Когда хмель сошел и настала пора хлопать себя по лбу, вспоминая, что было содеяно накануне, колесница Баламута уже пылила в сторону Двараки, Юдхиштхира был в тоске, а осовевший от аватарской мудрости Друпада готовил для дочери пятерную свадьбу.

Сейчас, похоже, Баламуту вздумалось припомнить дни отрочества, проведенные в пастушьих становищах. Вдали у горизонта темной чертой виднелось стадо, и там же, отсюда невидимые, должны были возвышаться шатры.

Разумеется, аватару Вишну-Опекуна, да еще с некоторых пор царю следовало проводить дни отнюдь не среди пастухов и уж тем более не в одиночестве.

Впрочем, аватару виднее.

“Он был в желтом одеянии, сиявшем, как яркое солнце в полдень, – прозвенел в небесах видья-дхара, веселый небожитель из свиты какого-то бога, – украшен гирляндой из свежих благоуханных цветов дерева кунда. И столь прелестна была улыбка его, что он мог уловить в сети свои не только юных пастушек, но и самого всемогущего Каму…”

— Серебряный Арджуна приветствует Кришну Джанардану, владыку ядавов. Желаю тебе здравствовать, родич, – обкатанная фраза пролилась сама собой, как проливается с ладони тонкой работы золотая цепь. Сын Индры поклонился, храня на лице выражение, более уместное в дворцовых палатах; будто и не швырялся с утра орехами.

— И тебе того же, доблестный потомок Куру, – ответил Баламут, критически оглядывая гостя.

Право же, какой из него Каурав? Кауравы широки в кости, щекасты и быстро расплываются от безбурной жизни, а это живая молния, белый тигр, какими гордятся дашарны…

— Что привело тебя в земли ядавов? – продолжал Кришна, теребя кисточки тонкой шнуровки, украшавшей его флейту.

— Я рассчитывал лишь почтить тебя приветствием, о досточтимый, – развел руками Арджуна. – Мой путь лежит дальше, в город, называемый Кхандавапрастхой, где правит мой доброчестивый старший брат. Покинув дом своего отца, я возвращаюсь туда.

— Отца? – приподнял бровь Баламут. – Не в Питрилоке ли ты гостил?

— Зачем в Питрилоке? – удивился царевич. – В Амаравати.

— В Обители Тридцати Трех? – недоверчиво сказал Кришна и прочирикал на флейте что-то насмешливое.

— Именно.

Баламут покусал губы, прежде чем снова припасть к любимой дудке, и вдруг лихо пробежал пальцами по ладам. Столь же резко оборвав удалой мотив, он вскинул глаза и с лукавцей поинтересовался:

— И как же ты туда попал?

— Да здесь рукой подать, – разыгрывая недоумение, ответил Арджуна. С самого утра, начиная с удачной охоты на гандхарва, он находился в легкомысленном расположении духа. – Напрямик через северные горы, до вершины Меру, а там по путям сиддхов: на попутной колеснице добрался.

— На попутной колеснице? Может, сразу на Гаруде?

— На Гаруде в Вайкунтху летают, – предположил Арджуна. – Кому, как тебе, не знать.

Кришна глубокомысленно покивал и снова спросил:

— Амаравати, значит?

— Амаравати, – вздохнул Арджуна.

— Обитель Тридцати Трех?

— Обитель, – терпеливо согласился гость. – И именно Тридцати Трех.

— Апсары? – сощурился флейтист.

— Апсары, – приосанившись, подтвердил лучник.

— И силен же ты врать, родич, – с удовольствием сказал Кришна. – Почти как я.

— Да, соврать я мастер, – весело согласился Серебряный.

Баламут потупил лукавый взор и поднес к губам флейту.

…мелодия, лишенная связи и смысла, не соответствующая ни одной из установленных раг…

— Я тут еще лук чей-то по дороге подобрал… – все еще с улыбкой проговорил Арджуна, внезапно ощутив странное и почти стыдное желание. Прославленный воитель, подобно неловкому ученику-брахмачарину, возмечтал вдруг изумить встречного – чтобы тряхнул головой и метнулись по оленьей шее смоляные завитки, приоткрылись пухлые губы, вспыхнуло восхищение в прекрасных удлиненных очах; и флейта клялась, что солнце станет ярче и ветер свежей…

Гордость, яростная гордость царя-кшатрия пожаром Пралаи ожгла душу, но неласковая струна тетивы уже глухо звенела, соединив концы лука Гандивы, одного из трех Изначальных.

— А я не поверил! – чистым свирельным голосом воскликнул Кришна и рассмеялся.

…исчезло.

Серебряный скрипнул зубами, снимая тетиву, и мысленно попросил прощения у великого лука. Оставалось только дивиться себе.

— Да, – сказал Баламут, пристально глядя ему в глаза. – А можно мне из него стрельнуть?

— А можно мне на твоей флейте поиграть? – в тон ему ответил лучник.

Аватар снова засмеялся – смехом сладкоголосой птицы, хрустального бубенца, черной бамбуковой флейты, которую держал в руках, – странен и нехорош был этот смех, но понять это мог лишь обладатель искушенного слуха, а таковых в округе не водилось.

Серебряный улыбнулся в ответ.

Кришна склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то, слышимому им одним, и с неожиданным дружелюбием предложил:

— Пойдем ко мне в гости. Пир закатим! Не Амаравати, конечно, но тоже неплохо… И апсары свои найдутся.

Арджуна охотно изъявил согласие и последовал за ним, размышляя: что бы сказал Баламут, узнав, что апсарами дело не ограничилось.

Этого Серебряный никогда не умел – ограничиваться.

Идти было интересно. Разговор лился полноводным ручьем – Кришна, казалось, знал решительно все, что случилось в Великой Бхарате за прошедшие пять лет и с удовольствием излагал, возвращая гостя с небес на землю.

Повествовав о сменившихся царях и случившихся усобицах, Баламут помолчал несколько мгновений, а потом огорошил спутника, сообщив:

— Шикхандин женился.

— На ком?

— На дочери Золотого Латника, раджи дашарнов.

— И… что? Он же – она!

— Ты тоже это знаешь? – искоса глянул Кришна.

— Я все-таки женат на ее сестре, – пожал плечами Серебряный. – Панчалиец безумен, но мне интересно, что сказала невеста?

— Невеста? А кто ее спрашивал… Хираньяварман против Друпады что вошь против якши. Думал, счастье привалило – глянулась дочка Хохлачу, будет жить, горя не зная. А что вместо Свободного Выбора Хохлач выкуп прислал – так это от большой мудрости. У царя долгов – что у Брахмы благочестия, кто к его дочери в глушь на сваямвару явится, ракшасы? Оженили молодых. Через неделю гонец примчался: позор и поношение, спасай, родной отец, виданное ли дело – отдавать девицу за женщину!

— Да, действительно…

— Дашарниец прикинул, с пурохитой посоветовался – не обида, чистое издевательство получается. Откупаться нельзя, надо войной идти. А куда ему воевать с панчалами? У самого во дворце слуги не кормлены. Да и выкуп давно в счет долгов роздан… В общем, что случилось – неведомо: не то царь дочери умишко вправил, не то Шикханди с ней поговорила по-женски, а только мчится второй гонец: радуйся, папа, воевать не надо, случилось чудо! Соизволением богов обрел жених мужские стати.

Арджуна расхохотался.

— Вот как! И что было дальше?

— Года два уже прошло. Дашарнийка цветет жасмином.

— А цветком карникары дашарнийка не цветет?

— Насколько мне известно, сейчас Шикханди ожидает сына…

— Кто ожидает?!

— Дашарнийка, разумеется. И никаких чудес.

— Объявили “путрику”?

— Путрику, – подтвердил флейтист.

Посредством подобного обычая – когда вместо бессильного мужа для зачатия приглашается исполненный благочестия гость, – был рожден и сам Серебряный. Только вместо смиренного брахмана, обладателя семени, не пропадающего зря, был призван кшатрий.

Индра, владыка богов.

Сын Крушителя Твердынь угодил ногой в рытвину от коровьего копыта и понял, что видит только одно – как играют под кожей сладкие косточки на узкой спине Кришны.

Пандав вздрогнул, мысленно вылил на себя ушат ледяной воды и, чтобы отвлечься, начал вспоминать все те клятвы, которыми за последнее время обменялся с обитателями стольного города Амаравати и прилежащих небес. Количество ожидавших Витязя в раю впечатляло, но все же не настолько, как…

— Скажи-ка, почтенный, а правду люди говорят, что их, апсар твоих, шестнадцать тысяч?