— Будьте живы и будьте здоровы, мой товарищ капитан.

Вестовой залпом выпил стакан вина, вытер ладонью губы.

— Разрешите выйти, товарищ капитан.

— Ну, ты что это, Хайдар? Как тебе не стыдно, дружище?

У Хайдара подрагивали губы, глаза увлажнились.

— Хочу вам… всего хорошего, товарищ капитан.

— Ну иди… Только тебе не идет быть таким…

— Хайдар, я люблю тебя веселым.

Вестовой вышел, и капитан в одиночестве докончил обед. Выпитое вино вернуло хорошее расположение духа, но расслабило тело. Букреев прошелся по комнате, поежился от сырости и хотел было немного вздремнуть, но, вспомнив, что до сих пор не были погружены остатки хозяйственного имущества батальона, позвонил в порт. В трубке послышался глухой голос Хохловцева, уверившего начальника штаба, что все, что должно быть направлено к фронту, грузится сейчас на караван Курасова. «Пока у тебя, Букреев, имеются такие приятели, как некто Хохловцев, можешь спать спокойно».

За дверьми Хайдар затеял с кем‑то перебранку.

— Хайдар! — закричал капитан.

Вестовой вошел. На темной коже его щек проступили красные пятна.

— Ты с кем там, Хайдар?

— Там один моряк.

— Ко мне?

— К вам, товарищ капитан.

— Что же ты там шумишь?

— Я просил его подождать.

— Почему же он должен ждать?

— Я думал, вы легли отдыхать, товарищ капитан.

— Хайдар, ты на моих глазах портишься. Так нельзя. Откуда он, из порта?

Хайдар помялся.

— Чего же молчишь?

— Из Геленджика, товарищ капитан.

— Из Геленджика? И ты его не пускаешь? Пусть войдет!

Хайдар впустил широкоплечего человека в мокром плаще с откинутым капюшоном и в бескозырке с надписью: «Севастополь». Моряк, назвавшийся старшиной второй статьи Манжулой, протянул Букрееву пакет. В коротком предписании командира базы контр–адмирала Мещерякова Букрееву было приказано немедленно выехать в Геленджик, захватив с собой тридцать матросов, списанных с крупных кораблей эскадры в морскую пехоту. Старшим команды назначался Манжула. В частной записке, приложенной к предписанию, контрадмирал, называя Букреева по имени и отчеству, просил поторопиться, «так как с Тузиным дело обстоит неважно».

Тузин был командиром батальона, непосредственным начальником Букреева. С ним Букреев прослужил больше двух лет.

Прочитав еще раз записку, капитан подумал: «Что же могло стрястись с Тузиным»?

— Вы знаете майора Тузина? — спросил Букреев Манжулу.

— Майор Тузин наш командир батальона, товарищ капитан.

— Когда вы его видели, товарищ старшина?

— Перед отлетом, товарищ капитан.

— Так вы сюда добирались по воздуху?

— Так точно, товарищ капитан. Я прибыл сюда на попутном торпедоносце.

— Вам посчастливилось благополучно добраться сюда, товарищ Манжула. А с аэродрома — неужели пешком? Позвонили бы, я выслал бы вам верховую лошадь.

— От аэродрома я доехал на бензозаправщике, товарищ капитан.

На прикладе его автомата было что‑то изображено. Зная не поколебленную запрещениями склонность моряков к татуировке, Букреев не удивился, что и автомат подвергся этой сложной операции. Приподняв приклад, он увидел на нем выжженную фигуру матроса со знаменем в руках и слова: «Мсти за погибших товарищей! Вперед, до Берлина!»

— Ну, что же, вы, очевидно, устали. Идите пока отдохните и покушайте. Понял, Хайдар?

— Так точно, понял, товарищ капитан.

Букреев обратился к Манжуле.

— Примем команду и, вероятно, отправимся в Геленджик морем. В такую погоду воздухом долго не выберемся. Может быть, успеем повоевать на Тамани. Как там дела, Манжула?

— Там хорошо, товарищ капитан. Там сейчас наши ребята из 255 Краснознаменной морской стрелковой бригады. Раненых они мне привезли в Геленджик. Говорили, что бьют немца на Тамани видимо–невидимо, товарищ капитан.

— Да, это уже хорошо. Но нам тоже войны хватит еще, Манжула.

Букреев подошел к окну, снова посмотрел на корабли, серевшие в этой будто подожженной воде. Манжула выхватил из кармана какую‑то тряпицу, быстро вытер на полу лужу от воды, стекавшей с его плаща. В движениях Манжулы была видна сноровка служившего на корабле моряка. Потом он сделал шаг к окну, посмотрел на линкор. Букреев заметил, как сжались кулаки у Манжулы, а на лице появилось выражение скорби и безмолвного восхищения.

— Вы давно с линкора, товарищ Манжула?

— Больше года, товарищ капитан.

— Скучаете по корабельным товарищам?

— Их почти не осталось на линкоре. В пехоту ушли, на берег. Скорее бы в Севастополь, товарищ капитан.

— Вот постараемся вместе до него добраться.

— Скорее бы, а то уже три пары подметок сносил на этом Кавказе.

— Ну, кушать и отдыхать. Даю два часа, товарищ старшина.

Хайдар недовольно насупился и вышел первым. Манжула энергичным движением вскинул руку и на половине лба разжал кулак. Так приветствовали многие моряки, впрочем, как и армейцы. Четко повернувшись кругом, он с левой ноги, печатая шаг, направился за Хайдаром.

Перечитав записку контр–адмирала, Букреев задумался. Он созвонился с Хохловцевым и попросил его помочь устроиться до Геленджика. Хохловцев обещал связаться с Курасовым и одновременно порекомендовал лично договориться с ним. Букреев тотчас же отправился к Курасову.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Капитан–лейтенанта Курасова Букреев разыскал в кают–компании, в обществе молодых офицеров конвоя, шумно заканчивающих ужин. В кают–компании никого, кроме них, уже не было, и румяные, крутогрудые подавальщицы, столпившиеся поодаль у колонны, обвитой можжевеловыми ветвями, Прыскали, наблюдая за веселой молодежью. Офицеры сидели за двумя сдвинутыми вместе столами и следили за Шалуновым, пытавшимся «на спор» разрезать левой рукой крупный белобокий арбуз.

Войдя в кают–компанию, Букреев, незамеченный, остановился у колонны. Курасов с секундомером в руках был, очевидно, «судьей», а может быть, и участником пари. Шалунов черкнул ножом по толстой корке арбуза и только чуть–чуть ободрал ее.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, — отсчитывал секунды Курасов.

— Не спеши, — попросил Шалунов, придерживая выскальзывающий из рук арбуз.

— Надо уметь, уметь надо, — подтрунивал Курасов, — двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…

Шалунов решил резать «от себя». Он сел, уперся в стол локтем правой руки, которой прижал к себе арбуз, и повертел в воздухе ножом. Лицо его стало злым. Может быть, и в самом деле трудно разрезать арбуз левой рукой, может быть, мешала рана на руке, но и вторая попытка окончилась неудачей. Арбуз соскользнул с блюда. Подхваченный десятком загорелых рук, под дружный хохот, он был снова водружен на блюдо. Курасов спрятал секундомер. Шалунов дурашливо запричитал: «Проиграл, проиграл, проиграл…» Тогда Курасов вынул небольшой плоский кинжальчик, висевший у него на поясе в ножнах.

— Теперь дайте его мне, астраханцу.

— Флагман! Ставлю дюжину бутылок «Букета Абхазии», если отхватишь шляпку с одного маха, — воскликнул Шалунов, вскочив со стула.

— Держите его, а то откажется! — крикнул Курасов. — Ну, учись, Шалунов, у нас, у астраханцев, у арбузников!

Курасов прикусил нижнюю губу и, схватив арбуз, одним» взмахом срезал макушку, перевернул арбуз и срезал вторую.

— Туш, Курасову, туш! — крикнул он шутливо.

— Я проиграл, Курасов! За мной «Букет Абхазии», если завернешь в Сухуми, а если не завернешь, то в Геленджике ставлю на стол равноценные «Черные глаза». За все убытки я выговариваю себе с этого арбуза серединку, — сказал Шалунов.

— Серединку? — протянул Курасов, подвернув рукава. — Я разрежу его так, что серединки не будет. Это тоже надо уметь. Я делаю так… — Курасов опять прикусил губу, пригнулся и покрутил кинжальчиком. — Девушки, можете учиться, как нужно правильно резать арбуз. Ближе, ближе! При вашей профессии пригодится…

Подавальщицы, стыдливо подталкивая друг друга и пересмеиваясь, подошли поближе. Тут Курасов заметил Букреева, стоявшего в тени колонны и с улыбкой наблюдавшего молодое веселье.