— Ну, здравствуй! — говорит Полина Антоновна, переступая порог комнаты. — Что это ты, будто испугался меня?

— Нет, ничего! — отвечает Валя, хотя он, конечно, испугался: на столе должны бы лежать раскрытые учебники, а лежит шахматная доска с фигурами.

Полине Антоновне ясно: уроки не сделаны, возможно даже — он вовсе еще и не брался за них. Но ей не хочется вступать сейчас на легкую тропинку педагогической нотации: «Ага! Попался! Как тебе не совестно, да как тебе не стыдно!» Эта тропинка может привести в тупик.

И Полина Антоновна спокойно спрашивает:

— А где же твой партнер? — Здесь, дома, она решила обращаться к нему на «ты», попроще.

— А я один играю, — ответил Валя.

— Как один? Неужели у тебя и дома товарищей нет? — спросила Полина Антоновна, и по тому, как вспыхнул Валя, как блеснули его глаза, она почувствовала, что попала в самое больное место.

Но Валя тут же оправился и сказал:

— Почему нет?.. Есть… Вернее — был… нет, есть… из соседней квартиры.

— Так что же он — был или есть?

— Есть. Он только в техникуме теперь учится… А так мы с ним дружим.

— А почему же ты один играешь?

— Я люблю один. Вдвоем интересно, если партнер сильнее тебя, думать заставляет. А если слабее… Он только впечатление портит. Нарушает ход мысли.

— Нарушает ход мысли? — вдумываясь в эти слова, повторила Полина Антоновна.

— А как же?.. Если противник слабый… Ты же сам видишь, куда он должен пойти. А он делает глупости. Только злишься. Одному лучше — тут ты сам все варианты изучишь. А вы в шахматы играете, Полина Антоновна?

— Нет.

— Почему? Математик, по-моему, должен играть в шахматы.

— Да так, как-то не вышло… Не научилась! — оправдывается Полина Антоновна.

— Жалко. А это интересно! Это — как хорошая задачка. А если богатую комбинацию построить, так это даже удовольствие!

Валя берет с полки недавно купленную им у букиниста книгу по шахматам и показывает партию, в которой он нашел ошибку и нашел, кажется, даже новое решение.

— Вот только проверить нужно! — говорит он совершенно серьезно. — Я уже проверял, но… еще раз нужно. Чтобы наверняка!

Он, правда, не все говорит, — он скрывает, что у него в особой тетради уже записана по всем правилам шахматной техники эта новая партия с особенно старательно выведенным заголовком «Вариант Баталина». Но разве можно об этом говорить?

Да нет! Какой он бука? Он совсем не бука! Полина Антоновна следит за его глазами, за его оживившимся лицом. У него даже появляется юмор, когда он рассказывает, как они со своим дружком играли в шахматы без фигур.

— Как без фигур? — удивляется Полина Антоновна.

— Мысленно! — разъясняет Валя. — Смотришь на доску и представляешь расположение фигур.

— Так это же очень трудно! Все нужно держать в голове!..

— Вот и интересно! Пошли мы с ним, с этим товарищем, в Парк культуры, взяли шахматы и сели за столиком. Фигуры рядом лежат, а мы смотрим на пустую доску и думаем. Подошел один мальчишка, посмотрел, пожал плечами, ушел. Потом остановился другой, за ним третий. Стоят, смотрят. А мы называем ходы, мысленно берем фигуры. Ну, а потом поссорились.

— Почему?

— Ошибся кто-то из нас. Я его обвиняю, а он меня. Я-то твердо помню, что мой конь на е7 был, я на этом целую комбинацию строил… А он уверяет, что на е6. Вот и поссорились. Мальчишки ужасно рады были.

— А с папой вы играете?

— Нет. Ему некогда.

— А вы как с ним, дружите?

— Ничего…

— А с мамой?

— Ничего…

Так интересно развернувшийся было разговор кончился почему-то бессодержательным «ничего». Валя стал отмалчиваться или ограничиваться короткими несвязными ответами. Он снова походил на того буку, которого Полина Антоновна привыкла видеть в школе.

От Вали Полина Антоновна решила заглянуть и к Игорю Воронову — это было совсем рядом, по соседству.

Дом, в котором жил Игорь, был старый, предназначенный на слом. Полине Антоновне пришлось подниматься на второй этаж по очень неопрятной лестнице со стертыми каменными ступенями. Дверь выглядела тоже неказисто: исцарапанная и исписанная мелом. Звонка не было, и на стук Полине Антоновне открыла женщина с таким выражением лица, точно она только что лизнула горчицы. На вопрос, где живут Вороновы, она молча ткнула рукой и ушла. Медленно двигаясь в темном коридоре по этому направлению, Полина Антоновна остановилась перед дверью, из-за которой доносился громкий разговор. Она сразу узнала жесткий голос Игоря.

— А куда ты опять собираешься? Вчера гуляла, в воскресенье гуляла, нынче опять собираешься?

В ответ ему девичий, демонстративно беззаботный голос напевал какую-то легкую мелодию. Игорь продолжал с нарастающими нотками гнева:

— Мама приходит с работы, идет в магазин… Я хожу в магазины, а почему ты… почему ты ничего не делаешь?..

В ответ на это песенка зазвучала еще громче и еще беззаботней.

— Птичка! — пренебрежительно проговорил Игорь.

Полина Антоновна постучала. Ей открыла девушка в шелковом, цвета беж, платье.

— Вам кого? — спросила девушка.

— Я учительница Игоря.

— А-а! — улыбнулась девушка. — Проходите! А мы с ним воюем. Не знаю, как только вы его учите, злюку такого!

Игорь посмотрел на сестру и в самом деле злым взглядом, но ничего не ответил, сдержался. Он встал из-за обеденного стола, где были разложены его книги, а рядом — книги младшего братишки, который сидел тут же, заткнув уши пальцами. На это Полина Антоновна сразу обратила внимание — у детей не было отдельного рабочего столика. Но, оглядевшись, она поняла, что столик этот, пожалуй негде было бы и поставить: комната была маленькая, квадратная, заставленная необходимыми в быту вещами — койками, стульями, шкафами.

— А может, зря вы с ним воюете? — сказала Полина Антоновна. — Я им довольна!

Игорь при этом даже не взглянул на сестру и молча стал ожидать, что будет дальше. Он был неразговорчив, любил больше слушать, чем говорить. Поэтому разговор с Полиной Антоновной развивался туго, медленно, а к тому же Игорь искоса продолжал наблюдать за сборами сестры — как она, стройная, в отличие от брата, живая и красивая, повертелась перед зеркалом, надушилась и стала натягивать перчатки на тонкие, словно точеные, пальцы, на кончиках которых горели длинные, налакированные ногти. Только когда сестра вышла, он не сдержался:

— Вот человек!..

Вскоре пришла мать Игоря, Клавдия Петровна, с сумкой и сеткой, наполненными разными пакетами. Черты лица у нее были такие же острые, колючие, как у сына, но выглядела она приветливее и живей. Она передала свои покупки Игорю, который при ее появлении предупредительно пошел ей навстречу, и кинула короткий взгляд на другого, тоже обрадовавшегося ей сынишку.

А когда Полина Антоновна упомянула о «войне», которую ей пришлось наблюдать, Клавдия Петровна мягко и ласково посмотрела на Игоря.

— Он у меня такой! — сказала она. — Мой заботник! Главный помощник и надежда.

Разговор на этот раз получился довольно общий, и только позднее, из других встреч и своих наблюдений, Полина Антоновна восстановила общую картину семейной жизни Игоря Воронова.

Клавдия Петровна работала портнихой в ателье. Мужа она потеряла во время войны и осталась после него с тремя детьми, из которых Игорь был вторым. И все у нее в семье шло гладко, кроме одного: вечной и непримиримой вражды Игоря и его старшей сестры Таи. Вражда эта уходила своими корнями в детство, в военные годы.

Игорь навсегда запомнил тот, страшный день, когда мать получила извещение о гибели отца в боях за Будапешт, запомнил, как она металась из угла в угол по комнате, натыкаясь, словно слепая, на стены, как кричала диким, нечеловеческим криком, как она схватила младшего, недавно родившегося братишку и, прижимая его к груди, что-то горячо, неистово бормотала над ним. Может быть, с тех пор, с этого самого дня, и появилась у Игоря его тяжелая суровость и неулыбчивость. Эта суровость крепла потом из года в год, когда Игорь почувствовал себя мужчиной в доме, «заботником» и хозяином — ему нужно было ездить с санками за дровами на склад, возить картошку, копать землю в огороде и выполнять многое множество дел, лишь бы облегчить тяжелую жизнь матери.