тихо сказал Букреев — Мне еще не пришлось рядом с вами сражаться. Но я — советский офицер, пятнадцать лет своих отдавший армии. Я верю в вас, а вы доверьтесь мне. Клянусь здесь перед могилой героя–майора Куникова, что я буду стараться быть подобным ему…

Букреев хотел еще что‑то сказать, но моряки уже подняли, по традиции морской пехоты, бескозырки на дула винтовок и автоматов и как бы проголосовали доверие своему новому командиру.