За тонкой перегородкой слышался голос Манжулы и стариков–хозяев. Букреев невольно прислушался к разговору за стеной.

— Разве можно так, — сокрушенно говорил старик. — Сколько он спит? Три часа в сутки?

— Что потопаешь, то полопаешь, дедушка, — ответил ему Манжула.

— Может, чайку подогреть? — вмешался робкий голос старушки.

— Какой же чай, бабушка, раз достал я два кавуна и парного молока, — ответил Манжула.

— Нельзя мешать молоко и арбуз, для желудка плохо.

— До войны нельзя было, бабушка, а зараз все можно. Зараз все смешалось.

Букреев постучал в стенку. Манжула появился в дверях.

— Я вас слушаю, товарищ капитан.

— Вы, товарищ Манжула… — Букреев подыскивал слова, — дали бы… покой хозяевам. Они же пока не у нас в батальоне.

— Есть, товарищ капитан. Вы приказали…

— Тише. — Букреев вздохнул. — Теперь ответьте мне: где у вас семья?

— У меня нет семьи, товарищ капитан.

— Нет?

— Так точно, нет, товарищ капитан.

— И не было?

— Была, товарищ капитан.

— Где же она сейчас, ваша семья?

— Всю немцы уничтожили, товарищ капитан.

Манжула стоял неподвижно, коричневый и скрученный из мускулов, действительно «корень», как назвал его когда‑то Курасов.

— Отдыхайте, Манжула, — после длинной паузы скатал Букреев. — Вы мне сегодня не понадобитесь.

— Я. приготовил ужин, товарищ капитан.

— Оставьте его на завтрак…

— Есть, товарищ капитан.

За стеной после ухода Манжулы наступила полная тишина. Букрееву даже стало тягостно. Хоть бы кашлянул кто‑нибудь или перекинулся словом. Его приказ был выполнен Манжулой с поразительной точностью. Надо было отвечать жене насчет всего: и когда, наконец, будет встреча, и об обуви детям, и еще о многом другом. Букреев взял чистый лист бумаги, карандаш и долго сидел, задумавшись, не зная, как приступить к щепетильному делу, как ответить на все три письма жены, чтобы она не обвинила его в черствости, в нежелании помочь хотя бы советом… Он знает, что ей не легко, но так же живут другие…

Подъехавшая к дому машина вывела его из задумчивости. Кто‑то шел по саду. Кто бы это мог быть? Букреев раздвинул шторы на окне. На крыльце стоял человек. Стук. Так стучал Батраков. Впущенный Манжулой, замполит вошел в комнату и своим тихим голосом передал срочный вызов контр–адмирала.

Пока Букреев натягивал влажные сапоги, Батраков рассказывал о том, что, вероятно, Звенягин уже поднял корабли по тревоге; по огонькам заметно движение.

Букреев защелкнул пряжку пояса и поправил пистолет.

— Очевидно, идем морем?

— Стало быть, морем.

— Неужели сразу в десант?

— Что? — переспросил Батраков.

— Я говорю, неужели сразу отсюда в десант?

— Не думаю. — Батраков пожал плечами. — Если высаживаться куда‑нибудь на Судак или Алушту, тогда другое дело, но на Керченский отсюда невыгодно.

Они вышли к машине в сопровождении Манжулы. На яблонях покачивались верхние ветви, с шелестом падали последние листья. В проломах туч, идущих от мыса До- оба, как в прорубях, отражались звезды. У причалов Тонкого мыса зафыркали моторы. Машина шла мимо темных редких домов и высоких деревьев, будто только сейчас сбежавшихся вместе. По дороге из Кабардинки, то пропадая, то появляясь, бежали автомобильные огни. Может быть, кто‑нибудь спешил сюда с флотского командного пункта.

Батраков сидел рядом с Манжулой, прикурнув у ветрового окошка, спокойный, молчаливый и как будто равнодушный ко всему. Букреев хотел перекинуться с ним словечком, но неожиданно почувствовал досаду на своего заместителя и одиночество. Он не мог тогда еще понять и оценить поведение человека, для которого приближение бури лучше ненадежного штиля.

У Мещерякова сидел, как всегда, тщательно выбритый, предупредительный Шагаев. В штабе все было попреж- нему спокойно. Карта военных действий советско–германского фронта была исколота булавками, прихватывавшими красный шерстяной шнур. На левом фланге фронта шнур делил на ровные части Керченский пролив, уходя вниз от косы Чушки и западной оконечности Таманского полуострова и обрываясь разлохмаченными линиями на траверзе мыса Панагии.

Мещеряков говорил по телефону с командующим флотом, когда в кабинет вошли Букреев и Батраков. Предложив им кивком головы садиться, контр–адмирал продолжал разговор. Положив трубку, он встал, поздоровался с Букреевым и Батраковым, неторопливо разъяснил им цель вызова и их задачи. Они сводились к тому, что нужно было по тревоге поднять батальон, обмундировать в новое зимнее, погрузить на суда и выйти к фронту. На сборы и погрузку давалось два часа. Все хозяйственное имущество и обоз оставлялись. С собой надо было захватить только носимый запас боеприпасов и провианта.

— Моряки вас доставят в целости и сохранности до Таманского полуострова, — веселым голосом закончил Мещеряков. — С моря вас отлично обеспечат, а с воздуха позаботится генерал Ермаченков… Желаю удачи, Николай Александрович и… Николай Васильевич. Какое совпадение! Сразу два Николая. Добрый знак! Николай‑то Мирликийский всегда был добрым хранителем моряков. А тут сразу два Николая! — Мещеряков провожал Букреева и Батракова.

— Мы с Шагаевым от вас далеко не отстанем. Машиной выезжаем, как только справимся со всеми делами. Но на Таманском полуострове наш старший начальник — командующий фронтом. Ваш начальник и мой начальник.

У дверей, предупредительно раскрытых адъютантом, контр–адмирал остановился, хлопнул себя по лбу.

— Вот память, чуть было не забыл! — лицо Мещерякова стало серьезным. — Насчет ваших семей…

У Батракова сразу вспыхнули уши и побледнели щеки.

— Что с семьями?

— Ничего худого, Николай Васильевич! Просто мы втихомолку от вас договорились с Военным советом и решили ваши семьи выписать в Геленджик. Поближе к вам..

— В Геленджик? — Букреев удивленно посмотрел на Мещерякова.

— Здесь скоро будет вполне безопасно, Николай Александрович.

Букрееву стало неловко, так как контр–адмирал мог неправильно понять его удивление.

— Я не насчет безопасности семьи, товарищ контр–адмирал. Хотя это тоже важно… Но моя семья очень далеко отсюда…

— В Самарканде. Знаем и улицу и номер дома.

— Им будет трудно самим выехать оттуда, так же как из Кировской области семье Батракова. У нас детворы много.

— Моя жена сама выедет отлично, — обрадованно перебил Батраков, — выедет! Ко мне выедет хоть на край света.

— А все же мы направим за ними людей, — сказал Мещеряков, улыбнувшись. — В Кировскую область поедут моряки–вятичи, побывают и у себя дома и поивезут «батрачат». А в Самарканд мы решили направить Хайдара.

— Хайдара? Вы знаете Хайдара, товарищ контр–адмирал?

— О, вы, по всему видно, Букреев, плохого мнения о нас! — Мещеряков указал на себя и смеющегося Шагаева, стоявшего рядом с ним. —Хайдара, кстати, обнаружил товарищ Шагаев. Ему же принадлежит инициатива вызова сюда ваших семей. Ну, спешите, еще раз желаю удачи на переходе. А в Тамани встретимся.

Букреев и Батраков молча сели в машину и поехали, не проронив ни слова, почти до самого порта. Подъехав к порту, они присмотрелись к сторожевым кораблям, подходившим к причалам. Звенягин привел свой дивизион, и порт как бы проснулся. Вспыхивали фонарики, освещая то часовых с автоматами на груди, то конную бричку с высокими колесами, заваленную клеймеными мешками с мукой, то моряков в высоких сапогах и кожаных костюмах.

Когда снова пошли безжизненные улицы, голые деревья и черные кусты, Батраков приник к уху Букреева и громко сказал:

— Умница‑то адмирал, а? Теперь надо воевать хорошо… чтобы вернуться.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Батальон, поднятый по боевой тревоге, выстроился во внутреннем казарменном дворе. Попрежнему неумолчно, дремотно–лениво шумело море и в лесу, у гор, плакали не то совы, не то южные филины.

Вызванные из строя ротные и взводные командиры отдалились от своих шеренг, подошли, откозыряли. Выслушав комбата, офицеры не задавали вопросов — все было известно: получить новое зимнее обмундирование, боевые припасы и выйти к местам погрузки. Командиры разъяснили задачу своим подразделениям, и люди, повинуясь отрывистым, отданным вполголоса командам, побежали в казармы.