Батальон прошел почти через весь городок, опускаясь и поднимаясь по холмистым скользким улицам. Все было темно, неприветливо, сыро. Наконец, остановились у каких‑то домиков и сараев. Люди с фонарями развели роты на постой. Моряки наполняли дома, сараи, навесы, крытые камышом и соломой. Полк Степанова передвигался дальше, в конец улицы; он растянулся темной лентой уставших, молчаливых людей.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Утром северный ветер перегонял облака от Азовского моря к Черному, но проглядывало и солнце. Дождевые туманы не долго задерживались на местных почвах, растворенных песком и как бы согретых близко залегающей нефтью. Поля и заброшенные огороды лежали мокрые, затоптанные войсками. На участках с изломанными будыль- ями кукурузы и подсолнуха ржавели брошенные немцами пушки и снаряды. В степи валялись автомашины, перевернутые, сожженные или просто брошенные впопыхах и ооодранные теперь до скелетов. Вот прилетевший на знакомые места подорлик поджал крылья и опустился на побитую пулями кабинку. Но не успел подорлик осмотреться после дальнего перелета, отдохнуть, распушить перья, — ветер, погнавший по степи перекати–поле, долетел сюда, засвистел, закрутился вентилятор мотора. Подорлик оттолкнулся сильными лапами, испуганно взмыл кверху. Две вороны, завидев его, упали комьями вниз и ушли, черные, лохматые, почти касаясь макушек кустов кермека и кровохлебки.

По дороге от Соленого озера к Тамани мчались легковые машины. Здесь и «Зисы», забрызганные грязью, и «Виллисы», с тактом прилично воспитанных подчиненных бежавшие на почтительной дистанции.

В одной из машин ехал маршал — представитель Ставки. Он — высок, и ему пришлось изловчиться, чтобы удобней устроить себя в машине.

Маршал воевал с юных лет, — ему привычны были поля сражений и хлам на них, всегда остающийся после разбитого противника, и воронье над полем недавней битвы, издалека чувствующее поживу.

Сидевший позади молодой подполковник внимательно и жадно рассматривал брошенные орудия, скелеты машин, воронки, залитые водой и окруженные вырванной взрывами землей.

Маршал скосил глаза к подполковнику.

— Фанагория…

— Где товарищ маршал?

Маршал указал на холмистое, поросшее дикими травами место, господствующее над степью и над морем.

— Та самая, суворовская Фанагория, товарищ маршал? — спросил подполковник.

— Та самая. — Маршал полуобернулся. — Суворов командовал пять лет Кубанским казачьим корпусом и много сделал для этого края…

— Я этого не знал.

— Неудивительно. — Маршал, не поворачивая туловища, посмотрел на подполковника и шутливо добавил: — В этот период своей деятельности Александр Васильевич заслужил всего только один орден Владимира с девизом: «польза, честь и слава».

Дорога приблизилась к морю. По Таманскому заливу катилась волна–белогорбец. На приглубых близ отмелей местах волны встречались, поднимались стеной, бросались на обрывы и убегали, шипя и стуча камнями. Крутояр гудел по всему побережью. Кое–где выныривали и окунались в пенистом нагоне трупы германских солдат, опутанные, как пряжей, морской травой–камкой. Больше двадцати тысяч трупов оставили немцы в этом месяце на землях и водоплесках освобожденной Тамани. Конные и мотоциклетные патрульные появлялись над обрывами, просматривали море, проверяли овраги и мелкокустье.

Во второй машине ехали командующий фронтом — генерал армии, Мещеряков и Шагаев. Командующий пригласил к себе Мещерякова и Шагаева за тем, чтобы проверить некоторые свои решения, принятые перед сегодняшним совещанием. Мещеряков был назначен командовать предстоящей десантной операцией на этом участке.

Задуманный план штурма Керченского полуострова был рискованным по замыслу и трудным по исполнению. Войска подтягивались к побережью, и, конечно, нельзя было скрыть передвижения крупных соединений пехоты, авто- бронечастей, переброски артиллерийских парков, складов боеприпасов, амуниции, продовольственных баз; нельзя было не заметить сосредоточения пловучих средств с Черного и Азовского морей. И задача командования состояла не в том, чтобы скрыть факт сосредоточения войск и материалов, а в том, чтобы не дать противнику разгадать направление главного удара. Пусть противник думает, что под угрозой нападения находится все побережье Крыма, пусть распыляет внимание и средства. Разведка доносит, что немцы поспешно укрепляют Феодосию, Судак, Алушту и даже Ялту и Евпаторию. Для прыжка на Крым удобным, естественным трамплином были песчаная коса Чушка, подходившая к Керченскому полуострову. Коса Чушка тянулась на восемнадцать километров, являясь как бы насыпью недостроенного через Керченский пролив моста. Немцы ожидали отсюда нападения и укрепляли противоположные берега, лежавшие у подножья отрогов горного кряжа, запиравшего пути с моря в глубину Керченского полуострова. Чушка на всем протяжении простреливалась германской артиллерией. На узкой и плоской, как лезвие кинжала, песчаной полосе, обмываемой двумя морями, должны были сосредоточиться к местам посадки советские дивизии со всей техникой. На косе нельзя было оборудовать причалы, скрытые от огня и наблюдения, нельзя было выко- пать укрытия и артиллерийские позиции. На глубине пятидесяти сантиметров появлялась вода. Ночь тоже не помогала; лучи прожекторов достигали причалов, и батареи противника могли даже ночью вести прицельный огонь.

И все же Чушка оставалась единственно удобным пунктом для нанесения главного удара. Нехватало десантных судов, а здесь можно было использовать все вплоть до сейнеров, самоходных и буксируемых понтонов. Отвлечь внимание противника, обмануть его, заставить броситься к другому месту, а в это время высадить с Чушки стратегический десант — такие задачи ставились перед демонстративным тактическим десантом.

Подтянутые к городу Тамани группировка войск и части флота и должны были провести тактический десант. Подготовка проводилась так, что все считали это направление главным. И никто, в том числе и старшие офицеры десантных войск, не знал подлинных замыслов командования. Противник, почувствовав угрозу с Тамани, начал перекидывать на участок южнее Керчи артиллерию, прожекторные установки, солдат. Приходилось спешить. Если немцы отобьют атаку, не позволят высадиться Гладышеву и Букрееву, — задуманная операция может потерпеть неудачу.

Командующий говорил об этом с Мещеряковым, нервно поглаживая рыжеватые, с проседью, усики.

— Я не считаю нужным слишком засекречиваться перед своими доверенными офицерами, если дело касается их жизни и смерти. Но здесь нужно на время поступиться этим принципом. Никто не должен знать общую стратегическую задачу. Пусть каждый будет уверен, что ему нужно вцепиться в берег и держаться, пока не подоспеет вся армия. Скажи офицерам, — попадет к рядовым, а там просочится к населению, а там и к тем шпионам, что оставлены немцами.

— Я согласен с вами, — сказал Мещеряков.

— Когда мы высадим главные силы северо–восточнее Керчи, тогда только пусть они узнают о значении своего подвига… Такое же мнение маршала.

Генерал посмотрел в окно усталым и задумчивым взглядом.

Машина подходила к окраине Тамани.

Красноармейцы контрольно–пропускного пункта, заметив командующего, вытянулись во фронт, откозыряли. Генерал нехотя поднял морщинистую руку к голове, но оживился, 'Обернулся назад.

— Узнали кого‑нибудь?

— По–моему, ребята из моей, 25–й Чапаевской. Я их, пострелов, всех в лицо знал. Как дрались! Чудесный был народ… — Генерал откинулся на сиденье, обратился к Мещерякову: — Прошу довести до сведения и сознания всех матросов и офицеров десанта: храбрецы, наиболее отличившиеся при форсировании пролива, будут щедро представлены к званию Героев и награждению орденами…

В городе машины рассредоточились и пошли к назначенному месту не одновременно.

Командующий взглянул на часы.

— Мы потеряем лишние полчаса, — сказал генерал, словно извиняясь. — Я хочу проехать к памятнику запорожцам.